Да будет мужественным твой путь...
...да будет он прям
и прост.(с) Бродский
Почему-то именно эту цитату я вспомнила, когда дочитала почти одновременно две разных историко-биографических монографии - М.Гершензона «Братья Кривцовы» и Тадеуша Лепковского «Петр Высоцкий».
Так интересно бывает: больше четверти века, уже больше половины своей жизни, я в той или иной степени интересуюсь историей девятнадцатого века - и какие-то вещи тем не менее годами не можешь сформулировать для себя или не задумываешься об этом. Я говорю о людях первой четверти-трети девятнадцатого века и о том неуловимом общем, которое их объединяет и отличает от людей других эпох. Когда-то на лекциях по истории средневековой культуры выдающийся советский историк-медиевист Гуревич произнес памятную фразу: «Язык культур непереводим» - это значит, что мы никогда не можем, не в состоянии полностью понять мышление человека другой эпохи. Люди начала позапрошлого века очень похожи на нас - так же любят, так же страдают, так же боятся и ненавидят, так же способны на высокое и на низкое, на героизм и на предательство. Но есть какая-то общая черта поколения - именно этого поколения, именно тех, кто сформировался в первые два-три десятилетия века - которой после не будет никогда и ни у кого, которая исчезнет уже к середине века и никогда не проявится более с такой силой. Они все разные - люди начала девятнадцатого века: заговорщики и честные консерваторы, искренне верующие и вольтерьянцы-вольнодумцы, аскеты и эпикурейцы, энциклопедически образованные и едва научившиеся читать и писать - и всех их отличает, тем не менее, какая-то трудно вербализуемая особенность - и она сохраняется у этого поколения все годы их жизни, вплоть до тех последних могикан, которые доживают почти до конца века и проносят это уже небывалое мироощущение вслед за собой.
Эту удивительную черту, это удивительное мироощущение я бы сформулировала так:
Невыносимая ясность бытия
Никогда, никогда больше не будет в истории поколения, которое смотрит на мир настолько ясными глазами. Никогда уже не будет людей, с настолько твердым, четким и прямолинейным осознанием своего долга, своего места в мире, своего креста, понимаемого не как непосильную ношу, а как естественое проявление человеческой жизни.
Люди начала века - очень простые, иногда на наш взгляд - до невероятности, до примитива простые. И я бы не обратила на это внимание - если бы неожиданно два совершенно разных автора, пристально вглядывающиеся в своих героев, - не подчеркнули именно эту особенность, подчеркнули словно бы с каких-то даже болезненным недоумением - ну как же так-то? Михаил Гершензон - либеральный историк, литератор и публицист конца девятнадцатого-начала двадцатого века (когда от этой простоты уже не осталось и следа), близкий к кадетским кругам - и Тадеуш Лепковский, типический интеллигент семидесятых-восьмидесятых годов двадцатого века, диссидентствующий участник «Солидарности» - оба удивляются словно бы в одних и тех же выражениях, для них кажется невероятным, чтобы их персонажи - о которых вроде бы пишется с сочувствием и симпатией - действительно такие, ну… ну прямо туповатые, как валенки. А где же - о, где же? - недоуменно вопрошает интеллигенция последующих эпох - трагические вопросы бытия? Где проклятая раздвоенность сознания? Где же, наконец, пресловутая «слезинка ребенка»? Ну не может же быть, чтобы их действительно это не волновало.
А вот правда, товарищи. ИХ, «детей века просвещения», рожденных где-то на рубеже восемнадцатого-девятнадцатого веков, проклятые вопросы не волнуют. У них нет раздвоенности сознания. Надрыва, надлома не существует. Они не задаются классическими вопросами теодицеи - и вероятно, очень бы удивились, если перед ними вообще такие вопросы поставить. И вечные вопросы интеллигенции «кто виноват?» и «что делать?» - их пока еще не волнуют тоже. А если вдруг и волнуют - то они точно знают ответы на эти вопросы. Человека начала девятнадцатого века может беспокоить личная судьба, судьба близких, судьба страны - но никогда, никогда он не усомнится в общей благости бытия и разумности мироздания. У него такая постановка вопроса просто не вписывается в картину мира.
Вот именно эта невероятная простота и ясность - сегодня может вызывать что? Зависть, сожаление, чувство острой утраты? Оттого, что нам - не дано, нам для достижение такого состояния духа нужно совершать какие-то особенные внутренние усилия, которые сами по себе способны свести на нет любые благия намерения. А они - они просто так живут, естественно, как дыхание. Мир невероятных людей, которых можно сломать - но почти невозможно согнуть, потому что вот этот естественный внутренний стержень - которого они сами в себе даже не замечают - он не гнется. Потому что есть дорога - и по ней нужно пройти, вот так они сами пишут: «Каждый человек с самого рождения имеет перед собой сжато намеченную дорогу, с которой он ни вправо, ни влево отклониться не может, хоть бы она колючими шипами заваленная или железными кольцами утрамбованной была».
Отсюда могут вытекать ответы на те вопросы, которые десятилетиями волнуют историков. Например, почему одни и те же люди - многие ломались на следствии, но затем выстояли в течение многих лет ссылки: потому что сама эта система мировосприятия не рассчитана на неожиданный удар, зато прекрасно приспособлена к длительному воздействию. Или почему там, где мы сегодня видим глобальную трагедию (например, злополучное «а почему это они вывели за собой солдат на площадь - они что, не подумали?») - они видят только естественный ход событий.
