Интернационализм- это сказка, которую рассказывают ребёнку, давая ему горькую пилюлю русификации
Две противоположные точки зрения, + мои "подозрения" по этому поводу
1)
Возможен ли "Интернационализм"?
П. Краснов
Предположим, мы хотим, чтобы все народы России были абсолютно равны. Это называется интернационализмом. Русский народ исключительно терпим к другим народам, наверное, как никакой другой. То есть он - первый кандидат на интернациональную идеологию.
Однако интернационализм возможен, только если интернационалистами будут все народы страны, а не только русские. Хорошо, допустим, что это произошло. Но тогда это и есть слияние в один народ, одну национальность. Когда и при каких обстоятельствах, например, лезгин или армянин примут на работу русского или молдаванина, а не будут двигать на должность "своего человека" только по той причине, что претендент "его" национальности и их прадедушки жили в соседних аулах? Только в одном случае, когда армянин в их собственном сознании - это то же самое что русский, то же самое что лезгин, таджик, молдаванин, нанаец и т.д. То есть когда все они будут русскими. Почему русскими? Потому что это единственный вариант - армянин может осознавать себя как "русского", но как нанайца или туркмена - никогда, то же самое относится к нанайцу и туркмену.
Очевидно, что будущее - за объединением народов, альтернативы этому нет, кто-то должен к кому-то присоединиться, можно сохранять культуру в национальных центрах и резервациях, изучать историю своих предков и бережно хранить родословную, но в реальности слиться в одно целое. Возможно ли это? В отдалённой перспективе - да. В ближайшем будущем - сомнительно. Надо жить в реальном мире, а не в мире грёз и мечты. Попытка ребёнка жить взрослой жизнью может привести к самым трагическим последствиям.
В этих категориях вполне допустимо сказать, что "советский человек"- это вежливый синоним слова "русский". Советский строй, начиная примерно с середины 60-х, предлагал народам Советской Империи благородную капитуляцию на чрезвычайно выгодных условиях с полным равенством в правах с этническим народом-победителем. Интенсивно шло массовое обрусение "национальных окраин". Но политика эта велась невнятно и скорее инстинктивно, чем осознанно.
Этнологи утверждают, что через 2-3 поколения не существовало бы таких отдельных этносов как чуваши, мордва, марийцы, стерлась бы грань между русскими и восточными украинцами, через 4-5 поколений практически растворилось бы татары, казахи, даже евреи бы почти исчезли и т.д.
Теперешние 80% русских в России в весьма значительной мере - недавно обрусевшие угро-финны, тюрки и другие этносы. Не зря во всём мире советских людей называли "русскими".
"Советский народ" и "пролетарский интернационализм" были просто сладкими сказками, которые рассказывают ребёнку, давая ему горькое лекарство. Без лекарства, понятное дело, никак нельзя.
Для выполнения задачи приходилось подавлять национальное самосознание русского народа и в то же время превозносить русскую культуру и русский язык. С "нацменами" же откровенно заигрывали и в то же время ассимилировали, при этом делая вид, что "мы все интернационалисты". Понятно, что игры такого рода вряд ли могли пройти даром.
Естественной реакцией этносов на ассимиляцию является сопротивление, при этом, чем этнос энергичнее, тем сильнее сопротивление. Можно, например, подавить сопротивление силой, но любви к государству это никак не прибавит. Можно балансировать и пытаться задобрить националов, уступая за счёт государствообразующей нации. Так пытался сделать СССР, также сейчас под личиной политкорректности делают США. Но это путь слабого. Можно вести нейтральную политику, что когда-нибудь сами сольются и всё само собой образуется.
Можно стать народом-вожаком. Это - синоним динамичной империи и если сохранять и развивать силу духа народа в течение многих лет, то другие народы охотно потянутся к силе. Русский - значит сильный! Звучит гордо и достойно, но в исполнении весьма непросто. Со временем соседние народы тоже будут стремиться стать сильными, то есть русскими.
Бич империй - национальные мятежи. Пока империя сильна, она с мятежами справляется. Недостаток империй в том, что в них весьма комфортно жить, и тогда народ, когда-то образовавший империю, расслабляется от относительно беззаботной жизни. Тогда национальные окраины раздирают ослабевшую метрополию в пух и прах. Так произошло с Римской Империей, да и с нами.
