Arnold Schönberg, Saskia Boddeke & Peter Greenaway - The Survivor from Warsaw
Додекафоническая оратория для солиста, хора и оркестра "Уцелевший из Варшавы, Op. 46" (A Survivor from Warsaw, Ein Überlebender aus Warschau) была написана австрийским композитором Арнольдом Шёнбергом в августе 1947-ого. Милан Кундера назвал это произведение самым грандиозным симфоническим мемориалом, когда либо воздвигнутым в память о Холокосте. После первого исполнения (в Альбукерке, 1948) в зале долгое время была абсолютная тишина. Слушатели расходилось молча.
Саския Боддеке и Петер Гринуэй сделали на музыку Шёнберга мультимедийную инсталляцию, которая проецировалась на экран во время концертных исполнений по всему миру: тела, погружающиеся в воду, повседневность гетто, закрывающийся вагон поезда смерти, изможденные лица, остриженные волосы, разбитые очки... И фотографии. И голос рассказчика, и литургическая Шма Изроэль на пороге гибели. И... кадры из нынешних телехроник, свидетельствующие о новых преступлениях против человечности.
Saskia Boddeke & Peter Greenaway - The Survivor from Warsaw (Arnold Schönberg)
Уцелевший из Варшавы (1947)
Этот текст основан частично на рассказах, которые я слышал либо сам, либо от других
ЧТЕЦ:
Всего я не смогу припомнить! Я, должно быть, находился без сознания почти всё это время…! Я вспоминаю лишь один величественный момент - когда все они, словно сговорившись, запели старую молитву, которой пренебрегали до этого долгие годы - этот забытый символ веры!
Но я не в силах понять, как же я оказался под землёй и прожил в канализационных люках Варшавы так много времени…
День начинался как обычно. Побудка - ещё до рассвета. «Выходите!» - и всё равно, спишь ли ты или тревожные мысли не давали уснуть тебе всю ночь: ведь ты разлучён с детьми, с женой, с родителями. Ты не знаешь даже, что с ними случилось… Разве можно было заснуть?
Опять звуки труб. «Выходите! Сержант будет в ярости!» - И они выходили: одни - старики и больные - совсем медленно, другие - с нервозной торопливостью. Они боялись фельдфебеля. Они торопились изо всех сил. - Всё напрасно! Чересчур много шума, чересчур много суеты - и всё равно недостаточно быстро!
Фельдфебель заорал:
«Внимание! Смир-р-на! А ну кончай там - или угомонить вас прикладом? Ну ладно, если уж вам так охота!»
Фельдфебель с подчинёнными избивали всех подряд - молодых и старых, сильных и слабых, правых и виноватых… Больно было слышать, как они стонут и причитают.
Я слышал всё это, хотя был сильно избит - так сильно, что без сил свалился с ног. Всех нас, кто валялся на земле и не мог встать, били по голове…
Я, наверное, потерял сознание. Следующее, что я услышал, были слова солдата: «Они все уже мертвы!». После чего фельдфебель скомандовал убрать нас всех вон.
Я лежал в стороне - почти без сознания. Наступила полная тишина - страх и боль - и я услышал, как фельдфебель заорал:
«Рассчита-айсь!»
- Они начали пересчитываться, медленно и неравномерно:
«раз, два, три, четыре» -
«Стоп!» - снова заорал фельдфебель - «Быстр-ра-а! Всё снова и сначала! Через минуту я желаю знать, сколько вас я отправлю в газовую камеру! Рассчита-айсь!»
- Они стали пересчитываться опять, сначала медленно - «раз, два, три, четыре», - затем всё быстрее и быстрее, - затем так быстро, что под конец стало уже казаться, будто слышен топот диких лошадей, - и - вдруг - все они совершенно внезапно запели «Ш-МА ЙИСРОЭЛ»:
МУЖСКОЙ ХОР (др.-евр.):
Слушай, О Израиль:
Всевышний Господь наш - Всевышний единый!
Ты любишь Господа Всевышнего
всем сердцем своим, всей душою своей и всей мощью своей.
И слова эти, с коими сегодня к тебе взываю, - всегда в сердце твоём.
Ты наставляешь ими детей своих и всегда произносишь их -
когда ты дома и когда ты в пути,
когда ты засыпаешь и когда ты встаёшь.
Перевод текста - Антон Сафронов
I cannot remember everything.
