Мир формирования

[val000]

От vasily-sergeev
(Василий Сергеев; отрывок из романа "Родосская паутина")


Тут её и нашёл паучок.
- Как ты умудрилась потеряться на ровном месте?
- Это ты меня бросил! - возмутилась Мара. Впрочем, возмутиться-то она возмутилась, но и обрадовалась тоже. В этом невероятном мире даже знакомый паучок может показаться другом.
- Я сяду тебе на воротник, чтобы ты больше не терялась, - заметил паучок.
- Что там происходит? - кивнула Мара на нарядный город, окруженный войсками.
- Это? А! Патриоты снова крепость Тур осадили...
- Патриоты?
- Ну, есть тут такие: свет белый им не мил, а только дай живота своего за Родину положить. Или за веру. Неймется людям. Сколько себя помню, все время её осаждают. Поля вытаптывают, предместья все давно пожгли, разорили... Утром осадят, к вечеру глядь - дальше, чем утром были...
- А это что такое вообще, - повела она вокруг руками. - Где мы?
- Мир Формирования (Олам ха-Йецира), - буркнул он.
- А что это - Мир Формирования?
- Ну... Это как изнанка того мира. Мир чувств, страстей, эмоций. Ты вышивать умеешь? Там - аккуратный рисунок...
- Ничего себе аккуратный...
- Или, скажем так, более-менее аккуратный. А здесь - узелки, невнятица, торчащие концы, путаница разноцветных ниток. Растоптанная нежность, оболганная вера, попранная надежда, ненависть, ярость, месть, все, что люди не успели сделать там, все, что они завещали завтрашнему дню, их мечты и грезы... Не думай, что в этом мире нет законов; они столь же жестки и неотвратимы, как и в том, но они... другие.
- Это вроде сна, что ли?

Паучок неопределенно шевельнулся, видимо, желая пожать плечами. Мара засмеялась:
- А почему тогда все такое... ну, настоящее...
- Не правда ли?! - восхитился паучок. - Все как настоящее, да? Сном этот мир кажется только из того. А тот, наоборот, кажется сном отсюда...
- А на самом деле?
- А на самом деле они все - сны...
- Все? А еще какие миры бывают?
- Выше этого - Мир Мысли (Олам ха-Бриа). Ты ужаснешься, попав туда: там не будет ничего тебе знакомого. Шары, сферы, плоскости, пучки разноцветных струн и струй от одного конца вселенной до другого... И почти нет людей - я разумею, в той форме, в какой ты привыкла их видеть. Разве что иногда встретишь чудовище с лазурным мозгом и чешуей из влажных глаз... Есть и еще миры... Но Адам избрал для всех вас тот мир, и вы перестали видеть и знать эти...
- А чем один мир лучше другого?
- Это как на чей вкус. В этом, как и в нижнем, ты можешь любить. Сочувствовать. Ненавидеть. Изменить одну-две судьбы. Может, три. Шесть!..
- Ну? А в Мире Мысли?
- Там ты можешь изменить судьбы народов.

Мара помолчала.
- А куда мы идем?
- Видишь, вон горы - там, на самой вершине, где и дышать тяжело, дворец паучьего императора. Нам туда.
- А почему паучьего?
Паучок, в той мере, в какой у него это получилось, смерил её уничтожающим взглядом:
- Ты ведь, кажется, в императорские жены собралась?
- Ну?
- Император - это власть. А власть - это паутина.
- Почему?
- Потому что потому! Есть предсказание, - снизошел до объяснений паучок, - что перед концом времен весь мир окутает паутина без паука, - незримая, блистающая от одного края неба до другого подобно молнии. И тогда придет Машиах . Он явится сразу всем и каждому в отдельности, и с каждым будет говорить на его языке, и каждый увидит его так, как захочет увидеть... Все это - благодаря Всемирной Паутине...
- Ничего не понимаю!
- Здесь тоже мало кто понимает. Или вообще никто. Но предсказание есть. И потому дворец власти - паучий дворец...
- А чье это предсказание?
- Кажется, Адама... - неуверенно сказал паучок. - Но и у Иова оно есть . И у Псалмопевца ...
- Я хочу поговорить с Адамом, - заявила Мара. - А потом с Иовом и с Давидом...
- Хочешь, так и поговори.
- А ты меня отведи!
- А ты его позови, - возразил паучок. - Если ты та, за кого себя принимаешь, то Первосотворенный знает о тебе и явится на зов!
- Адам! - негромко крикнула Мара в сторону налитого зноем горизонта. - Адам! Можно тебя увидеть?