и прост.(с) Бродский
Почему-то именно эту цитату я вспомнила, когда дочитала почти одновременно две разных историко-биографических монографии - М.Гершензона «Братья Кривцовы» и Тадеуша Лепковского «Петр Высоцкий».
Так интересно бывает: больше четверти века, уже больше половины своей жизни, я в той или иной степени интересуюсь историей девятнадцатого века - и какие-то вещи тем не менее годами не можешь сформулировать для себя или не задумываешься об этом. Я говорю о людях первой четверти-трети девятнадцатого века и о том неуловимом общем, которое их объединяет и отличает от людей других эпох. Когда-то на лекциях по истории средневековой культуры выдающийся советский историк-медиевист Гуревич произнес памятную фразу: «Язык культур непереводим» - это значит, что мы никогда не можем, не в состоянии полностью понять мышление человека другой эпохи. Люди начала позапрошлого века очень похожи на нас - так же любят, так же страдают, так же боятся и ненавидят, так же способны на высокое и на низкое, на героизм и на предательство. Но есть какая-то общая черта поколения - именно этого поколения, именно тех, кто сформировался в первые два-три десятилетия века - которой после не будет никогда и ни у кого, которая исчезнет уже к середине века и никогда не проявится более с такой силой. Они все разные - люди начала девятнадцатого века: заговорщики и честные консерваторы, искренне верующие и вольтерьянцы-вольнодумцы, аскеты и эпикурейцы, энциклопедически образованные и едва научившиеся читать и писать - и всех их отличает, тем не менее, какая-то трудно вербализуемая особенность - и она сохраняется у этого поколения все годы их жизни, вплоть до тех последних могикан, которые доживают почти до конца века и проносят это уже небывалое мироощущение вслед за собой.
Эту удивительную черту, это удивительное мироощущение я бы сформулировала так:
Невыносимая ясность бытия
Никогда, никогда больше не будет в истории поколения, которое смотрит на мир настолько ясными глазами. Никогда уже не будет людей, с настолько твердым, четким и прямолинейным осознанием своего долга, своего места в мире, своего креста, понимаемого не как непосильную ношу, а как естественое проявление человеческой жизни.
Люди начала века - очень простые, иногда на наш взгляд - до невероятности, до примитива простые. И я бы не обратила на это внимание - если бы неожиданно два совершенно разных автора, пристально вглядывающиеся в своих героев, - не подчеркнули именно эту особенность, подчеркнули словно бы с каких-то даже болезненным недоумением - ну как же так-то? Михаил Гершензон - либеральный историк, литератор и публицист конца девятнадцатого-начала двадцатого века (когда от этой простоты уже не осталось и следа), близкий к кадетским кругам - и Тадеуш Лепковский, типический интеллигент семидесятых-восьмидесятых годов двадцатого века, диссидентствующий участник «Солидарности» - оба удивляются словно бы в одних и тех же выражениях, для них кажется невероятным, чтобы их персонажи - о которых вроде бы пишется с сочувствием и симпатией - действительно такие, ну… ну прямо туповатые, как валенки. А где же - о, где же? - недоуменно вопрошает интеллигенция последующих эпох - трагические вопросы бытия? Где проклятая раздвоенность сознания? Где же, наконец, пресловутая «слезинка ребенка»? Ну не может же быть, чтобы их действительно это не волновало.
А вот правда, товарищи. ИХ, «детей века просвещения», рожденных где-то на рубеже восемнадцатого-девятнадцатого веков, проклятые вопросы не волнуют. У них нет раздвоенности сознания. Надрыва, надлома не существует. Они не задаются классическими вопросами теодицеи - и вероятно, очень бы удивились, если перед ними вообще такие вопросы поставить. И вечные вопросы интеллигенции «кто виноват?» и «что делать?» - их пока еще не волнуют тоже. А если вдруг и волнуют - то они точно знают ответы на эти вопросы. Человека начала девятнадцатого века может беспокоить личная судьба, судьба близких, судьба страны - но никогда, никогда он не усомнится в общей благости бытия и разумности мироздания. У него такая постановка вопроса просто не вписывается в картину мира.
Вот именно эта невероятная простота и ясность - сегодня может вызывать что? Зависть, сожаление, чувство острой утраты? Оттого, что нам - не дано, нам для достижение такого состояния духа нужно совершать какие-то особенные внутренние усилия, которые сами по себе способны свести на нет любые благия намерения. А они - они просто так живут, естественно, как дыхание. Мир невероятных людей, которых можно сломать - но почти невозможно согнуть, потому что вот этот естественный внутренний стержень - которого они сами в себе даже не замечают - он не гнется. Потому что есть дорога - и по ней нужно пройти, вот так они сами пишут: «Каждый человек с самого рождения имеет перед собой сжато намеченную дорогу, с которой он ни вправо, ни влево отклониться не может, хоть бы она колючими шипами заваленная или железными кольцами утрамбованной была».
Отсюда могут вытекать ответы на те вопросы, которые десятилетиями волнуют историков. Например, почему одни и те же люди - многие ломались на следствии, но затем выстояли в течение многих лет ссылки: потому что сама эта система мировосприятия не рассчитана на неожиданный удар, зато прекрасно приспособлена к длительному воздействию. Или почему там, где мы сегодня видим глобальную трагедию (например, злополучное «а почему это они вывели за собой солдат на площадь - они что, не подумали?») - они видят только естественный ход событий.