I must have been unconscious most of the time.
I remember only the grandiose moment
when they all started to sing, as if prearranged,
the old prayer they had neglected for so many years
the forgotten creed!
But I have no recollection how I got underground
to live in the sewers of Warsaw for so long a time.
The day began as usual:
reveille when it still was dark.
Get out! - Whether you slept
or whether worries kept you awake
the whole night.
You had benn separated from your children,
from your wife, from your parents;
you don’t know what happened to them -
how could you sleep?
The trumpets again - Get out!
The sergeant will be furious!
They came out; some very slow;
the old ones, the sick ones;
some with nervous agility.
They fear the sergeant.
They hurry as much as they can.
In vain! Much too much noise,
much too much commotion - and not
fast enough! The Feldwebel shouts
“Achtung! Stillstanden!
Na wird’s mal? Oder soll ich mit dem
Gewehrkolben nachhelfen?
Na jutt; wenn ihr’s durchaus haben wollt!”
The sergeant and his subordinates
hit everybody: young or old, strong or sick,
quiet or nervous, guilty or innocent.
It was painful to hear them groaning
and moaning. I heard it though
I had been hit very hard,
so hard that I could not help
falling down. We all on the ground,
who could not stand up were then
beaten over the head.
I must have been unconscious.
The next thing I knew was a soldier
saying: “They are all dead”,
whereupon the sergeant ordered
to do away with us.
There I lay aside half-conscious.
It had become very still - fear and pain.
Then I heard the sergeant shouting: “Abzählen!”
They started slowly and irregularly:
one, two, three, four - “Achtung!”
the sergeant shouted again, “Rascher!”
“Nochmal von vorn anfangen!
In einer Minute will ich wissen,
wieviele ich zur Gaskammer abliefere!
Abzählen!”.
Then began again, first slowly: one,
two, three, four, became faster
and faster, so fast that it
finally sounded like a stampede
of wild horses and all of a sudden,
in the middle of it
they began singing the Shema Ysroël.
Shema Ysroël
Adonoi, Elohenu,
Adonoi echod;
Vehavto et Adonoi elohecho
bechol levovcho,
uvchol nafshecho
Uvchol meaudecho.
Vehoyù had e vorim hoéleh
asher onochi metsavacho
hajom al levovechò
veshinantòm levonechò
vedibarto bom
beschitechò, bevetecho
uv’lechetecho vadérech
uvshochbecho
evkumechò.
Такие нашивки были на заключенных в нацистских концентрационных лагерях:
Саския Боддеке и Петер Гринуэй сделали на музыку Шёнберга мультимедийную инсталляцию, которая проецировалась на экран во время концертных исполнений по всему миру: тела, погружающиеся в воду, повседневность гетто, закрывающийся вагон поезда смерти, изможденные лица, остриженные волосы, разбитые очки... И фотографии. И голос рассказчика, и литургическая Шма Изроэль на пороге гибели. И... кадры из нынешних телехроник, свидетельствующие о новых преступлениях против человечности.
Saskia Boddeke & Peter Greenaway - The Survivor from Warsaw (Arnold Schönberg)
Click to viewУцелевший из Варшавы (1947)
Этот текст основан частично на рассказах, которые я слышал либо сам, либо от других
ЧТЕЦ:
Всего я не смогу припомнить! Я, должно быть, находился без сознания почти всё это время…! Я вспоминаю лишь один величественный момент - когда все они, словно сговорившись, запели старую молитву, которой пренебрегали до этого долгие годы - этот забытый символ веры!
Но я не в силах понять, как же я оказался под землёй и прожил в канализационных люках Варшавы так много времени…
День начинался как обычно. Побудка - ещё до рассвета. «Выходите!» - и всё равно, спишь ли ты или тревожные мысли не давали уснуть тебе всю ночь: ведь ты разлучён с детьми, с женой, с родителями. Ты не знаешь даже, что с ними случилось… Разве можно было заснуть?
Опять звуки труб. «Выходите! Сержант будет в ярости!» - И они выходили: одни - старики и больные - совсем медленно, другие - с нервозной торопливостью. Они боялись фельдфебеля. Они торопились изо всех сил. - Всё напрасно! Чересчур много шума, чересчур много суеты - и всё равно недостаточно быстро!
Фельдфебель заорал:
«Внимание! Смир-р-на! А ну кончай там - или угомонить вас прикладом? Ну ладно, если уж вам так охота!»
