Стихи с историями. "Случайный прохожий"
* * *
«Сережа!
Сережа!
Сергей Александрович!
Юра!..»
Морозом по коже,
под пальцами - клавиатурой
бежала, крича,
от Арбата,
от стеба,
от арта,
в родное вчера
из чужого холодного завтра.
Так кличут: «Врача!»,
Хотя уже все опоздали.
Бежала, крича.
На Арбате «Самару» лабали.
И случайный прохожий
Навсегда уносил в переулок
«Сережа!
Сережа!
Сергей Александрович!
Юра!..»
Махнула рукой
И спокойно к подъезду вернулась.
«А, кто он такой...»
Напоследок она обернулась.
1988.
1.
Осенью 1988-го я проездом оказался в Москве и туда повидаться приехал мой друг, Юрий Григорьевич Липиченко. В те годы мы ощущали Москву своей столицей. И пользовались любым поводом побывать там. С годами и ощущение прошло, и стремление исчезло.
Шляться по ласковому бабьему лету был куда как хорошо. Косые солнечные лучи, отрефлектированные осенней листвой, не раз заставляли вспомнить Сергея Соловьева, с фирменным желтым свечением его кино.
Поэтому, когда, догуляв до Спасопесковского сквера, увидели, что там идут съемки, то пошутили: это наверно Соловьев, кто же еще. И не особенно удивились, когда и вправду увидели его.
Описывать место действия я не стану, кто захочет его представить, может посмотреть «Черную розу - эмблему печали, алую розу - эмблему любви». Там хорошо видна крыша одноэтажного дома в переулке Воеводина, которую перебегала, вылезая из окна соседнего дома, Друбич в вуали, колготках и адмиральском мундире, чтобы подниматься по пожарной лестнице глухой московской торцовой стены, украшенной неоновой рекламой аэрофлота. И резиденция американского посла, знаменитый Спасо-Хауз, тут же, по правую руку, отделенная пятачком маленькой площади.
Мы с Юрой, как заправские зеваки, глазели на суету съемочной площадки. Огромный ясень, росший во дворе и возвышавшийся над крышей, со двора поливали из брандспойтов. К стене жался мальчик, укрываясь от воды. Соловьев, с короткой сигарой в коротких пальцах, невозмутимо взирал на происходящее, выкрикивая поочередно две фразы, Сначала:
- Пропитывайте листву!
Потом:
- Согрейте Мишу!
И так - много раз. Из подъезда вынесли треногу, штатив камеры и стали устанавливать, замеряя высоту и тщательно выверяя уровень. Когда установка была завершена, все винты прикручены, Соловьев сделал полшага в ее направлении, не глядя, водрузил на треногу локоть руки с сигарой и продолжил:
- Пропитывайте листву! Согрейте Мишу!
Возле деловито крутились разные люди. Илья Иванов, бритоголовый, с длинной кадыкастой шеей, игравший дядю Коку, пел песню «Ах, город Самара, тринадцатый год». Нужно сказать, что песня та была знакома, но сейчас все гуглы отказывают мне в ее поиске.
Многочисленные помощники уже рассказали нам и сюжет фильма, и многие детали съемок, и про музыку Гребенщикова. Вдруг от американской резиденции отделился человек и пошел в нашем направлении. Шел он медленно и тщательно, как идут парламентеры в фильмах про войну, только белого лоскута в руках ему не доставало. Поддержав ритуал, навстречу ему заковылял Соловьев, прекратив пропитывать листву. Они сошлись как раз на середине маленькой площади. Склонив головы друг к другу, пошептались, и так же медленно и значительно вернулись в свои станы.
- Они просят сделать перерыв, - сказал Соловьев. - У них там будет играть Кливлендский квартет. Блядь.
Был объявлен перерыв. Соловьев вместе со слезшим с крана оператором зашагали в сторону Арбата.
И тут из подъезда выбежала прекрасная Друбич, и бросилась им вослед. Она звала:
- Сережа! Сережа! Сергей Александрович!
Соловьев уже ушел далеко и не слышал, увлеченный беседой, тогда она в смятении решила позвать его спутника, и крикнула:
- Юра!
Но никто не обернулся. Она пробежала еще немного, потом махнула рукой и разочарованно вернулась восвояси.
Мы переглянулись. Все вокруг были заняты собой. Никто кроме нас не видел этого абсолютно законченного, лаконичного и многозначительного спектакля в исполнении замечательной актрисы и очень красивой женщины. Только перед нами были раскинуты сейчас все эти шелка - надежда, смятение, разочарование.
Мы зашагали прочь.
Когда часа через два, сделав круг, ноги сами принесли нас снова в Спасопесковский, в густеющих сумерках снимлся известный всем подъем по пожарной лестнице в колготках и адмиральском мундире. Это было забавно и интересно, но с великолепием виденного нами пробега сравнить было нельзя.
Посвятить текст Татьяне Друбич я не решился. Мы не знакомы и мне показалось, что я не в праве обременять ее своими посвящениями.
2.
Клавиатура в ту пору однозначно подразумевала музыкальный инструмент. Сегодня почти так же однозначно - не подразумевает.
