Божественное дыхание.
Андрей ехал в ЦЕРН. Он был молод, но уже успел написать несколько заметных теоретических работ по физике элементарных частиц и получил приглашение на амбициозный проект, связанный с работой Большого адронного колайдера. Андрей был очень рад. Это приглашение воодушевило его, и тут же было принято решение - ехать. Немедленно. Помимо научной ценности предложенной работы, ему очень хотелось попасть в Европу, посмотреть на чистые поезда, пожить в уютной квартирке без советских плешивых ковров и мебельной «стенки». Но все же самое главное - это Коллайдер! Тот самый Большой адронный коллайдер известный в мире науки ускоритель, предназначенный для разгона и столкновения частиц.
Андрей волновался. Можно представить себе трепет молодого ученого в такой ситуации. Он много размышлял об этом устройстве, его поражала техническая мощь, устрашающая незримая сила мысли, заключенная в металл, и, особенно, микросхемы машины, ее мозг, который пронзают электрические токи могучего сознания.
Андрей приехал один, без своей жены Ани, которая осталась в Москве и ждала, пока он обустроится и пригласит ее к себе. Он вспомнил, что Аня говорила про коллайдер. Она мистифицировала его форму и представляла в виде гностического Уробороса - змеи, кусающей свой хвост. Змеи, связанной с символикой круга, и имеющей две половины - темную и светлую. «Вполне похоже» - мысленно усмехнулся Андрей. «Добро и зло, модель частиц в полях анода и катода» - всплыли в его голове строки Дольского. К чему приведет работа коллайдера? К черной дыре - нет, это сказки обывателей. Скорее, его темная сторона связана с познанием, к которому человечество пока не готово. Это все равно, если бы дошкольнику дали управлять локомотивом. Ученые прогнозируют результат, пишут обоснования и составляют гипотезы, но все может сложиться по-другому, не так, или не совсем так, как выглядит в теории. Порой самые новые научные статьи казались Андрею покруче фантастики, но он понимал и приветствовал их.
Заботливая француженка Элен показала Андрею квартиру. Это было небольшое жилище, мебель в скандинавском стиле, но все же отдавало какой-то казенностью. Шторки были приторные, а так все вполне устраивало нового хозяина. Андрей выдохнул и после ухода Элен запел. Пел он почему-то Интернационал, да так громко, что ему постучали в стену. Он вышел на балкон и увидел старичка на соседнем балконе. Старичок был холеный и, видимо, любил тишину. Э-эх - подумал Андрей, - а звукоизоляция-то хромает! Привет хрущевке! Он извинился перед старичком и прилег на диван. Вскоре уснул.
И вот наконец-то Андрей попал в святая-святых, вернее, в лабораторию. У него дух захватывало! Здесь его рабочее место. Здесь. Он, парень, немного более удачливый, чем его московские коллеги, стоит тут!
Позже была вводная экскурсия по коллайдеру. Проводил ее пухленький профессор с невообразимыми бакенбардами, Мэйсон Бробвич, авторитетный ученый, который контролировал работу ускорителя. Андрей свободно говорил по-английски и понимал все, что до него хотели донести. Коллайдер поразил его больше, чем он мог себе представить, но если вдруг это устройство могло быть наделено душой, то, скорее всего, душа эта была бы добрая, но скрытная, опасливо прячущая свои порывы в запредельное.
После того, как он мысленно закончил преклонение перед этой многослойной сверхмашиной, он заметил женщину со взглядом библиотекарши. Она была одета в белый халат из-под которого высовывался угрюмый свитер. В целом она казалась весьма миловидной итальянкой средних лет, с легким налетом светлой заплесневелости. Ученая представилась - Беатричче Равелли, но Андрей не мог сосредоточиться - рядом парочка молодых ученых играли в небольшой надувной мяч. Андрей захотел было к ним присоединиться, но подумал, что это отдает абсурдом и, к тому же, нужно еще очень много осмотреть и прочитать, а потом уже можно будет и поиграть. Диковатой, но веселой и несерьезной показалась ему эта игра в мяч. Однако, та самая библиотекарша позвала его за собой. В светлый научный мир.