Ещё один фактор, подтачивающий силу империи - смешение основного народа с "инородцами" и вследствие этого, ослабление национального духа. Дело в том, что империя не может вести яркой национальной пропаганды, начиная с какого-то момента, потому что это вызывает раздражение национальных окраин. Традиции в смешанных семьях слабее традиций семей одной национальности. В империи количество имперского народа растёт за счёт ассимилянтов, но национальные традиции и национальный дух размываются. Государство вынуждено вводить имперские, а не национальные символы, что менее эффективно психологически, и в массовом сознании имеет более слабые исторические традиции.
В этом случае "интернационализм" является синонимом выражения "очень мягкий цивилизованный национализм". (моё мнение- тут должно быть слово "шовинизм")
Есть ещё один путь - тот путь, которым шёл СССР с середины 30-х по середину 50-х годов. Суть его в переключении внимания и сил этносов на другой сильный раздражитель. Сильнейшим раздражителем, когда сразу утихают межнациональные распри, выступает Большая Война, но нельзя же масштабно воевать целыми поколениями.
Раздражителем может быть и общее великое Дело.
Таким Делом для народов СССР был Коммунизм, который выступал заодно как мягкая "супер-религия".
http://ruskline.ru/monitoring_smi/2004/01/12/vozmozhen_li_internacionalizm/
* * *
2)
О языках и прочем
В. Жаботинский.
Было время, когда и в Австрии думали, будто национальная проблема есть второстепенная мелочь, скромно отходящая на задний план, как только на сцену выступают «настоящие» интересы, особенно экономические. А жизнь доказала, что все бытие государства, точно вокруг оси, обречено вращаться вокруг проблемы национальностей, и под конец даже социал-демократия стала давать основательные трещины как раз по швам национальных разделений. От судьбы не ушла Австрия, от судьбы не уйдут и ее соседи.
Русской национальной культурой называется культура, созданная на этом языке. На языке великороссов и только великороссов, а не на каком-то отвлеченном «среднем» из трех языков. Ибо такого среднего и на свете нет. Следовательно, русская культура есть национальная культура великорусского племени. Малороссов и белоруссов можно заставить присоединиться к ней, или можно даже мечтать, что они к ней все добровольно присоединятся; но это будет именно присоединение к чужой (хотя бы и родственной) культуре, созданной не на природном языке присоединяющихся национальностей. Термины «русская культура» и «великорусская культура», взятые в чистом своем значении, совершенно совпадают, ибо русский язык и русская культура ни для кого, кроме великороссов, не являются природными...
Есть «какая-то упорная традиция, постоянно оживляемая интеллигентской политической тенденцией», уверять самих себя и всех добрых людей, будто русская нация есть не «живая культурная сила», реальная, осязаемая и отграниченная, а именно «какая-то отвлеченная средняя», некая метафизическая сущность, сочетающая в своем единстве три различных начала. Это, конечно, чистейшая фантазия. Но, мне кажется, если кто заслуживает упрека в таком фантазировании, то уж никак не те, для кого русская нация сама по себе, и украинская или белорусская - тоже сама по себе, - а скорее те, которые не признают тождества «русской» культуры с «великорусской» и непременно хотят придать первому термину какое-то более широкое значение.
Специфическую культуру создают не «расы» и не «племена» (да и вообще эти термины так неопределенны и расплывчаты, что теперь ими надо пользоваться только с величайшей осторожностью): культуры создаются национальностями, и каждая из национальностей ревниво бережет свою культуру и противится, когда сосед ей навязывает свою, хотя бы сосед этот числился ей двоюродным братом «по расе» и единоутробным «по племени». Хорваты и словинцы - и тесные соседи, и близкая родня по расе, племени, вере и т. д., и даже языки их куда ближе друг другу, чем русский с украинским; однако это две разные национальности с двумя разными культурами. Венгерские словаки - ближайшая родня чехам, настолько близкая, что словацкое население соседней Моравии считает своим национальным языком чешский: но словаки Венгрии считают себя словаками, ревниво берегут отличия в своем диалекте, охраняют свою литературную речь от чешских оборотов и, насколько это мыслимо при мерзостях мадьярского режима, творят свою словацкую, а не чешскую культуру. Ибо для этого творчества ни этнология, ни даже филология не указ. Для него указ - национальное сознание. Кто «украинец по национальности», для того все остальное родство по племени, по расе и т. д. может иметь только побочное значение: при выборе культуры решающий голос принадлежит не «расе», не «племени», а осознанной национальности.
