На корабле "Виргиния"... (или еще раз о недостатках советской исторической науки...)
На всякий случай я сразу дам ссылки на Википедию, о каких людях идет речь, потому что не хочу полностью пересказывать тут биографии героев:
Луиза Мишель: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B8%D1%88%D0%B5%D0%BB%D1%8C,_%D0%9B%D1%83%D0%B8%D0%B7%D0%B0
Анри Рошфор: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%BE%D1%88%D1%84%D0%BE%D1%80,_%D0%90%D0%BD%D1%80%D0%B8
А рассказать я, собственно, хочу вот о чем...
... Луизу Мишель, "красную деву Монмартра", советская историография любила. А журналиста Анри Рошфора, "мелкобуржуазного радикала" - нет. Собственно говоря, Луиза Мишель, знаменитая анархистска и педагог - тоже не вполне вписывалась в советскую идеологическую парадигму. Но поскольку женщина и героиня, и поскольку подходящей женщины "твердых марксистских убеждений" в соответствующем кругу парижских коммунаров не нашлось, то мелкие слабости в виде неправильного мировоззрения Луизе Мишель прощались, лишь со снисходительной отеческой жалостью писалось о ее заблуждениях. Собственно говоря, анархисткой она стала позже - как она сама пишет в мемуарах, именно на корабле. На корабле, о котором у нас пойдет речь. И после поражения Коммуны уже не будет мирных-анархистов-по-Прудону, которые считали, что у них в запасе есть двести лет, чтобы выстраивать снизу систему гражданского самосознания с помощью школ, столовых и рабочих кооперативов. Этих тихих интеллектуалов больше не будет - на смену им придут гораздо более радикальные деятели с оружием и взрывчаткой. А во время самой Парижской коммуны Луиза Мишель близка скорее к околобланкистским кругам. И близка она к ним не столько по внутренним идейным причинам, сколько по причинам глубоко личным. Дело в том, что к активным бланкистам принадлежит Теофиль Ферре. А Мишель в него влюблена - и любовь эта, судя по всему, совершенно платоническая. Потому что радикал Ферре влюблен прежде всего в революцию, а потом во все остальное. И еще потому, что Луиза Мишель его почти на пятнадцать лет старше. Но они общаются, они переписываются - и они переписываются вплоть до его последних дней, когда они сидят рядом в одной и той же тюрьме Сатори, в разных одиночных камерах. В своей камере она одна из первых узнает о том, что Ферре и Россель приговорены к расстрелу.
Теофиль Ферре (1846-1871)
... вот эта фраза в ее мемуарах о том, что в те дни по коридорам тюрьмы Сатори все время проходили как тени бледные юные девушки - Мария Ферре и Сара Россель - и дальше она обрывает свою мысль, словно не хочет, не может писать дальше; и если читатель не понимает контекста, то он не чувствует интонации. А я слишком хорошо понимаю: это сестры. Они ходят на последние разрешенные свидания к приговоренным. Я начинаю плакать в этом месте - вспоминаю почему-то сразу Екатерину Бибикову и вообще весь хвост ассоциаций. Вообще эта казнь вызывает возбуждение общественности, сочувствие и возмущение правительством со стороны даже тех, кто не поддерживал коммунаров. Казалось бы, с одной стороны, во время Кровавой недели в Париже были без суда и следствия расстреляны тысячи: до сих пор неизвестно точное число жертв, оценки колеблются от 6-7 тысяч до 40-50 тысяч (я, не будучи специалистом, навскидку предположила бы, что адекватная оценка может быть в районе 15-20 тысяч). И на этом фоне число расстрелянных впоследствии по приговорам военных судов не так уж велико. Но именно это - резонансная казнь, она вызывает массовые протесты; во-первых Россель и Ферре - яркие заметные фигуры (третьим вместе с ними расстреливают сержанта Буржуа за переход на сторону федералистов). Но тут такой оттенок... вот, как это объяснить? Потому что ужасы Кровавой недели - это можно если не оправдать, то понять: когда это в горячке боя, когда взаимное озлобление, когда под конец крыша уже поехала у обеих сторон, когда с обеих сторон муссируются многократно преувеличенные слухи о зверствах противника, это вот как-то можно списать. А когда спустя полгода, когда противник уже давно повержен и обезоружен, когда страсти улеглись, когда утвердившее свою власть правительство МОГЛО БЫ проявить милосердие - хотя бы во имя мира и спокойствия в стране, уставшей от страшной войны и гражданской смуты - и вместо этого власти утверждают расстрельный приговор. Вот ЭТО взрывает обществу мозг. Но никакие массовые петиции о помиловании осужденных не подействовали. Россель, Ферре и Буржуа идут под расстрел. А Луиза Мишель, видимо, видит их из окна тюрьмы. Ей путь - в жизнь, в ссылку в Новую Каледонию.
