Отрочество. Часть 14
не даю списывать
Время от времени за мной закрепляли одного-двух отстающих школьников. Это считалось пионерским поручением. Такая тогда была практика. Я оставался после занятий в классе, и мы делали домашние задания или я повторял объяснения учителя.
Закрепили однажды за мной Неупокоева. Жил он в доме Челюскинцев. Я иногда встречал его в компании таких ребят, с которыми бы не хотелось иметь никаких дел. Учиться не хотел, видимо, родители заставляли ходить в школу. Он уже оставался на второй год в одном классе. Домашних заданий он не делал никогда, и книжку дома не открывал.
Из пионерского возраста он уже вышел, но он никогда, по-моему и не был пионером. По крайней мере, галстука он не носил, а это тогда было обязательно.
Когда я, получив задание, предложил ему остаться после уроков позаниматься, он отказался:
- Вот еще, у меня есть дела поважнее.
Он сопроводил эту фразу забористым матом, но на меня это не подействовало, - мат я слышал на улице ежедневно. Сам я никогда не матерился, но привык к тому, что многие взрослые и ребята используют его в повседневной речи.
Он прошел в туалет и закурил. Курить тоже было нельзя. Время от времени по туалетам ходили дежурные преподаватели и школьники, но курильщиков это не смущало. На утренней линейке довольно часто Директор школы вызывал застигнутых в туалетах курильщиков, и мы слышали приказ:
- Исключаю из школы на три дня. Придешь с родителями.
К этому уже привыкли, и курильщики не боялись ни проверок, ни директора.
Я попытался объяснить Неупокоеву, что полчаса после уроков - это не очень много времени, но польза будет большая. Я предлагал также придти к нему домой в любое время, чтобы делать уроки вместе с ним. Он и от этого отказался.
Следующее утро я всю жизнь вспоминаю с обидой и негодованием. Вот и сейчас пишу эти строки, а у самого вскипают слезы, как тогда. Правда я не плачу сейчас, не плакал и тогда.
Обычно я приходил на 15-20 минут раньше положенного времени. Я просматривал задания по истории, литературе и другим предметам, где задавалось на дом что-нибудь прочитать или выучить. Дома я это читал и выучивал, но беглый просмотр утром в классе освежал память.
Потом начинали подходить ребята, и они обычно сверяли ответы по задачкам или просили помочь что-нибудь решить, и я с удовольствием помогал. Лесохин тоже обычно всегда готов был помочь, Лопатин же доставал свой завтрак и медленно ел, так что отвечать на вопросы ему было некогда.
Пришел Неупокоев. Подошел ко мне:
- Дай тетрадку.
- Зачем? - спросил я.
- Списать домашние задания.
- Списать или сверить решения?
- Я же тебе ясно сказал: списать! - последовал многоэтажный мат.
- Объяснить я тебе могу, а списать не дам, - я сказал это спокойно, но в душе у меня все закипело.
- Давай выйдем, - сказал он и уверенный, что я не посмею за ним не пойти, пошел к двери.
Я пошел за ним, понимая, что ничего хорошего не последует. Он был выше меня на две головы, плотнее и здоровее.
Мы зашли в боковой коридор, ведущий к спортзалу, где никто не мог нас видеть.
- Так дашь списать или нет? - спросил Неупокоев.
- Списать не дам, а объяснить готов.
- Очень мне нужны твои объяснения. Я тебя заставлю делать то, что мне надо.
- Не заставишь, - твердо сказал я.
- Посмотрим, - его «посмотрим» сопровождалось ударом мне в лицо.
- Нет, - сказал я.
- Посмотрим, - сказал он и снова ударил в лицо. Потом ударил еще раз, но, видя, что я не уступаю, повернулся и ушел в класс. Я пошел в класс тоже и увидел, как Неупокоев подошел к Лесохину, что-то сказал, и тот, взглянув на мое лицо с ясными признаками ударов по нему, безропотно отдал тетрадку.
Мама спросила, что у меня с лицом.
Ударился случайно, - сказал я. Мама не поверила, но промолчала.