Фельдфебель с подчинёнными избивали всех подряд - молодых и старых, сильных и слабых, правых и виноватых… Больно было слышать, как они стонут и причитают.
Я слышал всё это, хотя был сильно избит - так сильно, что без сил свалился с ног. Всех нас, кто валялся на земле и не мог встать, били по голове…
Я, наверное, потерял сознание. Следующее, что я услышал, были слова солдата: «Они все уже мертвы!». После чего фельдфебель скомандовал убрать нас всех вон.
Я лежал в стороне - почти без сознания. Наступила полная тишина - страх и боль - и я услышал, как фельдфебель заорал:
«Рассчита-айсь!»
- Они начали пересчитываться, медленно и неравномерно:
«раз, два, три, четыре» -
«Стоп!» - снова заорал фельдфебель - «Быстр-ра-а! Всё снова и сначала! Через минуту я желаю знать, сколько вас я отправлю в газовую камеру! Рассчита-айсь!»
- Они стали пересчитываться опять, сначала медленно - «раз, два, три, четыре», - затем всё быстрее и быстрее, - затем так быстро, что под конец стало уже казаться, будто слышен топот диких лошадей, - и - вдруг - все они совершенно внезапно запели «Ш-МА ЙИСРОЭЛ»:
МУЖСКОЙ ХОР (др.-евр.):
Слушай, О Израиль:
Всевышний Господь наш - Всевышний единый!
Ты любишь Господа Всевышнего
всем сердцем своим, всей душою своей и всей мощью своей.
И слова эти, с коими сегодня к тебе взываю, - всегда в сердце твоём.
Ты наставляешь ими детей своих и всегда произносишь их -
когда ты дома и когда ты в пути,
когда ты засыпаешь и когда ты встаёшь.
Перевод текста - Антон Сафронов
I cannot remember everything.
I must have been unconscious most of the time.
I remember only the grandiose moment
when they all started to sing, as if prearranged,
the old prayer they had neglected for so many years
the forgotten creed!
But I have no recollection how I got underground
to live in the sewers of Warsaw for so long a time.
The day began as usual:
reveille when it still was dark.
Get out! - Whether you slept
or whether worries kept you awake
the whole night.
You had benn separated from your children,
from your wife, from your parents;
you don’t know what happened to them -
how could you sleep?
The trumpets again - Get out!
The sergeant will be furious!
They came out; some very slow;
the old ones, the sick ones;
some with nervous agility.
They fear the sergeant.
They hurry as much as they can.
In vain! Much too much noise,
much too much commotion - and not
fast enough! The Feldwebel shouts
“Achtung! Stillstanden!
Na wird’s mal? Oder soll ich mit dem
Gewehrkolben nachhelfen?
Na jutt; wenn ihr’s durchaus haben wollt!”
The sergeant and his subordinates
hit everybody: young or old, strong or sick,
quiet or nervous, guilty or innocent.
It was painful to hear them groaning
and moaning. I heard it though
I had been hit very hard,
so hard that I could not help
falling down. We all on the ground,
who could not stand up were then
beaten over the head.
I must have been unconscious.
The next thing I knew was a soldier
saying: “They are all dead”,
whereupon the sergeant ordered
to do away with us.
There I lay aside half-conscious.
It had become very still - fear and pain.
Then I heard the sergeant shouting: “Abzählen!”
They started slowly and irregularly:
one, two, three, four - “Achtung!”
the sergeant shouted again, “Rascher!”
“Nochmal von vorn anfangen!
In einer Minute will ich wissen,
wieviele ich zur Gaskammer abliefere!
Abzählen!”.
Then began again, first slowly: one,
two, three, four, became faster
and faster, so fast that it
finally sounded like a stampede
of wild horses and all of a sudden,
in the middle of it
they began singing the Shema Ysroël.
Shema Ysroël
Adonoi, Elohenu,
Adonoi echod;
Vehavto et Adonoi elohecho
bechol levovcho,
uvchol nafshecho
Uvchol meaudecho.
Vehoyù had e vorim hoéleh
asher onochi metsavacho
hajom al levovechò
veshinantòm levonechò
vedibarto bom
beschitechò, bevetecho
uv’lechetecho vadérech
uvshochbecho
evkumechò.
Такие нашивки были на заключенных в нацистских концентрационных лагерях: