Предсмертные заметки и письма Луи Натаниэля Росселя...
В продожение темы:
http://naiwen.livejournal.com/1480505.html
Ну да, это мой любимый жанр - предсмертные письма, так что найдя источник, я не могла удержаться, чтобы не перепечатать здесь в сокращении. Довольно любопытно: Россель был расстрелян 28 ноября 1871 года, а буквально через несколько месяцев его написанные в тюрьме предсмертные письма и записки были опубликованы во Франции одним из друзей семьи, которому они достались. А в 1872 году (меньше, чем через год) в России был опубликован полный русский перевод этой книги. И сразу же запрещен цензурой! Но какой-то тираж успел выйти, и вот этот русский экземпляр 1872 года издания я держала в руках в Историчке и собственно с него сделала копию. Так что перевод того же времени.
Отрывки (полностью этот том в триста страниц).
Моим родным.
Суббота, 25 ноября 1871 года.
"Этот день, конечно, стоит того, чтобы рассказать о нем: это один из тех дней, в которые я наиболее страдал в моей жизни. С тех пор, как я покинул Коммуну, я пережил только один томительный, тоскливый момент: этот было в мае, когда я прятался в Париже... Одна из версальских газет напечатала против меня обвинительный акт, составленный так ловко, как будто он был прямо извлечен из фельетонного романа; в этом акте доказывалось, что я, при таких-то обстоятельствах, получил такое-то количество сотен тысяч франков с тем, чтобы предать г.Тьеру Париж. В первую минуту эта наглость горько поразила меня: я боялся, что не буду в состоянии очистить себя от этой клеветы. Но с тех пор, со времени моего ареста победителями, каждый фазис процесса, каждая попытка противников моих против меня все явственнее обнаруживали истинные черты моего характера; если теперь меня и приговорят к смерти, то ответственность за это падет на моих судей; они совершат убийство, наиболее опасное для них самих, для той политической системы, которой дорожат они, для их собственных детей.
Я очень спокоен в моей тюрьме, мало и редко задумываюсь о том решении, которое относительно меня будет принято.
Девять дней тому назад, собралась Комиссия помилования, и ее тайные, чуть не постыдные совещания окончились вчера.
Результат еще не известен, но по всему видно, что эти жалкие господа склонны к жестокости: люди, которые сами трусят - это самые страшные люди. Три дня тому назад писали, что меня и Ферре уже казнили" [skip]
"Я не могу вынести той мысли, что моих родных заставляют страдать. Что касается до меня самого, то кожа моя груба, и перспектива угрожающей смерти так мало занимает меня, что я подчас думаю - не болезненная ли это нечувствительность с моей стороны. Но чего я не понимаю, так это того, чтобы так долго медлили решением, скрывали его, когда оно уже принято, и таким образом длили бы агонию моих родных, которые виноваты разве только в том, что научили меня любить свою родину.
Решение состоялось, но о нем молчат: молчат, потому, что в этом решении смерть, - вот как рассуждают мои родные.
- "Не раздражайте до крайности Комиссию помилования!" Эти слова Бартелеми стоит вставить в рамку. Как! Пред вами Комиссия, точно свирепый бык, пущенная на арену, разъяренная криками зрителей, обезумевшая от страха, а вы ей толкуете о помиловании! Это значит бросить ей вызов, натравить ее! "Не раздражайте до крайности Комиссию помилования!"