Шли дни. Вот уже два месяца Андрей вникал в работу. Старался, удивлялся, следил за столкновениями частиц. Слышал возгласы по поводу открытия новых частиц, восторгался и работал, работал, работал. Он жил как-будто в изоляции, но этот эфемерный плен был ему совсем не в тягость. Наслаждение чередовалось с усталостью, как день чередуется с ночью. Даже толком спеть времени не хватало.
А в Москве Аня уже готовилась к переезду. Виза была на руках и сладкое ожидание наполняло ее с ног до головы. «Вот и Андрюшеньку увижу!» - вертелось у нее в голове. «Пирогов ему испеку. С ежевикой. А то сидит, бедный, гоняет свои субатомные частицы взад-вперед, похудел небось!»
Аня была слегка полновата. Она походила на наливную деревенскую девицу, огламуренную и избалованную, но это не мешало ей производить на всех приятное впечатление. Но все же, она была не так проста, как могло бы показаться с первого взгляда. Порой приходили ей в голову диковатые мысли, что-то эзотерическое всегда подманивало ее, но как-то издали. Не в полной мере.
Анечка любила читать, занималась теорией богословия, историей Христианства, сравнивала Евангелия. Любила и мифологию древних племен, языческие представления о космосе. Язычники и ранние христиане как-то по-детски смешили ее, но их понимание мира в то же время было глубже и насыщеннее, чем сейчас.
Анюта имела способность остро видеть и понимать отвратительное в человеке, но как-то не боялась его. Она рассуждала и философствовала, порой становясь на место униженных или сволочей.
У Ани бывали такие дни, когда в метро ей попадались на удивление мерзкие рожи. Вот и сегодня она стояла в вагоне, и ее взгляд упал на полупьяного мужичонку, который находился в приторной алкогольной истоме. Он как-то по-садистски хмыкал тонким бабьим носиком и трогал за руку ребенка, девочку, лет трех. Девочка, пока не испытывая омерзения к своему родителю, сидела спокойно, но как-то отрешенно. Рядом сидела женщина с провальными коровьими глазами, с синеватыми мешками под глазами, тщательно замазанными дешевым тональным кремом. Мужичонка был мерзок. Лицо его так и говорило Ане: «Мне так нравится издеваться!». Он был весь какой-то мелкий, с узкими свернутыми губками, которые вроде даже насвистывали что-то ханжески-извращенное. На голове у него была ощипанная меховая шапка, которую он как-будто в последний момент вытащил из гроба. Аня заметила, что он стал по-паучьи перебирать тонкими пальцами и заглядываться на девочку. Казалось, та женщина, его жена, внутренне вздрагивает от этого похотливого «смотрения навырост». Она понимает, чем это может обернуться для всей «семьи», но какая-то зачарованная сила терпения сдерживала ее от любых действий. «Что же это за бесконечное дурацкое терпение русских женщин?» - думала Аня. «Это просто мазохизм какой-то! Несчастные бабы годами мучаются со всякого рода изуверами и при этом, ничего не хотят менять в своей ничтожной жизни! Что же мешает этой синекожей, пока еще молодой дамочке собрать остатки воли и уехать? Снять комнату (уж комнату за 10000 рублей на окраине вполне найти можно), забрать ребенка и навсегда вытравить омерзение, которое всосалась в ее жизнь, в ее кожу, которое сковывает и пронизывает ее несчастное нелюбимое тело, ее тонкие груди и безысходно отражается в зрачках».
Потом Аня увидела другого мужика. Именно мужика, а не мужчину. «Хмырь!» - подумала она. Ну надо же так! Вот он сидит в прокуренной куртке непонятного цвета, краснеет, пыхтит от мнимой духоты, погано кашляет и смердит. Она вдруг вспомнила, как стояла возле бассейна в турецком отеле, и к ней подошел знакомый турок-бармен и разочаровано, но с гордостью на чистейшем русском языке произнес: «Ваши русские мужчины совершенно не следят за собой, они очень некрасивы и ведут себя по-свински. Как вы с ними живете?»
