В продолжение темы долгожителей...
которые прожили бурную и полную лишений жизнь, родившись в одной эпохе и заканчивая жизнь в совершенно другом, необратимо изменившемся мире...
Случайно попалась мне сегодня в сети переписка Вацлава Серошевского и его дочери Марии Серошевской. Здесь нужно некоторое количество пояснений - Серошевский, конечно, заслуживает отдельного обстоятельного рассказа, но я тут пока коротко. В конце девятнадцатого века этот ссыльный "пролетариатчик", сосланный в Якутию - стал, как водится, одним из крупнейших исследователей Сибири, в первую очередь якутской этнографии. Писатель, этнограф, фольклорист, публицист, общественный деятель, демократ и просветитель Сибири, участник различных экспедиций, свои исследования и повести о якутах он писал на двух языках - польском и русском - и до сих пор считается образцовым якутоведом, открывший миру таинственный народ Севера.
Здесь важно то, что в Сибири Серошевский, как водится, обзавелся женой-якуткой и ребенком - дочерью Машей. Якутская жена вскоре умерла, а отец продолжал воспитывать дочь в одиночку и впоследствии после ссылки привез ее в Москву, где она вращалась в кругах русской интеллигенции и (как видно из последующей переписки) воспринимала себя скорее как русскую, нежели как якутку или полячку. Впоследствии, вернувшись на родину, Серошевский женился второй раз на польке и имел троих детей от второго брака, но первую дочь никогда не забывал и общался с ней.
А дальше судьба разводит отца и дочь: немолодой уже Серошевский оказывается в Польше в легионах Пилсудского и впоследствии остается в независимой Польше, где занимает различные государственные, общественные и научные должности; его дочь остается в советской России, впоследствии в СССР, где работает в школе обычным бухгалтером, сотрудничает с обществом Политкаторжан (среди которых немало тех, кто хорошо помнит ее отца) - и, в общем, живется ей нелегко. Но когда пожилой отец со второй семьей пытается ее уговорить уехать из СССР и переехать к нему в Варшаву, она категорически отказывается - толком не знает языка, ощущает себя русской, боится чужой страны, боится не вписаться в новую семью. Он в своей стране, уважаемый старик, а она - чужая и тоже уже немолодая старая дева...
И при этом - железный занавес еще не пал окончательно, граница еще не полностью на замке. Еще ходят письма, еще можно слать посылки. Эти опубликованные письма - дочь пишет отцу по-русски, годы 1929-1933, она просит присылать ей "жиры" - потому что здесь в распределителях в последнее время ничего не достать, и что сыр она на прошлой недели купила - "но, конечно, не такой, как у вас там". И что, оказывается, присылать можно не более 5 кг одного продукта - но судя по слухам, и это скоро запретят. И что она болеет, и что в обществе все сильнее растет неприязнь к евреям (почему в эти годы?) - "а ведь сколько у нас хороших евреев-знакомых", она сообщает отцу о смертях старых товарищей и болезнях оставшихся - среди них есть знакомые фамилии, дряхлые народовольцы и более молодые поколения...
В 1930 году ей удается поехать в Польшу и встретиться там в последний раз в жизни с отцом и познакомиться с его второй семьей - видно, что ее там хорошо приняли, что опять уговаривали уехать - и она опять отказывается, но свою мачеху (с которой впервые познакомились в возрасте 50 лет) теперь в письмах называет "мамой", интересуется своими племянниками и племянницами... и вновь пишет: "наверное, больше никогда... уже говорят, что больше не будет возможности приехать"...
И этот мотив - кажется, границу скоро закроют, кажется, больше не увидимся - она повторяет несколько раз в письмах последнего года. И внезапно, пронзительное - папа, говорят, там у вас вдруг ухудшились отношения с Германией? Я очень боюсь - вдруг будет новая война? Как ты там, папа, я надеюсь, что все наладится, что войны не будет что все мы будем жить долго и счастливо.
... Это 1933 год. И это последний год, от которого остались письма - или они не сохранились (Варшава же... мы ведь помним, что это Варшава - в которой приходится удивляться, как чуду, тому, что что-то сохранилось, а не тому, что что-то не сохранилось), или контакты отца с дочерью действительно полностью оборвались. Прошло еще два года - и было распущено Общество политкаторжан, потом начался Большой Террор, потом...
... потом Серошевский пережил почти всю войну. В оккупированной Варшаве писал воспоминания о своей сибирской молодости. Его взрослые сыновья участвовали в Сопротивлении, прошли немецкие тюрьмы, а потом - советские тюрьмы. Вацлав Серошевский умер в уже освобожденной Варшаве в апреле 1945 года от воспаления легких. В своих воспоминаниях он с сожалением писал о том, что вывез свою дочь из Сибири, из якутской среды, где она могла бы быть "первой среди равных", что он хотел дать ей возможность какой-то другой, лучшей жизни, а в итоге обрек ее на одиночество в чуждом ей мире - ни русская, ни якутка, ни полька. Про дальнейшую судьбу Марии Серошевской известно только то, что она прожила долгую жизнь и умерла в Москве в 1960-е годы (около 80 лет), похоронена на Новодевичьем кладбище. То есть она, по-видимому, благополучно пережила войну, ее не коснулись репрессии - и, в общем, это все, что дальше о ней известно.
Многочисленные потомки той, польской ветви Серошевских и сейчас живут в Польше, занимаются различной общественной и научной деятельностью, пишут книги об истории своей семьи. Собственно, один из внуков и опубликовал эту переписку отца с якутской дочерью, с сожалением поясняя - как мало мы знаем о тех, с кем история разделила...