Вид моих родных раздирает мне сердце. Вчера матушка рассказывала мне о том, как все они старались за меня третьего дня; вдруг она оборвалась среди слова: "Нет у меня сил больше! Я все забыла! Я просто обезумела!". Сестра была спокойнее, она подхватила рассказ, но я его не слушал. Они были предо мной, я слышал звуки их голоса: до остального мне дела не было. Сегодня матушка была спокойна, за то сестра в отчаянии: "А вчера вечером, однако, мы были спокойны. Г.Пасса (протестантский пастор, окормляющий всю семью - РД) нас разуверил! - Но я надеюсь, сказала матушка, я все-таки надеюсь; они с тобой ничего не сделают". Отец говорил совсем о другом: о форте св.Маргариты, о последнем моем рисунке, о том, что я собираюсь рисовать; матушка взяла с меня обещание сделать для нее два новых рисунка, и сегодня вечером я работаю уже над вторым; я так рад, что могу делать что-нибудь для нее. Маленькая Сара (младшая сестра - РД) вовсе не плачет, но на сердце у нее тяжело..." [skip]
"Директор тюрем верный чиновник. Ему вверено столько-то килограммов живого мяса; он обязан сдать это живое мясо на понтоны, на плаху, или, сверх ожидания, отпустить на свободу; и я уверен, что последнее было бы для него приятнее всего. Лишить себя жизни, обратить в прах это живое мяо, - значит сделать дурное дело, лишить его места, испортить его карьеры, "а ведь вы, сказал он мне, не захотите этого". Он мне поверяет свои беспокойства, говорит о своем доверии ко мне, а между тем все-таки принимает меры предосторожности. Сегодня я стал пришивать пуговицу, иголка согнулась у меня между пальцами; смотрю: прекрасная, новая иголка; мне подложили ее вместо моих двух старых стальных иголок, озаботились даже вдеть нитку, как это было в моих.
Завтра я увижу моих родителей. "Я успокоил вашу матушку, - сказал мне директор, - она, бедная, предлагает мне вопросы, которые приводят меня в сильное замешательство, спрашивает меня, знаю ли я что-нибудь. Я ровно ничего не знаю, даю вам честное слово. Тем не менее, я успокоил ее. Завтра вы увидетесь с вашим сыном, сказал я ей; завтра воскресенье, и не было еще примера, чтобы кого-либо казнили в воскресенье; по воскресеньям не казнят - это запрещено законом! Вы, следовательно, можете быть спокойны". Если матушка моя на успокоилась на этом, то, стало быть, у нее дурной характер" [skip]
"Умереть молодым, смертью быстрой и славной, оставить по себе уважаемое имя и пример мужества - это такая участь, на которую жаловаться не приходится. Моя смерть будет во сто раз полезнее моей жизни, полезнее, чем была бы продолжительная и добросовестно выдержанная карьера: я не жалуюсь. Но зачем заставляют страдать моих родителей и сестер? Убить человека - ведь это так просто, а делается так быстро! Чего же колеблетесь вы обнажить мечь вашего правосудия?
11 часов вечера".
"26 ноября, вечер.
Мне невыносимо тяжело. Мне приходится делать над собой усилие, чтобы произнести какое-нибудь слово. Вчера вечером я в одно время и писал и копировал для матушки рисунок; сегодня я ей отдал его [skip] около одиннадцати часов я кончил рисовать и писать. Тут, шагая взад и вперед по своей келье, я вспомнил слова матушки: "Как ты думаешь? - говорила она, прильнув к решетке, - как ты думаешь, не помогут ли деньги спасти тебя? Что, если бы мы дали 20 000 фр.? Столько у нас есть".
У вас есть 20000 фр., бедная матушка, вы собрали свои последние крохи, и хотите знать - достаточно ли этого для того, чтобы выкупить вашего сына! Нет, матушка, этого не достаточно! Если бы я продал отечество, если бы я сдал в плен целую армию, тогда у нас были бы мильоны и этого было бы достаточно. Никто бы тогда не осмелился ни судить, ни казнить, ни даже арестовать меня. Но 20000 франков... Ты шутишь!
Меня тронуло это безумное упорство спасти меня невозможными средствами. "Разве ты не можешь перепилить решетку твоего окна? Разве ты не можешь уйти из тюрьмы вместе г.Пасса, когда он придет навестить тебя"? Слезы душили меня, когда я думал обо всем этом, в особенности о намерении выкупит ьмою жизнь за 20000 фр. Но в двери кельи есть окошечко, куда беспрестанно заглядывает дежурный сторож. Неужели допустить этих людей быть свидетелями моих рыданий? Несмотря на то, что это тюремщики, они все-таки добрые люди - пожалуй станут еще утешать меня..." [skip]
"Около полуночи я лег и почти тотчас же мысли мои приняли другое направление. Ведь сколько матерей, думалось мне, ежедневно теряют любимого сына, будучи не в силах оспаривать его у смерти. Мир кишит подобными горестями. Что же касается до меня, то какой еще лучшей смерти мог бы я пожелать себе?