Еще одна оговорка. Обыкновенно, когда хотят доказать, что русская культура есть продукт тройственного взаимодействия, а не одних великороссов, на сцену вытаскивается Гоголь, а иногда, в последнее время, и Короленко. Вот, дескать, малороссы, участвовавшие в создании «общерусской» литературы. Убедительность этого доказательства под большим сомнением. Величайший венгерский поэт Шандор Петефи назывался в сущности Александр Петрович и был сыном словака; но никто в этом не видит доказательства, что мадьярская литература будто бы есть «общевенгерская». У немцев тоже был крупный поэт, даже с проблесками гениальности, но имени Шамиссо, а по происхождению француз; разве поэтому немецкая литература стала немецко-французской? Разве она стала из-за Гейне немецко-еврейской? Общий фон, общий характер данной культуры не изменяется оттого, что случайно жизнь забросит и ее ряды человека другой крови, хотя бы даже гениального. Он или целиком ассимилируется с окружающим фоном, как Петефи или Шамиссо, или только наполовину, как Гоголь, на чьих произведениях лежит сильнейшая печать украинского темперамента, или совсем не ассимилируется и остается бобылем, непризнанным изгоем, как Гейне, - но национальный характер данной культуры остается неприкосновенным, и инородные пятна только выделяют и подчеркивают ее основной цвет, подобно тому, как черные «мушки» оттеняют белизну кожи. Десять Гоголей и сто Короленко не сделают русскую литературу «общерусской»: она остается русскою, т. е. великорусскою, а рядом с нею украинская народность, пробиваясь сквозь строй великих трудностей, создает свою литературу на своем языке.
Я написал, что если русская культура играет теперь неестественную роль культуры всероссийской, то «причина, главным образом, в вековом насилии и бесправии». П. В. Струве с этим не согласен. Русская, мол, культура преобладает и в Киеве, и в Могилеве, и в Тифлисе, и в Ташкенте «вовсе не потому, что там обязательно тянут в участок расписаться в почтении перед русской культурой, а потому, что эта культура действительно есть внутренне властный факт самой реальной жизни всех частей Империи, кроме Царства Польского и Финляндии». Тут уж П. В. Струве безусловно несправедлив к нашему благопопечительному российскому начальству. Как же можно отрицать его великие, неискоренимые из нашей памяти заслуги по части насаждения русской культуры за пределами Великороссии?
П. В. Струве с легким сердцем констатирует, что теперь в Киеве «нельзя быть участником культурной жизни, не зная русского языка», и думает, будто «участок» тут ни при чем, а между тем это великая ошибка. Напротив, все дело в участке и в его многовековом усердии. Вот как рассказывает об этом усердии известный украинский историк, проф. М. Грушевский: «Покончив с политической особностью Украины, правительство не удовлетворилось этим: оно решило стереть и уничтожить также и проявления ее национальной жизни, и даже особенности украинского национального типа. Начиная с Петра I для украинских изданий вводится цензура, имевшая целью привести их к единообразию в языке с изданиями великорусскими. Руссифицируются украинские школы. Вводится великорусское произношение в богослужении. Всякие проявления украинского патриотизма ревностно преследуются и подавляются».
Но зачем заглядывать так глубоко в старину! Вот перед нами новейшее время: с половины прошлого столетия замечается в России подъем украинского движения - и тотчас же начинается сверху ревностная борьба против «хохломании» и «сепаратизма». В 1863 г. министр Валуев провозглашает: «Не было, нет и быть не может украинского языка» - а в 1876 г. издан был указ, просто-напросто воспретивший украинскую культуру. Отныне разрешалось печатать по-украински только беллетристику да стишки и разыгрывать пьесы в театре; что касается до газет, журналов, серьезных книг и статей, лекций, проповедей и т. п., - все это было воспрещено, а об украинской школе и говорить нечего. Что же удивительного, если на этом поле, начисто опустошенном и распаханном усилиями урядника, с такой легкостью и вне всякой конкуренции взошли посевы той культуры, которую урядник, по крайней мере, терпел? И ничуть ее пышный расцвет в Киеве не доказывает, что дело исключительно в ее собственной мощи, что она и без помощи урядника все равно заглушила бы все соседние ростки и воцарилась единодержавно. Напротив. П. В. Струве сам не будет спорить против того, что если бы вместо указа о воспрещении украинской культуры явился в 1876 г. указ о разрешении вести на украинском языке преподавание в школах и гимназиях, то уважаемому публицисту вряд ли пришлось бы теперь так победоносно констатировать, что в Киеве без русского языка нельзя быть культурным человеком.
