Мысли о питейном пути.
Мне уже приходилось говорить, что в феврале 1984-го года, я испытал много боли и едва не умер. Но уже тогда же, в конце марта, сидя у больничного окна, смотрел на зелень в природе, и радовался, переживая странный обрыв в душе. После того, как уже побывал "там", обычные вещи воспринимаются особенно остро - это с одной стороны - а с другой, то, что раньше казалось страшным, пугающим и безнадёжным, вдруг потеряло свою значимость. К чему страдать, если знаешь насколько жизнь скоротечна и бессмысленна! И тебе скоро восемнадцать.
Вчера, у меня было приблизительно то же чувство. Я приоделся, надушился, нацепил часы и золото, прихватил камеру, и вышел к знакомым улицам навстречу. Чтобы увидеть их прежними "новыми" глазами.
Такой вот франтоватый, немного Марсель Пруст - немного Барри Линдон.
Да! Стало заметно чище, шумнее и разнообразней. Стекло и конструкции радуют глаз. Реклама живёт и работает...
А я? Тот же самый?
Не знаю. Автоматизм съедает всё. И это неизбежно. В этом случае, люди говорят, что время всё лечит.
Итак! Сколько я уже пью? Ну, первый раз, чтобы до беспамятства, я дошёл именно там, где проходят "школу жизни" - в армии. Но так, чтобы регулярно, пожалуй начал уже в университете. Наверное с 1988-го года более-менее устойчиво. Первые шаги, признаюсь, давались мне нелегко. Особенно, если учитывать свою субтительную конституцию. Это продолжалось довольно долго. С укоризненным молчанием близких, упрёками, и настояниями от родителей, насмешками от друзей. К 1995-му году, когда я имел работу, деньги, и сам снимал квартиру, дело зашло настолько далеко, что всё оное можно было бы назвать "разнузданностью". Фрэнды подтвердят, именно тогда я сказал: ещё одна такая пьянка - и я алкаш.
Понятное дело: а боттл а дэй, кипс мани эуэй. Бутылка в день - денег нет. Пьянство требует денег, и много денег. И они откуда-то возникали. Я, по словам Алексея Толстого, плёл их из воздуха, где бы ни работал. И даже тогда, когда уже был безработным.
На сегодняшний день, есть тридцать пять лет регулярного стажа. Давно нет в живых тех, кто пытался меня образумить, ограничить, внушить мысль о том, что всё это плохо и т. д., а машинка крутится всё так же. Скажите, разве за это время нельзя было, наконец, не то, что спиться, но и отбросить копыта?
Вопрос закономерный, и по прежнему открытый. Каждому своё.
Возьмём Петруху. В 96-м я познакомился с этим толстым юношей, с весьма цепкой памятью и ясным умом. К несчастью, весьма ранимым.
Спустя десять лет, передо мной являлся алкоголик, смысл существования которого, заключался в порции пития. У него начались провалы в памяти, чего раньше не было. Он стал воровать спиртное в магазинах. Пару раз попался. Охрана вывезла его за город, и крепко поколотила. Ибо денег у него отродясь не водилось, а те, что появлялись, тут же просаживались до дна.
Несколько раз, он пытался взяться за ум. Бесполезно.
Потеряв место в студенческой столовке, где он тянул от зарплаты до зарплаты на дармовых харчах, существуя без жилья, Пётр и вовсе опустился до низов.
Шанс на жизнь ещё был. Как-то Наливайко предложил Петрухе работать у себя на даче за еду и спирт. Спирта, у Наливайки, как у начальника цеха гальванопластики, было хоть залейся. Но и тут, Петруха не втесался. Наливайко не раз рассказывал, что видел, как Пётр под разными предлогами заходит в дом, чтобы быстренько хлопнуть рюмку из общей бутылки, и вернуться, будто ничего и не было. Вскапывать грядки.
Земля, это всё же не про него. Ему бы поваром быть. Или хирургом. Это было бы идеально. Но учился, почему-то, на бухгалтера.
Наливайко видел и молчал.
Через два года Петруха умер. Это отдельная история как именно, причём, показательная, но в целом - всё от того же, от старой "русской болезни".
Прошло ещё пятнадцать лет. Я иду по улице, смотрю на дома и природу, и думаю, что и здесь что-то не так.
Что-то я неправильно делаю. Даже пью не так как нужно. И ещё жив, и в общем-то, если надо, способен обходиться без этой субстанции. Способен, конечно. А зачем? И сколько ещё предстоит пропустить через себя?