На следующий день все повторилось. На третий день я тоже получил свою порцию ударов.
- Неужели эта экзекуция будет теперь ежедневно, - думал я. Можно выдержать, конечно, но обидно. И в классе никто не вступается за меня, - боятся Неупокоева. Даже если против него будет несколько человек, он всех раскидает.
Он меня позвал выйти и на 4-й день. Мы зашли в ненавистный мне коридор, и я посмотрел ему в глаза. Но на этот раз он не стал бить меня.
- А ты крепкий парень, - сказал он мне. - Выдержал и остался на своем. И не пожаловался. Ладно, обойдусь без тебя, вон Лесохин боится меня и спокойно дает списать. Два раза говорить не надо.
- Дурак ты, - сказал я. - не понимаешь, что для тебя лучше.
- Да сдалась мне .... эта ... - последовал многоэтажный мат. Я посе этого класса пойду в ФЗУ и буду работать. Вся эта школа у меня знаешь где сидит. - И он выразительно показал, на соответствующее место.
Я ликовал. Выдержал!! Не сдался! В душе играли фанфары и били барабаны. Но мне одновременно было обидно, что никто из класса не встал со мной рядом, плечом к плечу. Все видели и все струсили. Вот эта обида и осталась. А если бы Неупокоев сам не перестал меня избивать, я бы так и терпел? Неделю, месяц? И все это время никто бы мне не помог? Неужели сила сильнее справедливости? Я смотрел ребятам в лицо, и кто-то смотрел мне прямо в глаза, не понимая, чего я жду, а кто-то отводил свой взгляд, все понимая и чувствуя себя в этой ситуации неуютно. Но не было никого, ни одного человека, который бы бесстрашно встал рядом со мной.
А пожаловаться я не мог, - это не позволяла мальчишеская этика, - я не был ябедой.
бар-мицва
Когда дедушка видел, что я дома и свободен, а это было нечасто, он вел меня в свою комнату, и доставал старые книги, написанные на иврите, - библию. Это был Ветхий завет. У него еще были книги, написанные на иврите в колонке слева и по-русски в колонке справа. По-русски текст был с ятями и твердыми знаками в конце слов, отмененными после революции. Жаль, что эти книги не достались мне после смерти дедушки. Он говорил мне, что они мои, но Лева не знал этого, и все вещи кому-то продал, когда летом 1953 года дедушка умер. Лева остро нуждался в деньгах.
Дедушка читал со мной библию ( у евреев библией считается только Ветхий завет), учил меня древнееврейскому алфавиту, учил говорить на иврите, рассказывал мне историю Израиля и Иудеи, много говорил об Иерусалиме и иерусалимских храмах. О разрушении первого храма и его восстановлении. О разрушении второго храма римлянами и рассеянии евреев. О том, что евреи ждут прихода мессии... . Мне всегда нравились наши беседы, я их воспринимал не как учебу, а как нечто очень важное в моей жизни. Я никому не говорил об этом, но, думаю, мама и папа знали, чем мы с дедушкой занимаемся, и одобряли это.
- Тебе скоро будет 13 лет, - говорил мне дед, - у евреев в 13 лет мальчик становится мужчиной. Он должен осознать себя евреем, он должен знать, что у его народа есть древняя история, которой он может гордиться.
2 ноября в день моего рождения дедушка повязал мне две коробочки с ремешками, в которых лежали священные пергаменты. Он называл эти коробочки «тфилин». Я и не знал. что они у него есть. Никогда не видел. Произнося на иврите какой-то библейский стих, дедушка одну из коробочек надел мне на руку и обмотал ремешок вокруг руки, другую - повязал на голову. Потом он произнес слова молитвы и велел мне за ним повторять. Эта молитва начиналась словами: «Шма, Исраэль», что означало: «Слушай, Израиль».
- Все, - сказал дедушка, - я обручил тебя с твоим народом. Теперь по еврейским законам ты сам за все отвечаешь. Будь честным и гордым. Помни, что ты еврей и гордись этим.
Продолжение следует