Что в Киеве, то было и повсюду. Всюду на окраинах русская культура появилась только после того, как земский ярыжка расчистил ей дорогу, затоптав сапожищами всех ее конкурентов. На Литве с 1863 года были запрещены польские спектакли, польские газеты и даже польские вывески, а литовцам запретили печатать литовским алфавитом что бы то ни было, даже молитвенники. Воспрещены были спектакли на еврейском жаргоне (еврейских актеров заставляли играть «по-немецки»), и до начала этого века не разрешали ни одной газеты на жаргоне. Тоже или почти то же происходило на Кавказе, и только потому П. В. Струве имеет ныне возможность записать и Тифлис в перечень городов, завоеванных русскою культурой. Точнее, куда точнее было бы сказать: «Завоеванных урядником для русской культуры». Это, конечно, не мешает нам всем высоко ценить и даже любить русскую культуру, которая многому хорошему нас научила и много высокого дала. Но зачем игнорировать историю и уверять, будто все обошлось без кулака и будто успехи русского языка на окраинах доказывают внутреннее бессилие инородческих культур? Ничего эти успехи не доказывают кроме той старой истины, что подкованными каблучищами можно втоптать в землю даже самый жизнеспособный цветок.
Дальше следует у г. Струве аргумент, который странно даже слышать из уст такого вдумчивого, совсем не шаблонного писателя и мыслителя: «Постановка в один ряд с русской культурой других, ей равноценных, создание в стране множества культура так сказать, одного роста, поглотит массу средств и сил, которые при других условиях пошли бы не на национальное размножение культур, а на подъем культуры вообще». Такое «размножение культур» будет «колоссальной растратой исторической энергии населения Российской Империи». Это, да простит глубокоуважаемый автор, песня старая, петая, перепетая - и отпетая. Теперь от нее даже непрошибаемые социал-демократы отказались.
Самое лучшее, самое прекрасное в мировой культуре - это именно ее многообразие. Каждая историческая нация внесла в нее свои особые, неподражаемо-своеобразные вклады, и в этом бесчисленном множестве форм, а не в количестве результатов и заключается главное богатство человеческой цивилизации.
Если бы маленький двухмиллионный народ, населяющий Норвегию, послушался во время оно советов г. Струве и, вместо того чтобы «тратить» силы на создание собственной культуры, записался в немцы, - то в учебнике немецкой словесности числилось бы несколькими именами больше, но за то не было бы на свете того совершенно своеобразного, особенно благоухающего, индивидуально ценного божьего букета, который называется норвежской литературой. Да и нельзя никак противопоставлять «размножение культур» «подъему культуры вообще». Ибо с равным правом (а по-моему с большим) можно сказать, что «культуры вообще» нет, что это абстракция, ибо конкретно существуют (если, конечно, не считать машин и прочей мертвой утвари) только отдельные культуры отдельных наций. И это значит, что отдельная личность, участвующая в создании культуры, будь это поэт, философ, ученый или политик, может наилучше развить и использовать свои творческие силы, наиполнейшим образом sich ausleben только в родной среде, в родной обстановке и атмосфере, где все хотя не осязаемо, но ощутимо пропитано родными соками. В чужой обстановке значительная часть творческих сил уходит на преодоление какого-то естественного трения, хотя бы иногда неосязаемого, и потому результаты такого творчества меньше и беднее. С этой точки зрения стоит (даже в интересах «подъема культуры вообще») потратить много сил и много лет на создание особой бурятской или якутской культуры, чтобы создать обстановку, в которой потом бурятские и якутские таланты разовьются лучше, полнее и с большею пользой для человечества, чем развились бы в «общерусской» среде, созданной и пропитанной влиянием других наций. Раздробление сил, «растрата энергии» тут с лихвою будут возмещены впоследствии интенсификацией творчества в отдельных национальных коллективах.
Если тут есть «обособление». то это обособление законное, необходимое: так «обособляется» художник, когда затворяется в своем кабинете, убранном по его вкусу, никого к себе не впускает - и пишет прекрасное произведение на радость и пользу всем людям.
http://ru.wikisource.org/wiki/О_языках_и_прочем_(Жаботинский)
* * *
3)
О том же с учётом "Хремастики" Аристотеля:
"Хто , як, і навіщо стає росіянином, і чі є сьогодні в Росіі такий етнічний народ"
(моя післямова до листа ще одного "русского в пєрвом поколєнії")
- http://mysliwiec.livejournal.com/738535.html
1)
Возможен ли "Интернационализм"?