Между тем, как сильно восстает во мне что-то проитв смерти! говорил я сам себе.
Я не жалуюсь, но чувствую, что тут есть о чем пожалеть. Я не довольно жил; мне нужно еще работать, думать, действовать, любить, в особенности любить. Легкие мои долго еще могут дышать, сердце мое еще долго может биться. Нет, так умереть не естественно!
Мысли у меня сменяются так быстро, что мне трудно следить за ними. Я думаю о том, как быстро летят эти последние часы, и как меняется для меня с каждой минутой перспектива прошлого и будущего. Сегодня я уже не тот, что был вчера, точно целые страницы стираются в моей памяти. Вот в голове у меня звучит Моцартовский мотив: как попали сюда эти веселые звуки? Неужели это я знал когда-то и любит этот мотив? Но вот он уже исчез, и я тщетно стараюсь припомнить его.
Сколько ощущений, сколько чувств таким образом исчезло и более не возвратится! Но сколько исчезло также горя и страданий! Не впадать мне более в непоправимые ошибки, не предаваться мне более горьким мечтаниям! Приветствую смерть освободительницу: сколько она отнимает у меня, столько же и дает!..
А жажда жизни и любви меня все-таки не покидает! [skip]
"Какая ошибка предать меня смерти! Мертвого, меня не коснутся. Смерть - это мое торжество. Я порвал ту лживую свзь, которая соединяет солдата с начальником, хотя бы изменником и подлецом. Я доказал, что можно с честью сбросить с себя это ярмо. Если офицеры, храбрые и патриоты, склонялись пред недостойными требованиями, не удерживались от бегства, принимали капитуляции, междуусобную войну за кого и против кого угодно, то это было не потому, что они боялись смерти, а потому, что боялись бесчестия. Этого ресурса у вас более нет: мой пример докажет всем, что бывают минуты, когда верный и дисциплинированный солдат не может и не должен повиноваться, и при всем том ничуть себя не бесчестить".
(продолжение следует).
http://naiwen.livejournal.com/1480505.html
Ну да, это мой любимый жанр - предсмертные письма, так что найдя источник, я не могла удержаться, чтобы не перепечатать здесь в сокращении. Довольно любопытно: Россель был расстрелян 28 ноября 1871 года, а буквально через несколько месяцев его написанные в тюрьме предсмертные письма и записки были опубликованы во Франции одним из друзей семьи, которому они достались. А в 1872 году (меньше, чем через год) в России был опубликован полный русский перевод этой книги. И сразу же запрещен цензурой! Но какой-то тираж успел выйти, и вот этот русский экземпляр 1872 года издания я держала в руках в Историчке и собственно с него сделала копию. Так что перевод того же времени.
Отрывки (полностью этот том в триста страниц).
Моим родным.
Суббота, 25 ноября 1871 года.
"Этот день, конечно, стоит того, чтобы рассказать о нем: это один из тех дней, в которые я наиболее страдал в моей жизни. С тех пор, как я покинул Коммуну, я пережил только один томительный, тоскливый момент: этот было в мае, когда я прятался в Париже... Одна из версальских газет напечатала против меня обвинительный акт, составленный так ловко, как будто он был прямо извлечен из фельетонного романа; в этом акте доказывалось, что я, при таких-то обстоятельствах, получил такое-то количество сотен тысяч франков с тем, чтобы предать г.Тьеру Париж. В первую минуту эта наглость горько поразила меня: я боялся, что не буду в состоянии очистить себя от этой клеветы. Но с тех пор, со времени моего ареста победителями, каждый фазис процесса, каждая попытка противников моих против меня все явственнее обнаруживали истинные черты моего характера; если теперь меня и приговорят к смерти, то ответственность за это падет на моих судей; они совершат убийство, наиболее опасное для них самих, для той политической системы, которой дорожат они, для их собственных детей.
Я очень спокоен в моей тюрьме, мало и редко задумываюсь о том решении, которое относительно меня будет принято.