Дальше, в углу, обнаружился шар обвисшей кожи, - это была бабка в родинках, явно маразмирующая с миром. Сегодня Аня видела в вагоне женщин с лошадиными лицами, мужчин с толстыми губами и бабьими боками. Ее все это удручало. Неужели, - думала она, - это и есть божий замысел? Неужели в каждой из этих пародий на людей присутствует божественное дыхание? Но есть же и прекрасные глаза, одухотворенные лица, светлые помыслы…Может, они просто не ездят в метро? Или люди - это полузвери, полубоги, как говорил поэт? И в человеке порой может устанавливаться доминанта божественного? Но…все же, чаще звериного. Хотя, молодость дает нам иллюзию чистоты и одухотворенности, но потом, с годами все мерзкое обнажается, и мы все превращаемся в портрет Дориана Грея…
Андрей ждал приезда своей жены. Ждал сильно. Все-таки он иногда, в свободные минуты тосковал по России, по Москве, даже по сладким блаженным бомжам, уподобившимся насекомым. Аня была часть его России, его жизни. Он ждал, когда эта Россия в лице Ани сама приедет к нему. Легче становится жить с ощущением родины под боком. Андрей думал: «Аня-это и есть моя Россия. Моя жена».
Утром он помчался а в аэропорт. Андрей успел уже обзавестись смартиком - эдаким европейским коробком на колесах. Он подъехал к зоне прибытия и успел разглядеть Аню, которая потерянно крутила головой и материлась.
- Анечка! Солнце ты мое! Приехала! - завопил Андрей.
Аня вышла на стоянку и увидела Смарт. «Дорогой мой, это твой коробок? Какое убожество! С твоим-то ростом! Ты что, вчетверо складываешься?» Андрей улыбнулся, рост у него действительно был немаленький - 190 см, но, несмотря на это, он вполне помещался в этот «коробок». Доехали они спокойно, лишь изредка Анечка вскрикивала, что-то вроде: «Евросоюз, сейчас сиськи покажу! Сдохнете от зависти!»
Андрей был доволен.
Первой в квартиру забежала Аня:
- Андрюшка, а чего это у тебя шторки какие-то приторные?
- Ничего, новые купим!
- А кота заведем? Жирного?
- Конечно.
- Я тут Генку встретила, он, как узнал, что ты здесь, решил тебя навестить. Он во Францию через неделю приедет. Посидим!
Андрей предчувствовал обустройство, разные хлопоты и дальнейшее оживление этого дома. Все было так радостно, и Аня беззаботна в своей заботе, и цветы в горшке, и длинноворсовый ковер. Серьезного ничего не хотелось.
Генка объявился через две недели. Приехал вечером. Он был весь всклокоченный, уже подвипивший, но какой-то все равно наивно-лощеный. Ботиночки новые, пальтишко не за пять рублей. Однако это все смотрелось на нем чужеродно. Аня всегда говорила: «На Генке дорогие шмотки, как на корове седло. Ему бы курточку попоганее и ботинки рваные. Тогда самое то!» Гена и правда казался слегка нелеп. Сам он был тоненький, но с огромными руками и ногами; все время ходил лысый, немного причмокивал и любил при случае наблюдать, как голуби гадят на дорогие машины. «Это вам буржуям, чтобы знали! Паразиты!» - мысленно приговаривал он. Гена был сам далеко не беден, но всегда помнил, что он родился в мухосранском роддоме №1, в холодной, застарелой кафельно-скользкой палате №44.
Друзья собрали на стол. Анечка принесла водки, пирогов, оливье, мяса побольше. И сели.
- Андрюх, ну как там твой большой гудронный коллаэдер? Гудит? - ухмылялся Гена.
- Гудит.
- Вот скажи мне, Андрюха, - после того, как наелись, начал Генка. - Что ты понимаешь о людях? Что ты думаешь? Это тебе не твои молчаливые частицы.
- Да уж ладно. Частицы мои последнее время много говорят, водку не пьют и матом не ругаются. Существуют сами по себе.