П. Краснов
Предположим, мы хотим, чтобы все народы России были абсолютно равны. Это называется интернационализмом. Русский народ исключительно терпим к другим народам, наверное, как никакой другой. То есть он - первый кандидат на интернациональную идеологию.
Однако интернационализм возможен, только если интернационалистами будут все народы страны, а не только русские. Хорошо, допустим, что это произошло. Но тогда это и есть слияние в один народ, одну национальность. Когда и при каких обстоятельствах, например, лезгин или армянин примут на работу русского или молдаванина, а не будут двигать на должность "своего человека" только по той причине, что претендент "его" национальности и их прадедушки жили в соседних аулах? Только в одном случае, когда армянин в их собственном сознании - это то же самое что русский, то же самое что лезгин, таджик, молдаванин, нанаец и т.д. То есть когда все они будут русскими. Почему русскими? Потому что это единственный вариант - армянин может осознавать себя как "русского", но как нанайца или туркмена - никогда, то же самое относится к нанайцу и туркмену.
Очевидно, что будущее - за объединением народов, альтернативы этому нет, кто-то должен к кому-то присоединиться, можно сохранять культуру в национальных центрах и резервациях, изучать историю своих предков и бережно хранить родословную, но в реальности слиться в одно целое. Возможно ли это? В отдалённой перспективе - да. В ближайшем будущем - сомнительно. Надо жить в реальном мире, а не в мире грёз и мечты. Попытка ребёнка жить взрослой жизнью может привести к самым трагическим последствиям.
В этих категориях вполне допустимо сказать, что "советский человек"- это вежливый синоним слова "русский". Советский строй, начиная примерно с середины 60-х, предлагал народам Советской Империи благородную капитуляцию на чрезвычайно выгодных условиях с полным равенством в правах с этническим народом-победителем. Интенсивно шло массовое обрусение "национальных окраин". Но политика эта велась невнятно и скорее инстинктивно, чем осознанно.
Этнологи утверждают, что через 2-3 поколения не существовало бы таких отдельных этносов как чуваши, мордва, марийцы, стерлась бы грань между русскими и восточными украинцами, через 4-5 поколений практически растворилось бы татары, казахи, даже евреи бы почти исчезли и т.д.
Теперешние 80% русских в России в весьма значительной мере - недавно обрусевшие угро-финны, тюрки и другие этносы. Не зря во всём мире советских людей называли "русскими".
"Советский народ" и "пролетарский интернационализм" были просто сладкими сказками, которые рассказывают ребёнку, давая ему горькое лекарство. Без лекарства, понятное дело, никак нельзя.
Для выполнения задачи приходилось подавлять национальное самосознание русского народа и в то же время превозносить русскую культуру и русский язык. С "нацменами" же откровенно заигрывали и в то же время ассимилировали, при этом делая вид, что "мы все интернационалисты". Понятно, что игры такого рода вряд ли могли пройти даром.
Естественной реакцией этносов на ассимиляцию является сопротивление, при этом, чем этнос энергичнее, тем сильнее сопротивление. Можно, например, подавить сопротивление силой, но любви к государству это никак не прибавит. Можно балансировать и пытаться задобрить националов, уступая за счёт государствообразующей нации. Так пытался сделать СССР, также сейчас под личиной политкорректности делают США. Но это путь слабого. Можно вести нейтральную политику, что когда-нибудь сами сольются и всё само собой образуется.
Можно стать народом-вожаком. Это - синоним динамичной империи и если сохранять и развивать силу духа народа в течение многих лет, то другие народы охотно потянутся к силе. Русский - значит сильный! Звучит гордо и достойно, но в исполнении весьма непросто. Со временем соседние народы тоже будут стремиться стать сильными, то есть русскими.
Бич империй - национальные мятежи. Пока империя сильна, она с мятежами справляется. Недостаток империй в том, что в них весьма комфортно жить, и тогда народ, когда-то образовавший империю, расслабляется от относительно беззаботной жизни. Тогда национальные окраины раздирают ослабевшую метрополию в пух и прах. Так произошло с Римской Империей, да и с нами.