Земля невдалеке вспучивается, крошится в дымящиеся комья, и из неё поднимается каменная скала, сплошь покрытая красной глиной. Она обретает очертания замшелого человека с седой бородой; он потягивается и открывает глаза.
- Это Кадм! - с некоторым испугом бормочет паучок. Видимо, он не вполне верил, что на зов Мары откликнутся.
- Кто звал меня? - раскатывается гулкий голос.
- Я, - отзывается Мара. - А почему ты такой?
- Я такой, каким ты меня ожидала увидеть, - заметил он. - В этом мире - только так. Ну, и чего ты от меня ждешь?
- А почему ты не спрашиваешь, кто я такая?
- Потому что знаю.
- А чего мне от тебя надо не знаешь, да?
- Ха! Ха! Ха! - гулко рокочет скала-Кадм. - Ты хочешь спросить о Всемирной Паутине. Я тыщи лет ждал этого разговора - есть несколько слов для твоего сына...
- У меня нет сына! - возражает Мара.
- Дело наживное, - не смутилась скала. - Ибо, подобно любой и каждой женщине, пойдешь ты путем всей земли, и скажешь, взяв новорожденного на руки: «Обрела я человека с Господом». И добавишь: «Се - пророческий Глагол мой к миру Грядущему!» Ты ведь собираешься стать супругой императора?
- А есть здесь хоть кто-нибудь, кто еще не знает этого? - почти обижается Мара.
- Ну, ну! - гудит скала. - Без него никак! Ты непременно должна его родить!
- Может, и выкормить? И воспитать? И на ноги поставить?
- В том-то и дело. - Скала неуловимо для глаза переформировывается, принимая более удобную, ленивую позу, и в голосе её начинают звучать эпические нотки, словно она былину сказывает:
- Всемирная Паутина - одно из двенадцати чудес, сотворенных Предвечным...
- В пятницу вечером? - хлопает в ладоши Мара. - Посох Моше, червь Шамир, колодец... Но я знаю только десять...
- То-то, - подтверждает скала, - знаешь!.. Не все ты знаешь! За каждое из этих чудес мы за малым не переругались с Предвечным. Только по поводу трех у нас было полное взаимопонимание. И одно из них - Всемирная Паутина...
- Переругались с Предвечным? - раскрывает рот Мара.
- Я сказал - чуть не переругались! - уточняет скала. - В конце концов мы договорились. Вам, теперешним, в голову не придет возражать Предвечному! Вы на цыпочках перед ним...

Кадм
Гора шевельнулась так, что это можно было принять за пожатие плеч, и мрачно отвернулась.
- А разве можно... с Ним ссориться?
- Не только можно, но и нужно! Но не ссориться, а спорить. Ведь и ты, и вы все - Его мысли, мысли об улучшении мира, и если вы не будете настаивать на своей точности и истинности, - твою мысль заглушат другие, она пройдет для Него незамеченной. А может быть, в ней - самонужнейшая истина? А? Это, спрашиваю я, не грех?

Мара опускает глаза:
- И что, если не настаивать?
- Да ничего! На пергаменте, в который на базаре завернули селедку, пьяный дурак увидит ненужные ему строки... И все. Между тем как пойми человечество эти строки - и оно получило бы иную историю, возможно, менее кровавую.
- А возможно, и более?
- Возможно, и более...