Девять дней тому назад, собралась Комиссия помилования, и ее тайные, чуть не постыдные совещания окончились вчера.
Результат еще не известен, но по всему видно, что эти жалкие господа склонны к жестокости: люди, которые сами трусят - это самые страшные люди. Три дня тому назад писали, что меня и Ферре уже казнили" [skip]
"Я не могу вынести той мысли, что моих родных заставляют страдать. Что касается до меня самого, то кожа моя груба, и перспектива угрожающей смерти так мало занимает меня, что я подчас думаю - не болезненная ли это нечувствительность с моей стороны. Но чего я не понимаю, так это того, чтобы так долго медлили решением, скрывали его, когда оно уже принято, и таким образом длили бы агонию моих родных, которые виноваты разве только в том, что научили меня любить свою родину.
Решение состоялось, но о нем молчат: молчат, потому, что в этом решении смерть, - вот как рассуждают мои родные.
- "Не раздражайте до крайности Комиссию помилования!" Эти слова Бартелеми стоит вставить в рамку. Как! Пред вами Комиссия, точно свирепый бык, пущенная на арену, разъяренная криками зрителей, обезумевшая от страха, а вы ей толкуете о помиловании! Это значит бросить ей вызов, натравить ее! "Не раздражайте до крайности Комиссию помилования!"
Вид моих родных раздирает мне сердце. Вчера матушка рассказывала мне о том, как все они старались за меня третьего дня; вдруг она оборвалась среди слова: "Нет у меня сил больше! Я все забыла! Я просто обезумела!". Сестра была спокойнее, она подхватила рассказ, но я его не слушал. Они были предо мной, я слышал звуки их голоса: до остального мне дела не было. Сегодня матушка была спокойна, за то сестра в отчаянии: "А вчера вечером, однако, мы были спокойны. Г.Пасса (протестантский пастор, окормляющий всю семью - РД) нас разуверил! - Но я надеюсь, сказала матушка, я все-таки надеюсь; они с тобой ничего не сделают". Отец говорил совсем о другом: о форте св.Маргариты, о последнем моем рисунке, о том, что я собираюсь рисовать; матушка взяла с меня обещание сделать для нее два новых рисунка, и сегодня вечером я работаю уже над вторым; я так рад, что могу делать что-нибудь для нее. Маленькая Сара (младшая сестра - РД) вовсе не плачет, но на сердце у нее тяжело..." [skip]
"Директор тюрем верный чиновник. Ему вверено столько-то килограммов живого мяса; он обязан сдать это живое мясо на понтоны, на плаху, или, сверх ожидания, отпустить на свободу; и я уверен, что последнее было бы для него приятнее всего. Лишить себя жизни, обратить в прах это живое мяо, - значит сделать дурное дело, лишить его места, испортить его карьеры, "а ведь вы, сказал он мне, не захотите этого". Он мне поверяет свои беспокойства, говорит о своем доверии ко мне, а между тем все-таки принимает меры предосторожности. Сегодня я стал пришивать пуговицу, иголка согнулась у меня между пальцами; смотрю: прекрасная, новая иголка; мне подложили ее вместо моих двух старых стальных иголок, озаботились даже вдеть нитку, как это было в моих.
Завтра я увижу моих родителей. "Я успокоил вашу матушку, - сказал мне директор, - она, бедная, предлагает мне вопросы, которые приводят меня в сильное замешательство, спрашивает меня, знаю ли я что-нибудь. Я ровно ничего не знаю, даю вам честное слово. Тем не менее, я успокоил ее. Завтра вы увидетесь с вашим сыном, сказал я ей; завтра воскресенье, и не было еще примера, чтобы кого-либо казнили в воскресенье; по воскресеньям не казнят - это запрещено законом! Вы, следовательно, можете быть спокойны". Если матушка моя на успокоилась на этом, то, стало быть, у нее дурной характер" [skip]
"Умереть молодым, смертью быстрой и славной, оставить по себе уважаемое имя и пример мужества - это такая участь, на которую жаловаться не приходится. Моя смерть будет во сто раз полезнее моей жизни, полезнее, чем была бы продолжительная и добросовестно выдержанная карьера: я не жалуюсь. Но зачем заставляют страдать моих родителей и сестер? Убить человека - ведь это так просто, а делается так быстро! Чего же колеблетесь вы обнажить мечь вашего правосудия?
