Самара при советах
Наконец удалось скачать журнал "Вестник первопоходника", заинтересовали воспоминания В.О. Вырыпаева "Капелевцы".
Вырыпаев Василий Осипович, р. 18 декабря 1891 г. Коммерческое училище в Самаре. Капитан 5-го конно-артиллерийского дивизиона. В белых войсках Восточного фронта; летом 1918 г. в подпольной организации в Самаре, с июня командир 1-й отдельной конной батареи Народной армии. Полковник. В эмиграции с 1922 г. в Китае и с 1923 г. в Австралии, с сентября 1929 г. в США (Сан-Франциско), сотрудник журнала “Военная Быль”. Умер после 1967 г.
В начале 1918 года в Самаре было самое неопределенное положение. Благодаря умеренности председателя революционного трибунала (Куйбышева), большевики держали себя довольно скромно, если не считать некоторых реквизиций и того, что наиболее видные представители самарской буржуазии за невнесение возложенной на них денежной контрибуции попали тюрьму. Правда, посидели они недолго, неделю с небольшим, потом, поторговавшись до сходной суммы, уплатили ее, и были выпущены до следующего заключения и следующей контрибуции. Этот факт взыскания контрибуции был, конечно, неприятен, но затрагивал лишь незначительный круг населения.
<…>
Занятый волокитой в Совете народного хозяйства (прим. получением компенсации за реквизированные машины с кирпичных заводов моего отца), я не спешил увидеться с Галкиным (прим. руководитель противобольшевистской организации). Но узнал, что в Самаре в это время было около 5000 офицеров, и в эту организацию почти никто из них не входил. Из рассказов близко стоявших к Галкину членов организации можно было понять, что кроме учащейся молодежи, насчитывающей более сотни человек, в эту же организацию входят эсеровские дружины и что общая цель, поставленная организацией после свержения большевиков - созыв Всероссийского Учредительного собрания.
<…>
Эсеры имели довольно приличную связь с чехами, шедшими эшелонами через Пензу на Сызрань. И вот на чехов-то и была возложена вся надежда, ибо каждый знал, что самостоятельно выступить против большевиков организация не могла. Чехи радовали: они уже проходили Сызрань, и скоро начались бои под Самарой.
<…>
Тогда же (прим. май-июнь 1918 г)
он наедине доказывал, что я был не прав, отказываясь от этого предложения (прим. работать на , “даже, как белый”, добавил он. Он отлично знал, что коммунистам я никак не мог сочувствовать. Но он настаивал, говоря: "У нас, у большевиков, нет работников на ответственных должностях. Мы часто ставим или людей, не знающих своего дела, или же преступников. И если бы вы, белые, пошли к нам, то, очень возможно, большевики, среди которых 90 процентов неинтеллигентных, растворились бы в опыте и знании белой интеллигенции. Но вы отвернулись от нас и предоставили нас самим себе".
<…>
А к вечеру 7-го июня почувствовалось как будто оживление со стороны чехов. Хлебную площадь и набережную реки Самарки чехи начали обстреливать из трехдюймового орудия.
В это время я должен был по своим личным делам явиться в Совет народного хозяйства за получением денег за реквизированные машины с кирпичных заводов моего отца. Дожидаясь ассигновки, я от скуки разговаривал с разными чиновниками. Волокита тянулась довольно долго, и многие из служащих отдела меня уже знали.
Меня вскоре пригласили в кабинет Куйбышева. Не глядя на меня, он подал мне только что подписанную им ассигновку и сказал: "Предъявите кассиру, и он выдаст вам причитающуюся сумму!"
<...>
Малочисленные группы добровольцев, эти святые безумцы, дали самое ценное, что может быть в гражданской войне - дали время. Дали четыре месяца, в течение которых тыл, в данном случае - Комитет Учредительного собрания, состоявший из социалистов-революционеров - должен был бы организовать мобилизацию массовых армий, которые могли бы противостоять массовым армиям красных.
Получается, в первой половине 1918 г. жизнь под большевиками была не так плоха как пытаются это представить: контрибуции схожи с норвежским "налогом на роскошь"; за реквизированное выплачивались компенсации, причем вплоть до дня оставления города. Неудевительно что офицеры не очень то рвались воевать с этим режимом.
А "малочисленные группы добровольцев, эти святые безумцы" опирались на чехословацкие штыки, ведь Самару, Сызрань, да и Казань брали чехи (даже к сентябрю 1918 на фронте было 8 тыс добровольцев и 50 тыс чехов).
Противопоставление наемников чехов латышским стрелкам во первых юридически неправильно: независисмость прибалтийских государств признано советским правительством только в мирных договорах 1920 г. А во вторых наемники в случае неблагоприятного развития ситуации предают своих нанимателей, те же чехи как запахло жареным с легкостью сдали Колчака. В тоже время примеров когда латышские стрелки стояли насмерть более чем достаточна.
Кстати попавших в плен под Казанью латышей Каппель приказал растрелять как "как иностранцев, взявшихся не за свое дело", таким образом де-факто признав независимость прибалтики. А нам талдычат "Единая и неделимая".
Вот как описывает это Вырыпаев:
"На вопрос Каппеля, обращенный к этому статному голубоглазому кудрявому красавцу:
- Вы, конечно, знаете о своей участи? - тот, нисколько не смущаясь, с каким-то задором ответил: "Конечно, меня расстреляют. Но это совсем не важно. Печально то, что товарищи из центра (то есть Москвы и Петрограда) не поддержали нас, и факел коммунизма может погаснуть…".