Ещё один фактор, подтачивающий силу империи - смешение основного народа с "инородцами" и вследствие этого, ослабление национального духа. Дело в том, что империя не может вести яркой национальной пропаганды, начиная с какого-то момента, потому что это вызывает раздражение национальных окраин. Традиции в смешанных семьях слабее традиций семей одной национальности. В империи количество имперского народа растёт за счёт ассимилянтов, но национальные традиции и национальный дух размываются. Государство вынуждено вводить имперские, а не национальные символы, что менее эффективно психологически, и в массовом сознании имеет более слабые исторические традиции.
В этом случае "интернационализм" является синонимом выражения "очень мягкий цивилизованный национализм". (моё мнение- тут должно быть слово "шовинизм")
Есть ещё один путь - тот путь, которым шёл СССР с середины 30-х по середину 50-х годов. Суть его в переключении внимания и сил этносов на другой сильный раздражитель. Сильнейшим раздражителем, когда сразу утихают межнациональные распри, выступает Большая Война, но нельзя же масштабно воевать целыми поколениями.
Раздражителем может быть и общее великое Дело.
Таким Делом для народов СССР был Коммунизм, который выступал заодно как мягкая "супер-религия".
http://ruskline.ru/monitoring_smi/2004/01/12/vozmozhen_li_internacionalizm/
* * *
2)
О языках и прочем
В. Жаботинский.
Было время, когда и в Австрии думали, будто национальная проблема есть второстепенная мелочь, скромно отходящая на задний план, как только на сцену выступают «настоящие» интересы, особенно экономические. А жизнь доказала, что все бытие государства, точно вокруг оси, обречено вращаться вокруг проблемы национальностей, и под конец даже социал-демократия стала давать основательные трещины как раз по швам национальных разделений. От судьбы не ушла Австрия, от судьбы не уйдут и ее соседи.
Русской национальной культурой называется культура, созданная на этом языке. На языке великороссов и только великороссов, а не на каком-то отвлеченном «среднем» из трех языков. Ибо такого среднего и на свете нет. Следовательно, русская культура есть национальная культура великорусского племени. Малороссов и белоруссов можно заставить присоединиться к ней, или можно даже мечтать, что они к ней все добровольно присоединятся; но это будет именно присоединение к чужой (хотя бы и родственной) культуре, созданной не на природном языке присоединяющихся национальностей. Термины «русская культура» и «великорусская культура», взятые в чистом своем значении, совершенно совпадают, ибо русский язык и русская культура ни для кого, кроме великороссов, не являются природными...
Есть «какая-то упорная традиция, постоянно оживляемая интеллигентской политической тенденцией», уверять самих себя и всех добрых людей, будто русская нация есть не «живая культурная сила», реальная, осязаемая и отграниченная, а именно «какая-то отвлеченная средняя», некая метафизическая сущность, сочетающая в своем единстве три различных начала. Это, конечно, чистейшая фантазия. Но, мне кажется, если кто заслуживает упрека в таком фантазировании, то уж никак не те, для кого русская нация сама по себе, и украинская или белорусская - тоже сама по себе, - а скорее те, которые не признают тождества «русской» культуры с «великорусской» и непременно хотят придать первому термину какое-то более широкое значение.
Специфическую культуру создают не «расы» и не «племена» (да и вообще эти термины так неопределенны и расплывчаты, что теперь ими надо пользоваться только с величайшей осторожностью): культуры создаются национальностями, и каждая из национальностей ревниво бережет свою культуру и противится, когда сосед ей навязывает свою, хотя бы сосед этот числился ей двоюродным братом «по расе» и единоутробным «по племени». Хорваты и словинцы - и тесные соседи, и близкая родня по расе, племени, вере и т. д., и даже языки их куда ближе друг другу, чем русский с украинским; однако это две разные национальности с двумя разными культурами. Венгерские словаки - ближайшая родня чехам, настолько близкая, что словацкое население соседней Моравии считает своим национальным языком чешский: но словаки Венгрии считают себя словаками, ревниво берегут отличия в своем диалекте, охраняют свою литературную речь от чешских оборотов и, насколько это мыслимо при мерзостях мадьярского режима, творят свою словацкую, а не чешскую культуру. Ибо для этого творчества ни этнология, ни даже филология не указ. Для него указ - национальное сознание. Кто «украинец по национальности», для того все остальное родство по племени, по расе и т. д. может иметь только побочное значение: при выборе культуры решающий голос принадлежит не «расе», не «племени», а осознанной национальности.