- Вот! - И Гена по-алкашески поднял палец. - Вот! Сами по себе! - А люди? Все твари! Паразиты. Я тебе сейчас объясню! Все мы паразиты с самого рождения. Представь, внутри человека, бабы, развивается плод. Жрет ее соки, растет, живет. Отращивает себе органы, конечности, глаза… Все за счет своего природного паразитства. Потом вылупляется и паразитирует всю жизнь. Насилует планету, угнетает и сжирает животных, деревья пилит и смердит. Ничего святого! Сплошное паразитсво. И самое страшное, что оно осознанное. Все живые существа - паразиты. Жизнь сама по себе паразитична. И вирусы, и бактерии, и твари. Все. И один паразит живет внутри других. Мы не лучше бычьего цепня, Андрюха! Жизнь - это не гармония, это то, что ее нарушает, и космос мстит ей за это метеоритами и кометами, но жизнь сложно вытравить. Это как клещи, блохи, на гостеприимной шкуре Земли. Вот и анекдот такой есть: Подлетает одна планета к Земле, а Земля ей отвечает: «Держись подальше, у меня Хомо Сапиенс», «Ничего, это пройдет» - говорит планета. И разлетелись.
- Ну ты даешь, - сказал Андрей и выпил.
Тут Анечка тихонько подозвала Андрея, и шепнула на ушко: «Андрюш, у нас паразитик будет»…Андрей был очень рад. Детей он любил всегда, и своих хотел давно.
- Генка, - окрикнула Аня, - в прошлой жизни ты был змеей! Или червяком! Точно тебе говорю!
Утром все разошлись. Гена уехал, Андрей пошел на работу, Анютка - покататься в коробке.
На коллаэдере кипела работа! Все носились туда-сюда, показывали зубы, приплясывали, и вводили какие-то данные. Андрею показалось все это диким муравейником и он вспомнил историю Вавилонской башни. «А вдруг, это все - Вавилонская башня», - резануло в голове Андрея. Сколько же здесь народа! Французы, немцы, итальянцы, греки, англичане…черт ногу сломит! И все говорят по-английски. А что, если случится миг, когда мы перестанем понимать друг друга? В глобальном смысле. Найдем что-то и не договоримся. Мы лезем во Вселенную, как бомж в помойный бак, на что-то надеемся, но до конца не знаем, то ли там рыбья кость, то ли пиджак. Господь видит, как мы гордимся своими «знаниями», своими фантазмами Теории струн и М-теории, что мы волочимся за своими идеями, как хмельная девка за матросом!
Но работа все шла. Было очень много движения, распечаток, возгласов и проверок, казалось, ученое сообщество находится на пороге чего-то важного, как-будто готовится открыть дверь в неведомое.
Андрей нашел друзей, тоже молодых ученых, и теперь мог спокойно играть с ними в мяч. Без оглядки. Одного звали Эрик. Он приехал из Голландии, и был наблюдателем с правом научных разработок, как и Андрей. Эрик любил восторгаться. Всем подряд. Идеями, архитектурой, полицией, цветами, животными. Андрей противопоставлял его колючему буржую Генке. Да и самому Андрею хотелось «позитива», может, это Европа на него так влияла, что дала задремать его глубинным стенаниям, его разорванной русской душе, которая гнездится и плачет в просторной груди.
Эрик был гомосексуалистом, верил в Бога и говорил: «Эндрю, весь мир одухотворен, у всего есть биополе, мысль, душа. Я отчасти пантеист и считаю, что божественная душа во всем. Все так ровно и мерно дышит, а этого почти никто не видит. Мы купаемся в этой душе, мы должны быть счастливы, Эндрю! Посмотри, какие красивые листья, какие величественные деревья, и все с душой! С душой!»
А тем временем коллаэдер не останавливался. Он как-будто вырос. Суета была страшная. Наблюдения не переставали удивлять озадаченных ученых. Столкновения частиц давали ошеломительные результаты, во многом подтверждались теории; параллельно приходили данные о расщеплении других частиц. Микроскопические бомбардировки ежесекундно давали почву для ума. Они бомбили гипотезы, рушили предположения, но и перерождали их. Казалось, все это уносило разум в огромную черную дыру, время сжималось и квантовалось. Человек был на пороге горизонта событий. Ядерные взрывы умов, научная чехарда и сменяющая ее сомнительная упорядоченность воздействовали на распаленные, горячие умы с огромной силой, порождая буйство мысли, соотносимое с высвобождаемой энергией в миллион мегатонн.
Прошло несколько лет упорных, нескончаемых исследований. Андрей даже немного поседел. Теории возникновения материи все расширялись, пухли, и готовы были окончательно прорваться из мира идей в наш мир.