Большим пальцем ноги Мара чертит в пыли «алеф»; она в смущении, она не знает, как спросить:
- Грех? Но ведь ты-то и согрешил первым!
- Вот еще придумала! - возмутилась скала. - Не было никакого греха! Да, мы с Авивой и детьми первыми опустились в тот мир, но не по своеволию или капризу, а исполняя замысел Предвечного!.. Это был подвиг, а не грех! У вас в Книге сказано: «смертью умрешь», - чтобы вам было понятнее; на самом деле низвергаться отсюда, из неизреченного света, туда, во тьму материального бытия, - страшнее, чем там, у вас, опускаться в могилу!.. Здесь душу кладут в гроб тела, - а там, у вас, в дольнем мире это называют рождением.
- Ну и оставались бы здесь!
- Оставались? - удивляется скала-Кадм. - Тогда Предвечному вообще не нужно было затеваться с Творением!.. Ведь этот мир - чисто духовный, а тот - материальный. И что ха-Мемалех Коль Альмин ни устраивал в том - твердь и звезды, гадов морских и птиц небесных - он все никак не мог изнутри согреть материю...
- То есть вынести её сюда? - не может уразуметь Мара.
- Да нет! Глина и есть глина, она в любом случае останется там. У савана нет карманов.
- А что ж тогда?
- Внести дух туда! Чтобы красная глина вела себя там, как должно, и возносила молитвы, как положено! Чтобы каждый камешек лежал там на своем месте. Не осветить материю, не вывести к свету, - а заставить её светиться саму, и так, чтобы она вся целиком служила Предвечному. Чтоб стала жизнь прекрасной песнею!.. Не только сложить здания из камней, рассечь море кораблями и перекинуть мосты через реки, - но и солнце, и планеты подвесить светильниками человеку в его Небесном Доме. И в конечном счете - выбить пыль из Вселенной, ковром бросить её под ноги человеку и в его лице - Всевышнему.
- Так вот зачем была дана Тора! - ахает Мара.
- Не торопись с легковесными суждениями! - предупреждает Кадм. - До Торы еще далеко. Сначала Он подумал обо мне: «Вайомер Элохим нашах адам...» Ведь кто такой я, на самом деле? Я - первая мысль Предвечного о том, кто мог бы не просто проникнуть в мир материи, но свершить кидуш ха-хомер, зажечь её, заставить стремиться к Нему... Вот в этом мире я и возник - йеш ме-айн, нечто из ничего...

Гора-Кадм широко разводит руками. Грохочут, осыпаясь, камни.

Мара ждет, пока смолкнут и грохот, и поднятое им эхо, а тогда кричит:
- Но здесь очень даже неплохо! Здесь, я бы сказала, настоящий Ган Эден ...
- Всем поначалу так кажется, - возражает скала. - И мне тоже казалось. Все было великолепно: моря кишели рыбой, благоухали луга, зеленели леса, мы с Авивой ели восхитительные плоды, придумывая для них новые формы и вкусы, плескались в хрустальной воде, спали на гагачьем пуху, вдыхали нежнейшие ароматы... Приступили к изготовлению новых творений по образу и подобию своему, как было велено Предвечным, и не было у Авивы ни мучительных родов, ни девятимесячной беременности... Все, чего ни захоти, вот оно. Нюхай цветочки, усыпай пляжи самоцветами, как поначалу делала Авива, да возноси хвалы Всевышнему...
- Ну? - не понимает Мара. - Я бы и не против...
- Тут алкаши по винным речкам лежат - они тоже не против. Они с ужасом думают, что отведенный им год кончится, и придется вновь отправляться в тот мир...
- А почему был против ты?
- Выяснилось некое прискорбное обстоятельство... Впрочем, вот, кажется, Авива появляется, она лучше расскажет...

Авива
Мара давно уже присматривалась к находившемуся рядом бугорку, нежной своей выпуклостью неуловимо напоминавшему девичью грудь. Он зыбится, словно в его сыровато-влажной тьме раскручиваются, шевелятся травинки и корешки. Надуваются ростки, на их нежно-зеленых кончиках появляются бутоны, и вдруг неслышно лопаются, то один, то другой, расправляя лепестки, невестой к венцу распахиваясь перед солнечными лучами. Жужжат пчелы и шмели, добывая пыльцу...

Да бугор ли это? Он ведь дышит!..

И точно: нежно выгибается плечо в тонком ковыльном пушку, над ним поднимается девичья шея, голова...