Еще одна оговорка. Обыкновенно, когда хотят доказать, что русская культура есть продукт тройственного взаимодействия, а не одних великороссов, на сцену вытаскивается Гоголь, а иногда, в последнее время, и Короленко. Вот, дескать, малороссы, участвовавшие в создании «общерусской» литературы. Убедительность этого доказательства под большим сомнением. Величайший венгерский поэт Шандор Петефи назывался в сущности Александр Петрович и был сыном словака; но никто в этом не видит доказательства, что мадьярская литература будто бы есть «общевенгерская». У немцев тоже был крупный поэт, даже с проблесками гениальности, но имени Шамиссо, а по происхождению француз; разве поэтому немецкая литература стала немецко-французской? Разве она стала из-за Гейне немецко-еврейской? Общий фон, общий характер данной культуры не изменяется оттого, что случайно жизнь забросит и ее ряды человека другой крови, хотя бы даже гениального. Он или целиком ассимилируется с окружающим фоном, как Петефи или Шамиссо, или только наполовину, как Гоголь, на чьих произведениях лежит сильнейшая печать украинского темперамента, или совсем не ассимилируется и остается бобылем, непризнанным изгоем, как Гейне, - но национальный характер данной культуры остается неприкосновенным, и инородные пятна только выделяют и подчеркивают ее основной цвет, подобно тому, как черные «мушки» оттеняют белизну кожи. Десять Гоголей и сто Короленко не сделают русскую литературу «общерусской»: она остается русскою, т. е. великорусскою, а рядом с нею украинская народность, пробиваясь сквозь строй великих трудностей, создает свою литературу на своем языке.
Я написал, что если русская культура играет теперь неестественную роль культуры всероссийской, то «причина, главным образом, в вековом насилии и бесправии». П. В. Струве с этим не согласен. Русская, мол, культура преобладает и в Киеве, и в Могилеве, и в Тифлисе, и в Ташкенте «вовсе не потому, что там обязательно тянут в участок расписаться в почтении перед русской культурой, а потому, что эта культура действительно есть внутренне властный факт самой реальной жизни всех частей Империи, кроме Царства Польского и Финляндии». Тут уж П. В. Струве безусловно несправедлив к нашему благопопечительному российскому начальству. Как же можно отрицать его великие, неискоренимые из нашей памяти заслуги по части насаждения русской культуры за пределами Великороссии?
П. В. Струве с легким сердцем констатирует, что теперь в Киеве «нельзя быть участником культурной жизни, не зная русского языка», и думает, будто «участок» тут ни при чем, а между тем это великая ошибка. Напротив, все дело в участке и в его многовековом усердии. Вот как рассказывает об этом усердии известный украинский историк, проф. М. Грушевский: «Покончив с политической особностью Украины, правительство не удовлетворилось этим: оно решило стереть и уничтожить также и проявления ее национальной жизни, и даже особенности украинского национального типа. Начиная с Петра I для украинских изданий вводится цензура, имевшая целью привести их к единообразию в языке с изданиями великорусскими. Руссифицируются украинские школы. Вводится великорусское произношение в богослужении. Всякие проявления украинского патриотизма ревностно преследуются и подавляются».
Но зачем заглядывать так глубоко в старину! Вот перед нами новейшее время: с половины прошлого столетия замечается в России подъем украинского движения - и тотчас же начинается сверху ревностная борьба против «хохломании» и «сепаратизма». В 1863 г. министр Валуев провозглашает: «Не было, нет и быть не может украинского языка» - а в 1876 г. издан был указ, просто-напросто воспретивший украинскую культуру. Отныне разрешалось печатать по-украински только беллетристику да стишки и разыгрывать пьесы в театре; что касается до газет, журналов, серьезных книг и статей, лекций, проповедей и т. п., - все это было воспрещено, а об украинской школе и говорить нечего. Что же удивительного, если на этом поле, начисто опустошенном и распаханном усилиями урядника, с такой легкостью и вне всякой конкуренции взошли посевы той культуры, которую урядник, по крайней мере, терпел? И ничуть ее пышный расцвет в Киеве не доказывает, что дело исключительно в ее собственной мощи, что она и без помощи урядника все равно заглушила бы все соседние ростки и воцарилась единодержавно. Напротив. П. В. Струве сам не будет спорить против того, что если бы вместо указа о воспрещении украинской культуры явился в 1876 г. указ о разрешении вести на украинском языке преподавание в школах и гимназиях, то уважаемому публицисту вряд ли пришлось бы теперь так победоносно констатировать, что в Киеве без русского языка нельзя быть культурным человеком.