И однажды, серым утром ЦЕРНа пришли данные о расщеплении последних неопознанных частиц. Результат было сложно описать даже научным языком. То, что находилось в первооснове всего, было не материально. Это была неосязаемая колеблющаяся энергия, это был ветер. Это было Божественное дыхание.
Андрей волновался. Можно представить себе трепет молодого ученого в такой ситуации. Он много размышлял об этом устройстве, его поражала техническая мощь, устрашающая незримая сила мысли, заключенная в металл, и, особенно, микросхемы машины, ее мозг, который пронзают электрические токи могучего сознания.
Андрей приехал один, без своей жены Ани, которая осталась в Москве и ждала, пока он обустроится и пригласит ее к себе. Он вспомнил, что Аня говорила про коллайдер. Она мистифицировала его форму и представляла в виде гностического Уробороса - змеи, кусающей свой хвост. Змеи, связанной с символикой круга, и имеющей две половины - темную и светлую. «Вполне похоже» - мысленно усмехнулся Андрей. «Добро и зло, модель частиц в полях анода и катода» - всплыли в его голове строки Дольского. К чему приведет работа коллайдера? К черной дыре - нет, это сказки обывателей. Скорее, его темная сторона связана с познанием, к которому человечество пока не готово. Это все равно, если бы дошкольнику дали управлять локомотивом. Ученые прогнозируют результат, пишут обоснования и составляют гипотезы, но все может сложиться по-другому, не так, или не совсем так, как выглядит в теории. Порой самые новые научные статьи казались Андрею покруче фантастики, но он понимал и приветствовал их.
Заботливая француженка Элен показала Андрею квартиру. Это было небольшое жилище, мебель в скандинавском стиле, но все же отдавало какой-то казенностью. Шторки были приторные, а так все вполне устраивало нового хозяина. Андрей выдохнул и после ухода Элен запел. Пел он почему-то Интернационал, да так громко, что ему постучали в стену. Он вышел на балкон и увидел старичка на соседнем балконе. Старичок был холеный и, видимо, любил тишину. Э-эх - подумал Андрей, - а звукоизоляция-то хромает! Привет хрущевке! Он извинился перед старичком и прилег на диван. Вскоре уснул.
И вот наконец-то Андрей попал в святая-святых, вернее, в лабораторию. У него дух захватывало! Здесь его рабочее место. Здесь. Он, парень, немного более удачливый, чем его московские коллеги, стоит тут!
Позже была вводная экскурсия по коллайдеру. Проводил ее пухленький профессор с невообразимыми бакенбардами, Мэйсон Бробвич, авторитетный ученый, который контролировал работу ускорителя. Андрей свободно говорил по-английски и понимал все, что до него хотели донести. Коллайдер поразил его больше, чем он мог себе представить, но если вдруг это устройство могло быть наделено душой, то, скорее всего, душа эта была бы добрая, но скрытная, опасливо прячущая свои порывы в запредельное.
После того, как он мысленно закончил преклонение перед этой многослойной сверхмашиной, он заметил женщину со взглядом библиотекарши. Она была одета в белый халат из-под которого высовывался угрюмый свитер. В целом она казалась весьма миловидной итальянкой средних лет, с легким налетом светлой заплесневелости. Ученая представилась - Беатричче Равелли, но Андрей не мог сосредоточиться - рядом парочка молодых ученых играли в небольшой надувной мяч. Андрей захотел было к ним присоединиться, но подумал, что это отдает абсурдом и, к тому же, нужно еще очень много осмотреть и прочитать, а потом уже можно будет и поиграть. Диковатой, но веселой и несерьезной показалась ему эта игра в мяч. Однако, та самая библиотекарша позвала его за собой. В светлый научный мир.
Шли дни. Вот уже два месяца Андрей вникал в работу. Старался, удивлялся, следил за столкновениями частиц. Слышал возгласы по поводу открытия новых частиц, восторгался и работал, работал, работал. Он жил как-будто в изоляции, но этот эфемерный плен был ему совсем не в тягость. Наслаждение чередовалось с усталостью, как день чередуется с ночью. Даже толком спеть времени не хватало.