Выйдя из земли по плечи, она стеблем изгибает руку, поправляя волосы... В смутной темноте подмышки засинели колокольчики и лесная фиалка, оттуда пахнуло мускусом и духом пробуждающейся земли...
- Явилась, - с некоторым самодовольством громыхает скала-Кадм холму-Авиве. - Ишь, руками-то размахалась, не видишь, гостья у нас дорогая... Скажи-ка ей, что было нехорошо в том, изначальном, мире...

Авива покойно опускает руки на луговую зелень, улыбается сначала Кадму, потом Маре - у той что-то теплое и пушистое шевелится в груди от этой нежной улыбки, от очаровательного женского лица. А потом Мара понимает, что это не Авива придирчиво рассматривает её, а она сама с удовольствием глядит на тонкую девичью - свою! - фигурку в ладном кетонете, сидящую на зеленом лугу, опершись на руку и подогнув ноги на одну сторону... Кто здесь Авива, а кто - Мара? Она встряхивает головой, и убеждается, что Мара - это все же она сама...
- Ни он, ни я не ощущали счастья, вот в чем дело, - просто и спокойно, словно продолжая разговор с давней знакомой, начинает Авива нежным и глубоким, грудным голосом. - Господь уверял: замысел Творения в том, чтобы упоить мир безмерным и ошеломительным счастьем. И, действительно, каскады его любви ниспадали на нас по задуманному, мы видели, мы понимали это, - а счастья не было!
- Скажи, скажи ей! - одобрительно поддакивает Кадм.
- Горькими оказались для нас райские плоды: были они «хлебом стыда», ибо достались нам незаслуженно. Мучились мы стыдом и скукой, топча ногами никчемные алмазные россыпи, и ничем, кроме пустых слов, не могли воздать должной чести Создателю. И тогда он, - она кивнула на Кадма, - спросил Господа: «В этом, что ли, мире жить потомкам моим?»
- Это ты, ты спросила! Ты первая поняла, в чем дело.
- Поняла, и сказала тебе! А спрашивал ты.
- Ну, может быть, может быть, - примирительно ворчит Кадм.
- И ответил Господь ему: «Давай подумаем вместе, хорош ли этот мир. Ибо нет вам радости в нем. И я спрашиваю: почему?» - И взмолился Кадм к Нему: «Господи! Слишком явно твое присутствие здесь!»...
- А вот это уже ты взмолилась! Это тебе было стыдно предаваться радостям со мной, ибо, говорила ты, мы везде у Него на виду...
- Пусть будет так, - кивает Авива. - И взмолились тогда мы: «Господи! Наши дела в этом мире ровно ничего не стоят в сравнении с твоими; в собственных глазах мы ничего не значим в сравнении с Тобой. Если ты хочешь, чтобы мы ощутили полную и искреннюю радость, чтобы мы стали, как тобой задумано, подобными богам, - удали нас из этого мира, дай нам иной, где Ты был бы дальше, а мы чувствовали бы себя хоть чем-нибудь на самом деле, ибо в этом мы - только Твои сновидения».
- Ну да, как-то вот так... - бормочет Кадм. - Что буквально так - не поручусь, но смысл, но эта уважительность... Да-да, все так и было! Мне, правду сказать, хотелось крикнуть Ему: «Да оставишь ты нас в покое, наконец, со всей своей мудростью и предусмотрительностью!»
- И ахнул Господь, - продолжает Авива. - «Другие ангелы каждый божий день меня лицезреют - и счастливы без ума! А эти!»
- Он сказал: «Наглецы!» - добавляет Кадм. - Он сказал: «Это бунт! Где мои брабантские манжеты?! Розоватые...»
- Не говорил он так! - перебивает Авива. - Наше желание уйти от Него тоже было частью Его замысла. Это тебе потом придумали, - про бунт, про восстание ангелов, пошедших за тобой, и прочие нелепости... Чтоб было интереснее... И сколько тех ангелов пошло? Я да Каин, да Хевель... Да еще эта стерва Лилит...
- А что такое брабантские манжеты, - спрашивает Мара.
- Выбирай выражения, с ребенком говоришь, - заметила Авива. - Они это только через два тысячелетия узнают...

* Оригинальный пост

(Снимок Валерия Аллина)

Содержание