11 часов вечера".
"26 ноября, вечер.
Мне невыносимо тяжело. Мне приходится делать над собой усилие, чтобы произнести какое-нибудь слово. Вчера вечером я в одно время и писал и копировал для матушки рисунок; сегодня я ей отдал его [skip] около одиннадцати часов я кончил рисовать и писать. Тут, шагая взад и вперед по своей келье, я вспомнил слова матушки: "Как ты думаешь? - говорила она, прильнув к решетке, - как ты думаешь, не помогут ли деньги спасти тебя? Что, если бы мы дали 20 000 фр.? Столько у нас есть".
У вас есть 20000 фр., бедная матушка, вы собрали свои последние крохи, и хотите знать - достаточно ли этого для того, чтобы выкупить вашего сына! Нет, матушка, этого не достаточно! Если бы я продал отечество, если бы я сдал в плен целую армию, тогда у нас были бы мильоны и этого было бы достаточно. Никто бы тогда не осмелился ни судить, ни казнить, ни даже арестовать меня. Но 20000 франков... Ты шутишь!
Меня тронуло это безумное упорство спасти меня невозможными средствами. "Разве ты не можешь перепилить решетку твоего окна? Разве ты не можешь уйти из тюрьмы вместе г.Пасса, когда он придет навестить тебя"? Слезы душили меня, когда я думал обо всем этом, в особенности о намерении выкупит ьмою жизнь за 20000 фр. Но в двери кельи есть окошечко, куда беспрестанно заглядывает дежурный сторож. Неужели допустить этих людей быть свидетелями моих рыданий? Несмотря на то, что это тюремщики, они все-таки добрые люди - пожалуй станут еще утешать меня..." [skip]
"Около полуночи я лег и почти тотчас же мысли мои приняли другое направление. Ведь сколько матерей, думалось мне, ежедневно теряют любимого сына, будучи не в силах оспаривать его у смерти. Мир кишит подобными горестями. Что же касается до меня, то какой еще лучшей смерти мог бы я пожелать себе?
Между тем, как сильно восстает во мне что-то проитв смерти! говорил я сам себе.
Я не жалуюсь, но чувствую, что тут есть о чем пожалеть. Я не довольно жил; мне нужно еще работать, думать, действовать, любить, в особенности любить. Легкие мои долго еще могут дышать, сердце мое еще долго может биться. Нет, так умереть не естественно!
Мысли у меня сменяются так быстро, что мне трудно следить за ними. Я думаю о том, как быстро летят эти последние часы, и как меняется для меня с каждой минутой перспектива прошлого и будущего. Сегодня я уже не тот, что был вчера, точно целые страницы стираются в моей памяти. Вот в голове у меня звучит Моцартовский мотив: как попали сюда эти веселые звуки? Неужели это я знал когда-то и любит этот мотив? Но вот он уже исчез, и я тщетно стараюсь припомнить его.
Сколько ощущений, сколько чувств таким образом исчезло и более не возвратится! Но сколько исчезло также горя и страданий! Не впадать мне более в непоправимые ошибки, не предаваться мне более горьким мечтаниям! Приветствую смерть освободительницу: сколько она отнимает у меня, столько же и дает!..
А жажда жизни и любви меня все-таки не покидает! [skip]
"Какая ошибка предать меня смерти! Мертвого, меня не коснутся. Смерть - это мое торжество. Я порвал ту лживую свзь, которая соединяет солдата с начальником, хотя бы изменником и подлецом. Я доказал, что можно с честью сбросить с себя это ярмо. Если офицеры, храбрые и патриоты, склонялись пред недостойными требованиями, не удерживались от бегства, принимали капитуляции, междуусобную войну за кого и против кого угодно, то это было не потому, что они боялись смерти, а потому, что боялись бесчестия. Этого ресурса у вас более нет: мой пример докажет всем, что бывают минуты, когда верный и дисциплинированный солдат не может и не должен повиноваться, и при всем том ничуть себя не бесчестить".
(продолжение следует).