«Сережа!
Сережа!
Сергей Александрович!
Юра!..»
Морозом по коже,
под пальцами - клавиатурой
бежала, крича,
от Арбата,
от стеба,
от арта,
в родное вчера
из чужого холодного завтра.
Так кличут: «Врача!»,
Хотя уже все опоздали.
Бежала, крича.
На Арбате «Самару» лабали.
И случайный прохожий
Навсегда уносил в переулок
«Сережа!
Сережа!
Сергей Александрович!
Юра!..»
Махнула рукой
И спокойно к подъезду вернулась.
«А, кто он такой...»
Напоследок она обернулась.
1988.
1.
Осенью 1988-го я проездом оказался в Москве и туда повидаться приехал мой друг, Юрий Григорьевич Липиченко. В те годы мы ощущали Москву своей столицей. И пользовались любым поводом побывать там. С годами и ощущение прошло, и стремление исчезло.
Шляться по ласковому бабьему лету был куда как хорошо. Косые солнечные лучи, отрефлектированные осенней листвой, не раз заставляли вспомнить Сергея Соловьева, с фирменным желтым свечением его кино.
Поэтому, когда, догуляв до Спасопесковского сквера, увидели, что там идут съемки, то пошутили: это наверно Соловьев, кто же еще. И не особенно удивились, когда и вправду увидели его.
Описывать место действия я не стану, кто захочет его представить, может посмотреть «Черную розу - эмблему печали, алую розу - эмблему любви». Там хорошо видна крыша одноэтажного дома в переулке Воеводина, которую перебегала, вылезая из окна соседнего дома, Друбич в вуали, колготках и адмиральском мундире, чтобы подниматься по пожарной лестнице глухой московской торцовой стены, украшенной неоновой рекламой аэрофлота. И резиденция американского посла, знаменитый Спасо-Хауз, тут же, по правую руку, отделенная пятачком маленькой площади.
Мы с Юрой, как заправские зеваки, глазели на суету съемочной площадки. Огромный ясень, росший во дворе и возвышавшийся над крышей, со двора поливали из брандспойтов. К стене жался мальчик, укрываясь от воды. Соловьев, с короткой сигарой в коротких пальцах, невозмутимо взирал на происходящее, выкрикивая поочередно две фразы, Сначала:
- Пропитывайте листву!
Потом:
- Согрейте Мишу!
И так - много раз. Из подъезда вынесли треногу, штатив камеры и стали устанавливать, замеряя высоту и тщательно выверяя уровень. Когда установка была завершена, все винты прикручены, Соловьев сделал полшага в ее направлении, не глядя, водрузил на треногу локоть руки с сигарой и продолжил:
- Пропитывайте листву! Согрейте Мишу!
Возле деловито крутились разные люди. Илья Иванов, бритоголовый, с длинной кадыкастой шеей, игравший дядю Коку, пел песню «Ах, город Самара, тринадцатый год». Нужно сказать, что песня та была знакома, но сейчас все гуглы отказывают мне в ее поиске.
Многочисленные помощники уже рассказали нам и сюжет фильма, и многие детали съемок, и про музыку Гребенщикова. Вдруг от американской резиденции отделился человек и пошел в нашем направлении. Шел он медленно и тщательно, как идут парламентеры в фильмах про войну, только белого лоскута в руках ему не доставало. Поддержав ритуал, навстречу ему заковылял Соловьев, прекратив пропитывать листву. Они сошлись как раз на середине маленькой площади. Склонив головы друг к другу, пошептались, и так же медленно и значительно вернулись в свои станы.
- Они просят сделать перерыв, - сказал Соловьев. - У них там будет играть Кливлендский квартет. Блядь.
Был объявлен перерыв. Соловьев вместе со слезшим с крана оператором зашагали в сторону Арбата.
И тут из подъезда выбежала прекрасная Друбич, и бросилась им вослед. Она звала:
- Сережа! Сережа! Сергей Александрович!
Соловьев уже ушел далеко и не слышал, увлеченный беседой, тогда она в смятении решила позвать его спутника, и крикнула:
- Юра!
Но никто не обернулся. Она пробежала еще немного, потом махнула рукой и разочарованно вернулась восвояси.
Мы переглянулись. Все вокруг были заняты собой. Никто кроме нас не видел этого абсолютно законченного, лаконичного и многозначительного спектакля в исполнении замечательной актрисы и очень красивой женщины. Только перед нами были раскинуты сейчас все эти шелка - надежда, смятение, разочарование.
Мы зашагали прочь.
Когда часа через два, сделав круг, ноги сами принесли нас снова в Спасопесковский, в густеющих сумерках снимлся известный всем подъем по пожарной лестнице в колготках и адмиральском мундире. Это было забавно и интересно, но с великолепием виденного нами пробега сравнить было нельзя.
Посвятить текст Татьяне Друбич я не решился. Мы не знакомы и мне показалось, что я не в праве обременять ее своими посвящениями.
2.
Клавиатура в ту пору однозначно подразумевала музыкальный инструмент. Сегодня почти так же однозначно - не подразумевает.