- Вот в этом-то фанатизме и заключается их сила, - сказал мне Каппель."
Вырыпаев Василий Осипович, р. 18 декабря 1891 г. Коммерческое училище в Самаре. Капитан 5-го конно-артиллерийского дивизиона. В белых войсках Восточного фронта; летом 1918 г. в подпольной организации в Самаре, с июня командир 1-й отдельной конной батареи Народной армии. Полковник. В эмиграции с 1922 г. в Китае и с 1923 г. в Австралии, с сентября 1929 г. в США (Сан-Франциско), сотрудник журнала “Военная Быль”. Умер после 1967 г.
В начале 1918 года в Самаре было самое неопределенное положение. Благодаря умеренности председателя революционного трибунала (Куйбышева), большевики держали себя довольно скромно, если не считать некоторых реквизиций и того, что наиболее видные представители самарской буржуазии за невнесение возложенной на них денежной контрибуции попали тюрьму. Правда, посидели они недолго, неделю с небольшим, потом, поторговавшись до сходной суммы, уплатили ее, и были выпущены до следующего заключения и следующей контрибуции. Этот факт взыскания контрибуции был, конечно, неприятен, но затрагивал лишь незначительный круг населения.
<…>
Занятый волокитой в Совете народного хозяйства (прим. получением компенсации за реквизированные машины с кирпичных заводов моего отца), я не спешил увидеться с Галкиным (прим. руководитель противобольшевистской организации). Но узнал, что в Самаре в это время было около 5000 офицеров, и в эту организацию почти никто из них не входил. Из рассказов близко стоявших к Галкину членов организации можно было понять, что кроме учащейся молодежи, насчитывающей более сотни человек, в эту же организацию входят эсеровские дружины и что общая цель, поставленная организацией после свержения большевиков - созыв Всероссийского Учредительного собрания.
<…>
Эсеры имели довольно приличную связь с чехами, шедшими эшелонами через Пензу на Сызрань. И вот на чехов-то и была возложена вся надежда, ибо каждый знал, что самостоятельно выступить против большевиков организация не могла. Чехи радовали: они уже проходили Сызрань, и скоро начались бои под Самарой.
<…>
Тогда же (прим. май-июнь 1918 г)
он наедине доказывал, что я был не прав, отказываясь от этого предложения (прим. работать на , “даже, как белый”, добавил он. Он отлично знал, что коммунистам я никак не мог сочувствовать. Но он настаивал, говоря: "У нас, у большевиков, нет работников на ответственных должностях. Мы часто ставим или людей, не знающих своего дела, или же преступников. И если бы вы, белые, пошли к нам, то, очень возможно, большевики, среди которых 90 процентов неинтеллигентных, растворились бы в опыте и знании белой интеллигенции. Но вы отвернулись от нас и предоставили нас самим себе".
<…>
А к вечеру 7-го июня почувствовалось как будто оживление со стороны чехов. Хлебную площадь и набережную реки Самарки чехи начали обстреливать из трехдюймового орудия.
В это время я должен был по своим личным делам явиться в Совет народного хозяйства за получением денег за реквизированные машины с кирпичных заводов моего отца. Дожидаясь ассигновки, я от скуки разговаривал с разными чиновниками. Волокита тянулась довольно долго, и многие из служащих отдела меня уже знали.
Меня вскоре пригласили в кабинет Куйбышева. Не глядя на меня, он подал мне только что подписанную им ассигновку и сказал: "Предъявите кассиру, и он выдаст вам причитающуюся сумму!"
<...>
Малочисленные группы добровольцев, эти святые безумцы, дали самое ценное, что может быть в гражданской войне - дали время. Дали четыре месяца, в течение которых тыл, в данном случае - Комитет Учредительного собрания, состоявший из социалистов-революционеров - должен был бы организовать мобилизацию массовых армий, которые могли бы противостоять массовым армиям красных.
Получается, в первой половине 1918 г. жизнь под большевиками была не так плоха как пытаются это представить: контрибуции схожи с норвежским "налогом на роскошь"; за реквизированное выплачивались компенсации, причем вплоть до дня оставления города. Неудевительно что офицеры не очень то рвались воевать с этим режимом.
А "малочисленные группы добровольцев, эти святые безумцы" опирались на чехословацкие штыки, ведь Самару, Сызрань, да и Казань брали чехи (даже к сентябрю 1918 на фронте было 8 тыс добровольцев и 50 тыс чехов).
Противопоставление наемников чехов латышским стрелкам во первых юридически неправильно: независисмость прибалтийских государств признано советским правительством только в мирных договорах 1920 г. А во вторых наемники в случае неблагоприятного развития ситуации предают своих нанимателей, те же чехи как запахло жареным с легкостью сдали Колчака. В тоже время примеров когда латышские стрелки стояли насмерть более чем достаточна.
Кстати попавших в плен под Казанью латышей Каппель приказал растрелять как "как иностранцев, взявшихся не за свое дело", таким образом де-факто признав независимость прибалтики. А нам талдычат "Единая и неделимая".
Вот как описывает это Вырыпаев:
"На вопрос Каппеля, обращенный к этому статному голубоглазому кудрявому красавцу:
- Вы, конечно, знаете о своей участи? - тот, нисколько не смущаясь, с каким-то задором ответил: "Конечно, меня расстреляют. Но это совсем не важно. Печально то, что товарищи из центра (то есть Москвы и Петрограда) не поддержали нас, и факел коммунизма может погаснуть…".
- Вот в этом-то фанатизме и заключается их сила, - сказал мне Каппель."