А в Москве Аня уже готовилась к переезду. Виза была на руках и сладкое ожидание наполняло ее с ног до головы. «Вот и Андрюшеньку увижу!» - вертелось у нее в голове. «Пирогов ему испеку. С ежевикой. А то сидит, бедный, гоняет свои субатомные частицы взад-вперед, похудел небось!»
Аня была слегка полновата. Она походила на наливную деревенскую девицу, огламуренную и избалованную, но это не мешало ей производить на всех приятное впечатление. Но все же, она была не так проста, как могло бы показаться с первого взгляда. Порой приходили ей в голову диковатые мысли, что-то эзотерическое всегда подманивало ее, но как-то издали. Не в полной мере.
Анечка любила читать, занималась теорией богословия, историей Христианства, сравнивала Евангелия. Любила и мифологию древних племен, языческие представления о космосе. Язычники и ранние христиане как-то по-детски смешили ее, но их понимание мира в то же время было глубже и насыщеннее, чем сейчас.
Анюта имела способность остро видеть и понимать отвратительное в человеке, но как-то не боялась его. Она рассуждала и философствовала, порой становясь на место униженных или сволочей.
У Ани бывали такие дни, когда в метро ей попадались на удивление мерзкие рожи. Вот и сегодня она стояла в вагоне, и ее взгляд упал на полупьяного мужичонку, который находился в приторной алкогольной истоме. Он как-то по-садистски хмыкал тонким бабьим носиком и трогал за руку ребенка, девочку, лет трех. Девочка, пока не испытывая омерзения к своему родителю, сидела спокойно, но как-то отрешенно. Рядом сидела женщина с провальными коровьими глазами, с синеватыми мешками под глазами, тщательно замазанными дешевым тональным кремом. Мужичонка был мерзок. Лицо его так и говорило Ане: «Мне так нравится издеваться!». Он был весь какой-то мелкий, с узкими свернутыми губками, которые вроде даже насвистывали что-то ханжески-извращенное. На голове у него была ощипанная меховая шапка, которую он как-будто в последний момент вытащил из гроба. Аня заметила, что он стал по-паучьи перебирать тонкими пальцами и заглядываться на девочку. Казалось, та женщина, его жена, внутренне вздрагивает от этого похотливого «смотрения навырост». Она понимает, чем это может обернуться для всей «семьи», но какая-то зачарованная сила терпения сдерживала ее от любых действий. «Что же это за бесконечное дурацкое терпение русских женщин?» - думала Аня. «Это просто мазохизм какой-то! Несчастные бабы годами мучаются со всякого рода изуверами и при этом, ничего не хотят менять в своей ничтожной жизни! Что же мешает этой синекожей, пока еще молодой дамочке собрать остатки воли и уехать? Снять комнату (уж комнату за 10000 рублей на окраине вполне найти можно), забрать ребенка и навсегда вытравить омерзение, которое всосалась в ее жизнь, в ее кожу, которое сковывает и пронизывает ее несчастное нелюбимое тело, ее тонкие груди и безысходно отражается в зрачках».
Потом Аня увидела другого мужика. Именно мужика, а не мужчину. «Хмырь!» - подумала она. Ну надо же так! Вот он сидит в прокуренной куртке непонятного цвета, краснеет, пыхтит от мнимой духоты, погано кашляет и смердит. Она вдруг вспомнила, как стояла возле бассейна в турецком отеле, и к ней подошел знакомый турок-бармен и разочаровано, но с гордостью на чистейшем русском языке произнес: «Ваши русские мужчины совершенно не следят за собой, они очень некрасивы и ведут себя по-свински. Как вы с ними живете?»