Когда друзья последний раз собрались на его могиле, каждый произносил несколько слов. Я сказал, что Пётр, наконец, знает больше, чем все мы. Нам это только предстоит.
После чего, Сашенька Конькова спросила:
- Интересно,а кто следующий?
Вчера, у меня было приблизительно то же чувство. Я приоделся, надушился, нацепил часы и золото, прихватил камеру, и вышел к знакомым улицам навстречу. Чтобы увидеть их прежними "новыми" глазами.
Такой вот франтоватый, немного Марсель Пруст - немного Барри Линдон.
Да! Стало заметно чище, шумнее и разнообразней. Стекло и конструкции радуют глаз. Реклама живёт и работает...
А я? Тот же самый?
Не знаю. Автоматизм съедает всё. И это неизбежно. В этом случае, люди говорят, что время всё лечит.
Итак! Сколько я уже пью? Ну, первый раз, чтобы до беспамятства, я дошёл именно там, где проходят "школу жизни" - в армии. Но так, чтобы регулярно, пожалуй начал уже в университете. Наверное с 1988-го года более-менее устойчиво. Первые шаги, признаюсь, давались мне нелегко. Особенно, если учитывать свою субтительную конституцию. Это продолжалось довольно долго. С укоризненным молчанием близких, упрёками, и настояниями от родителей, насмешками от друзей. К 1995-му году, когда я имел работу, деньги, и сам снимал квартиру, дело зашло настолько далеко, что всё оное можно было бы назвать "разнузданностью". Фрэнды подтвердят, именно тогда я сказал: ещё одна такая пьянка - и я алкаш.
Понятное дело: а боттл а дэй, кипс мани эуэй. Бутылка в день - денег нет. Пьянство требует денег, и много денег. И они откуда-то возникали. Я, по словам Алексея Толстого, плёл их из воздуха, где бы ни работал. И даже тогда, когда уже был безработным.
На сегодняшний день, есть тридцать пять лет регулярного стажа. Давно нет в живых тех, кто пытался меня образумить, ограничить, внушить мысль о том, что всё это плохо и т. д., а машинка крутится всё так же. Скажите, разве за это время нельзя было, наконец, не то, что спиться, но и отбросить копыта?
Вопрос закономерный, и по прежнему открытый. Каждому своё.
Возьмём Петруху. В 96-м я познакомился с этим толстым юношей, с весьма цепкой памятью и ясным умом. К несчастью, весьма ранимым.
Спустя десять лет, передо мной являлся алкоголик, смысл существования которого, заключался в порции пития. У него начались провалы в памяти, чего раньше не было. Он стал воровать спиртное в магазинах. Пару раз попался. Охрана вывезла его за город, и крепко поколотила. Ибо денег у него отродясь не водилось, а те, что появлялись, тут же просаживались до дна.
Несколько раз, он пытался взяться за ум. Бесполезно.
Потеряв место в студенческой столовке, где он тянул от зарплаты до зарплаты на дармовых харчах, существуя без жилья, Пётр и вовсе опустился до низов.
Шанс на жизнь ещё был. Как-то Наливайко предложил Петрухе работать у себя на даче за еду и спирт. Спирта, у Наливайки, как у начальника цеха гальванопластики, было хоть залейся. Но и тут, Петруха не втесался. Наливайко не раз рассказывал, что видел, как Пётр под разными предлогами заходит в дом, чтобы быстренько хлопнуть рюмку из общей бутылки, и вернуться, будто ничего и не было. Вскапывать грядки.
Земля, это всё же не про него. Ему бы поваром быть. Или хирургом. Это было бы идеально. Но учился, почему-то, на бухгалтера.
Наливайко видел и молчал.
Через два года Петруха умер. Это отдельная история как именно, причём, показательная, но в целом - всё от того же, от старой "русской болезни".
Прошло ещё пятнадцать лет. Я иду по улице, смотрю на дома и природу, и думаю, что и здесь что-то не так.
Что-то я неправильно делаю. Даже пью не так как нужно. И ещё жив, и в общем-то, если надо, способен обходиться без этой субстанции. Способен, конечно. А зачем? И сколько ещё предстоит пропустить через себя?
Когда друзья последний раз собрались на его могиле, каждый произносил несколько слов. Я сказал, что Пётр, наконец, знает больше, чем все мы. Нам это только предстоит.
После чего, Сашенька Конькова спросила:
- Интересно,а кто следующий?