Почему-то я читала эти письма посторонних мне, в сущности, людей - не так много я знаю про эту семью и их историю - но комок в горле не отпускал...
Случайно попалась мне сегодня в сети переписка Вацлава Серошевского и его дочери Марии Серошевской. Здесь нужно некоторое количество пояснений - Серошевский, конечно, заслуживает отдельного обстоятельного рассказа, но я тут пока коротко. В конце девятнадцатого века этот ссыльный "пролетариатчик", сосланный в Якутию - стал, как водится, одним из крупнейших исследователей Сибири, в первую очередь якутской этнографии. Писатель, этнограф, фольклорист, публицист, общественный деятель, демократ и просветитель Сибири, участник различных экспедиций, свои исследования и повести о якутах он писал на двух языках - польском и русском - и до сих пор считается образцовым якутоведом, открывший миру таинственный народ Севера.
Здесь важно то, что в Сибири Серошевский, как водится, обзавелся женой-якуткой и ребенком - дочерью Машей. Якутская жена вскоре умерла, а отец продолжал воспитывать дочь в одиночку и впоследствии после ссылки привез ее в Москву, где она вращалась в кругах русской интеллигенции и (как видно из последующей переписки) воспринимала себя скорее как русскую, нежели как якутку или полячку. Впоследствии, вернувшись на родину, Серошевский женился второй раз на польке и имел троих детей от второго брака, но первую дочь никогда не забывал и общался с ней.
А дальше судьба разводит отца и дочь: немолодой уже Серошевский оказывается в Польше в легионах Пилсудского и впоследствии остается в независимой Польше, где занимает различные государственные, общественные и научные должности; его дочь остается в советской России, впоследствии в СССР, где работает в школе обычным бухгалтером, сотрудничает с обществом Политкаторжан (среди которых немало тех, кто хорошо помнит ее отца) - и, в общем, живется ей нелегко. Но когда пожилой отец со второй семьей пытается ее уговорить уехать из СССР и переехать к нему в Варшаву, она категорически отказывается - толком не знает языка, ощущает себя русской, боится чужой страны, боится не вписаться в новую семью. Он в своей стране, уважаемый старик, а она - чужая и тоже уже немолодая старая дева...
И при этом - железный занавес еще не пал окончательно, граница еще не полностью на замке. Еще ходят письма, еще можно слать посылки. Эти опубликованные письма - дочь пишет отцу по-русски, годы 1929-1933, она просит присылать ей "жиры" - потому что здесь в распределителях в последнее время ничего не достать, и что сыр она на прошлой недели купила - "но, конечно, не такой, как у вас там". И что, оказывается, присылать можно не более 5 кг одного продукта - но судя по слухам, и это скоро запретят. И что она болеет, и что в обществе все сильнее растет неприязнь к евреям (почему в эти годы?) - "а ведь сколько у нас хороших евреев-знакомых", она сообщает отцу о смертях старых товарищей и болезнях оставшихся - среди них есть знакомые фамилии, дряхлые народовольцы и более молодые поколения...
В 1930 году ей удается поехать в Польшу и встретиться там в последний раз в жизни с отцом и познакомиться с его второй семьей - видно, что ее там хорошо приняли, что опять уговаривали уехать - и она опять отказывается, но свою мачеху (с которой впервые познакомились в возрасте 50 лет) теперь в письмах называет "мамой", интересуется своими племянниками и племянницами... и вновь пишет: "наверное, больше никогда... уже говорят, что больше не будет возможности приехать"...
И этот мотив - кажется, границу скоро закроют, кажется, больше не увидимся - она повторяет несколько раз в письмах последнего года. И внезапно, пронзительное - папа, говорят, там у вас вдруг ухудшились отношения с Германией? Я очень боюсь - вдруг будет новая война? Как ты там, папа, я надеюсь, что все наладится, что войны не будет что все мы будем жить долго и счастливо.
... Это 1933 год. И это последний год, от которого остались письма - или они не сохранились (Варшава же... мы ведь помним, что это Варшава - в которой приходится удивляться, как чуду, тому, что что-то сохранилось, а не тому, что что-то не сохранилось), или контакты отца с дочерью действительно полностью оборвались. Прошло еще два года - и было распущено Общество политкаторжан, потом начался Большой Террор, потом...
... потом Серошевский пережил почти всю войну. В оккупированной Варшаве писал воспоминания о своей сибирской молодости. Его взрослые сыновья участвовали в Сопротивлении, прошли немецкие тюрьмы, а потом - советские тюрьмы. Вацлав Серошевский умер в уже освобожденной Варшаве в апреле 1945 года от воспаления легких. В своих воспоминаниях он с сожалением писал о том, что вывез свою дочь из Сибири, из якутской среды, где она могла бы быть "первой среди равных", что он хотел дать ей возможность какой-то другой, лучшей жизни, а в итоге обрек ее на одиночество в чуждом ей мире - ни русская, ни якутка, ни полька. Про дальнейшую судьбу Марии Серошевской известно только то, что она прожила долгую жизнь и умерла в Москве в 1960-е годы (около 80 лет), похоронена на Новодевичьем кладбище. То есть она, по-видимому, благополучно пережила войну, ее не коснулись репрессии - и, в общем, это все, что дальше о ней известно.
Многочисленные потомки той, польской ветви Серошевских и сейчас живут в Польше, занимаются различной общественной и научной деятельностью, пишут книги об истории своей семьи. Собственно, один из внуков и опубликовал эту переписку отца с якутской дочерью, с сожалением поясняя - как мало мы знаем о тех, с кем история разделила...
Почему-то я читала эти письма посторонних мне, в сущности, людей - не так много я знаю про эту семью и их историю - но комок в горле не отпускал...