Дальше, в углу, обнаружился шар обвисшей кожи, - это была бабка в родинках, явно маразмирующая с миром. Сегодня Аня видела в вагоне женщин с лошадиными лицами, мужчин с толстыми губами и бабьими боками. Ее все это удручало. Неужели, - думала она, - это и есть божий замысел? Неужели в каждой из этих пародий на людей присутствует божественное дыхание? Но есть же и прекрасные глаза, одухотворенные лица, светлые помыслы…Может, они просто не ездят в метро? Или люди - это полузвери, полубоги, как говорил поэт? И в человеке порой может устанавливаться доминанта божественного? Но…все же, чаще звериного. Хотя, молодость дает нам иллюзию чистоты и одухотворенности, но потом, с годами все мерзкое обнажается, и мы все превращаемся в портрет Дориана Грея…
Андрей ждал приезда своей жены. Ждал сильно. Все-таки он иногда, в свободные минуты тосковал по России, по Москве, даже по сладким блаженным бомжам, уподобившимся насекомым. Аня была часть его России, его жизни. Он ждал, когда эта Россия в лице Ани сама приедет к нему. Легче становится жить с ощущением родины под боком. Андрей думал: «Аня-это и есть моя Россия. Моя жена».
Утром он помчался а в аэропорт. Андрей успел уже обзавестись смартиком - эдаким европейским коробком на колесах. Он подъехал к зоне прибытия и успел разглядеть Аню, которая потерянно крутила головой и материлась.
- Анечка! Солнце ты мое! Приехала! - завопил Андрей.
Аня вышла на стоянку и увидела Смарт. «Дорогой мой, это твой коробок? Какое убожество! С твоим-то ростом! Ты что, вчетверо складываешься?» Андрей улыбнулся, рост у него действительно был немаленький - 190 см, но, несмотря на это, он вполне помещался в этот «коробок». Доехали они спокойно, лишь изредка Анечка вскрикивала, что-то вроде: «Евросоюз, сейчас сиськи покажу! Сдохнете от зависти!»
Андрей был доволен.
Первой в квартиру забежала Аня:
- Андрюшка, а чего это у тебя шторки какие-то приторные?
- Ничего, новые купим!
- А кота заведем? Жирного?
- Конечно.
- Я тут Генку встретила, он, как узнал, что ты здесь, решил тебя навестить. Он во Францию через неделю приедет. Посидим!
Андрей предчувствовал обустройство, разные хлопоты и дальнейшее оживление этого дома. Все было так радостно, и Аня беззаботна в своей заботе, и цветы в горшке, и длинноворсовый ковер. Серьезного ничего не хотелось.
Генка объявился через две недели. Приехал вечером. Он был весь всклокоченный, уже подвипивший, но какой-то все равно наивно-лощеный. Ботиночки новые, пальтишко не за пять рублей. Однако это все смотрелось на нем чужеродно. Аня всегда говорила: «На Генке дорогие шмотки, как на корове седло. Ему бы курточку попоганее и ботинки рваные. Тогда самое то!» Гена и правда казался слегка нелеп. Сам он был тоненький, но с огромными руками и ногами; все время ходил лысый, немного причмокивал и любил при случае наблюдать, как голуби гадят на дорогие машины. «Это вам буржуям, чтобы знали! Паразиты!» - мысленно приговаривал он. Гена был сам далеко не беден, но всегда помнил, что он родился в мухосранском роддоме №1, в холодной, застарелой кафельно-скользкой палате №44.
Друзья собрали на стол. Анечка принесла водки, пирогов, оливье, мяса побольше. И сели.
- Андрюх, ну как там твой большой гудронный коллаэдер? Гудит? - ухмылялся Гена.
- Гудит.
- Вот скажи мне, Андрюха, - после того, как наелись, начал Генка. - Что ты понимаешь о людях? Что ты думаешь? Это тебе не твои молчаливые частицы.
- Да уж ладно. Частицы мои последнее время много говорят, водку не пьют и матом не ругаются. Существуют сами по себе.
- Вот! - И Гена по-алкашески поднял палец. - Вот! Сами по себе! - А люди? Все твари! Паразиты. Я тебе сейчас объясню! Все мы паразиты с самого рождения. Представь, внутри человека, бабы, развивается плод. Жрет ее соки, растет, живет. Отращивает себе органы, конечности, глаза… Все за счет своего природного паразитства. Потом вылупляется и паразитирует всю жизнь. Насилует планету, угнетает и сжирает животных, деревья пилит и смердит. Ничего святого! Сплошное паразитсво. И самое страшное, что оно осознанное. Все живые существа - паразиты. Жизнь сама по себе паразитична. И вирусы, и бактерии, и твари. Все. И один паразит живет внутри других. Мы не лучше бычьего цепня, Андрюха! Жизнь - это не гармония, это то, что ее нарушает, и космос мстит ей за это метеоритами и кометами, но жизнь сложно вытравить. Это как клещи, блохи, на гостеприимной шкуре Земли. Вот и анекдот такой есть: Подлетает одна планета к Земле, а Земля ей отвечает: «Держись подальше, у меня Хомо Сапиенс», «Ничего, это пройдет» - говорит планета. И разлетелись.