Что в Киеве, то было и повсюду. Всюду на окраинах русская культура появилась только после того, как земский ярыжка расчистил ей дорогу, затоптав сапожищами всех ее конкурентов. На Литве с 1863 года были запрещены польские спектакли, польские газеты и даже польские вывески, а литовцам запретили печатать литовским алфавитом что бы то ни было, даже молитвенники. Воспрещены были спектакли на еврейском жаргоне (еврейских актеров заставляли играть «по-немецки»), и до начала этого века не разрешали ни одной газеты на жаргоне. Тоже или почти то же происходило на Кавказе, и только потому П. В. Струве имеет ныне возможность записать и Тифлис в перечень городов, завоеванных русскою культурой. Точнее, куда точнее было бы сказать: «Завоеванных урядником для русской культуры». Это, конечно, не мешает нам всем высоко ценить и даже любить русскую культуру, которая многому хорошему нас научила и много высокого дала. Но зачем игнорировать историю и уверять, будто все обошлось без кулака и будто успехи русского языка на окраинах доказывают внутреннее бессилие инородческих культур? Ничего эти успехи не доказывают кроме той старой истины, что подкованными каблучищами можно втоптать в землю даже самый жизнеспособный цветок.
Дальше следует у г. Струве аргумент, который странно даже слышать из уст такого вдумчивого, совсем не шаблонного писателя и мыслителя: «Постановка в один ряд с русской культурой других, ей равноценных, создание в стране множества культура так сказать, одного роста, поглотит массу средств и сил, которые при других условиях пошли бы не на национальное размножение культур, а на подъем культуры вообще». Такое «размножение культур» будет «колоссальной растратой исторической энергии населения Российской Империи». Это, да простит глубокоуважаемый автор, песня старая, петая, перепетая - и отпетая. Теперь от нее даже непрошибаемые социал-демократы отказались.
Самое лучшее, самое прекрасное в мировой культуре - это именно ее многообразие. Каждая историческая нация внесла в нее свои особые, неподражаемо-своеобразные вклады, и в этом бесчисленном множестве форм, а не в количестве результатов и заключается главное богатство человеческой цивилизации.
Если бы маленький двухмиллионный народ, населяющий Норвегию, послушался во время оно советов г. Струве и, вместо того чтобы «тратить» силы на создание собственной культуры, записался в немцы, - то в учебнике немецкой словесности числилось бы несколькими именами больше, но за то не было бы на свете того совершенно своеобразного, особенно благоухающего, индивидуально ценного божьего букета, который называется норвежской литературой. Да и нельзя никак противопоставлять «размножение культур» «подъему культуры вообще». Ибо с равным правом (а по-моему с большим) можно сказать, что «культуры вообще» нет, что это абстракция, ибо конкретно существуют (если, конечно, не считать машин и прочей мертвой утвари) только отдельные культуры отдельных наций. И это значит, что отдельная личность, участвующая в создании культуры, будь это поэт, философ, ученый или политик, может наилучше развить и использовать свои творческие силы, наиполнейшим образом sich ausleben только в родной среде, в родной обстановке и атмосфере, где все хотя не осязаемо, но ощутимо пропитано родными соками. В чужой обстановке значительная часть творческих сил уходит на преодоление какого-то естественного трения, хотя бы иногда неосязаемого, и потому результаты такого творчества меньше и беднее. С этой точки зрения стоит (даже в интересах «подъема культуры вообще») потратить много сил и много лет на создание особой бурятской или якутской культуры, чтобы создать обстановку, в которой потом бурятские и якутские таланты разовьются лучше, полнее и с большею пользой для человечества, чем развились бы в «общерусской» среде, созданной и пропитанной влиянием других наций. Раздробление сил, «растрата энергии» тут с лихвою будут возмещены впоследствии интенсификацией творчества в отдельных национальных коллективах.
Если тут есть «обособление». то это обособление законное, необходимое: так «обособляется» художник, когда затворяется в своем кабинете, убранном по его вкусу, никого к себе не впускает - и пишет прекрасное произведение на радость и пользу всем людям.
http://ru.wikisource.org/wiki/О_языках_и_прочем_(Жаботинский)
* * *
3)
О том же с учётом "Хремастики" Аристотеля:
"Хто , як, і навіщо стає росіянином, і чі є сьогодні в Росіі такий етнічний народ"
(моя післямова до листа ще одного "русского в пєрвом поколєнії")
- http://mysliwiec.livejournal.com/738535.html