- Ну ты даешь, - сказал Андрей и выпил.
Тут Анечка тихонько подозвала Андрея, и шепнула на ушко: «Андрюш, у нас паразитик будет»…Андрей был очень рад. Детей он любил всегда, и своих хотел давно.
- Генка, - окрикнула Аня, - в прошлой жизни ты был змеей! Или червяком! Точно тебе говорю!
Утром все разошлись. Гена уехал, Андрей пошел на работу, Анютка - покататься в коробке.
На коллаэдере кипела работа! Все носились туда-сюда, показывали зубы, приплясывали, и вводили какие-то данные. Андрею показалось все это диким муравейником и он вспомнил историю Вавилонской башни. «А вдруг, это все - Вавилонская башня», - резануло в голове Андрея. Сколько же здесь народа! Французы, немцы, итальянцы, греки, англичане…черт ногу сломит! И все говорят по-английски. А что, если случится миг, когда мы перестанем понимать друг друга? В глобальном смысле. Найдем что-то и не договоримся. Мы лезем во Вселенную, как бомж в помойный бак, на что-то надеемся, но до конца не знаем, то ли там рыбья кость, то ли пиджак. Господь видит, как мы гордимся своими «знаниями», своими фантазмами Теории струн и М-теории, что мы волочимся за своими идеями, как хмельная девка за матросом!
Но работа все шла. Было очень много движения, распечаток, возгласов и проверок, казалось, ученое сообщество находится на пороге чего-то важного, как-будто готовится открыть дверь в неведомое.
Андрей нашел друзей, тоже молодых ученых, и теперь мог спокойно играть с ними в мяч. Без оглядки. Одного звали Эрик. Он приехал из Голландии, и был наблюдателем с правом научных разработок, как и Андрей. Эрик любил восторгаться. Всем подряд. Идеями, архитектурой, полицией, цветами, животными. Андрей противопоставлял его колючему буржую Генке. Да и самому Андрею хотелось «позитива», может, это Европа на него так влияла, что дала задремать его глубинным стенаниям, его разорванной русской душе, которая гнездится и плачет в просторной груди.
Эрик был гомосексуалистом, верил в Бога и говорил: «Эндрю, весь мир одухотворен, у всего есть биополе, мысль, душа. Я отчасти пантеист и считаю, что божественная душа во всем. Все так ровно и мерно дышит, а этого почти никто не видит. Мы купаемся в этой душе, мы должны быть счастливы, Эндрю! Посмотри, какие красивые листья, какие величественные деревья, и все с душой! С душой!»
А тем временем коллаэдер не останавливался. Он как-будто вырос. Суета была страшная. Наблюдения не переставали удивлять озадаченных ученых. Столкновения частиц давали ошеломительные результаты, во многом подтверждались теории; параллельно приходили данные о расщеплении других частиц. Микроскопические бомбардировки ежесекундно давали почву для ума. Они бомбили гипотезы, рушили предположения, но и перерождали их. Казалось, все это уносило разум в огромную черную дыру, время сжималось и квантовалось. Человек был на пороге горизонта событий. Ядерные взрывы умов, научная чехарда и сменяющая ее сомнительная упорядоченность воздействовали на распаленные, горячие умы с огромной силой, порождая буйство мысли, соотносимое с высвобождаемой энергией в миллион мегатонн.
Прошло несколько лет упорных, нескончаемых исследований. Андрей даже немного поседел. Теории возникновения материи все расширялись, пухли, и готовы были окончательно прорваться из мира идей в наш мир.
И однажды, серым утром ЦЕРНа пришли данные о расщеплении последних неопознанных частиц. Результат было сложно описать даже научным языком. То, что находилось в первооснове всего, было не материально. Это была неосязаемая колеблющаяся энергия, это был ветер. Это было Божественное дыхание.