Луиза Мишель (1830-1905)
Теперь несколько слов про Рошфора и про то, почему неугодный советским марксистам "мелкобуржуазный политик" оказался с Луизой Мишель на одном корабле. Рошфор в последние годы Второй империи был очень популярным оппозиционным журналистом. Его газета "Марсельеза", которую то запрещали, то разрешали, то снова запрещали, была центром притяжения разных революционных и оппозиционных сил - как левых республиканцев, так и социалистов различных оттенков. Но сам Рошфор социалистом не был - что, собственно, и предопределило отношение к нему советских пропагандистов от истории. Вообще говоря, Рошфор, судя даже по его же собственным мемуарам - человек малоприятный. Радикальный болтун, самовлюбленный позер, любящий быть в центре внимания, с весьма расплывчатой политической позицией и при этом зарабатывающий неплохие деньги на своей оппозиционности. Но при этом язык у него был острый, как бритва, и за это либеральная и радикальная интеллигенция своего времени носила его в буквальном смысле слова на руках. Рошфор был избран членом Версальского собрания, однако правительство Тьера не поддержал и имел мужество выйти из числа депутатов. На протяжении двух месяцев власти Парижской коммуны Рошфор находился в Париже и издавал независимую демократическую газету "Пароль" - которая, по оценкам советских авторов, была не столько за Коммуну, сколько против Версаля. Газета была опять-таки очень популярна среди интеллигенции и средних слоев. Но по мере радикализации Коммуны и усиления противоречий между фракциями коммунаров отношения Рошфора и Коммуны ухудшались. Выступив против созданного Комитета общественного спасения и фактически встав на сторону прудонистского меньшинства, Рошфор вступил в резкий конфликт с якобинско-бланкистским большинством Коммуны, которое к этому времени оттеснило соперников от деятельности. 18 мая газета Рошфора была закрыта постановлением Комитета Общественного спасения, а сам Рошфор был предупрежден одним из доброжелателей среди коммунаров о том, что ему грозит арест. Тогда Рошфор решился бежать через линию "нейтральных" прусских войск - и угодил прямиком в лапы версальцам. Которые совершенно не посмотрели на то, что Рошфор бежал от коммунаров: пока в дни Кровавой недели Луиза Мишель сражалась на баррикадах, Рошфор, как опасный смутьян и сторонник Коммуны, уже сидел в Версальской тюрьме.
Анри Рошфор (1931-1913)
И вот, собственно, вот так в итоге вышло, что Луиза Мишель и Анри Рошфор оказались на одном и том же корабле "Виргиния", который увозил приговоренных ссыльных на острова Новой Каледонии.
Вы себе хорошо представляете, что такое плавучая тюрьма? Я раньше тоже как-то не представляла. Это удовольствие, пожалуй, переплюнет даже пеший путь в Сибирь в кандалах. Корабль плывет несколько месяцев. Люди сидят в нижних трюмах прямо на присыпанном гнилой соломой полу, прикованные цепями - что в штиль, что в шторм. У кого там морская болезнь - никому, конечно, нет дела. Луиза Мишель пишет: "...мы занимали самую большую клетку... с нами вместе были двое детей г-жи Леблан: мальчик шести лет и девочка нескольких месяцев, родившаяся в тюрьме Шантье. В клетке напротив нас находились Анри Рошфор... (следует перечисление ссыльных - РД). Нам было строжайше запрещено разговаривать друг с другом из разных клеток. Конечно, это нас не останавливало. Рошфор и госпожа Лемель заболели с самого начала плавания и не оправились до самого его конца. .. Что касается меня, то морская болезнь меня щадила, как и пули, и мне было совестно, что я нахожу столько прелести в путешествии, в котором Рошфор и г-жа Лемель не видели ничего, кроме страданий. Бывали дни, когда ветер бушевал и море было бурно. Тогда за кормою корабля, сверкая на солнце, переливались как будто два длинных алмазных ожерелья, несколько дальше они сливались в одну струю, которая долго еще блестела позади..."
"До восстания Коммуны я не видела ничего, кроме Шомон и Парижа. С окрестностями Парижа я познакомилась, когда была в действующих войсках Коммуны... И вдруг теперь, после того, кк я всю жизнь мечтала о путешествиях, я оказалась в открытом океане - между небом и водой - двумя пустынями, которые переговаривались друг с другом грозными голосами ветра и волн. Мы увидели Южный Ледовитый океан. Темной ночью на палубу нашу падал снег..."
Письменные принадлежности на корабле, конечно же, тоже были запрещены - как и любые контакты между камерами. Но кто остановит узников? Они начинают передавать друг другу листки со стихами. Мишель и Рошфор, конечно, и раньше были знакомы, еще до войны, по всяким общественным и оппозиционным кругами, и нравились друг другу: во всяком случае в мемуарах они пишут друг о друге с симпатией. И вот он ей первый пишет и передает в камеру стихи. Такие, политические. Про растоптанную и поруганную Францию, про несправедливое торжество победителей, и про то, что "бояться ли нам зубов людоеда? Ведь мы столько раз рисковали в них попасться". "Наш ветхий государственный порядок плывет по морю позора, переходя от преступления к преступлению".
Луиза пишет, что очень обрадовалась, получив эти тайком переданные стихи: "тем более, что в них я увидела доказательства того, что несмотря на свою болезнь, Рошфор еще может работать". И она ему отвечает тоже стихами - но пишет совсем о другом. О том, как прекрасен Ледовитый океан и о том, куда уносят их волны - в какую-то другую, неведомую новую жизнь...
"Взгляните, по волнам и в небесах
Плывут и блуждают светящиеся туманности
То несутся, распустив паруса,
Неведомые флотилии над беспредельными безднами,
В воздушном океане - небесные корабли,
На морских волнах - таинственное мерчание
Переливающихся огней..."
"... Я много раз рассказывала о том, как я стала анархисткой во время своего путешествия в Новую Каледонию..."
Рошфор снова ей ответил. И вот так они переписывались в стихах всю дорогу - два уже не очень молодых (им по сорок примерно лет) усталых, потрясенных обрушившимся на них несчастьем человека. Она потеряла свою любовь и счастье. А он оставил дома, во Франции, 16-летнюю дочь, которую любил. И то, как они оба пишут об этой переписке в своих мемуарах - что-то такое рождалось здесь, между ними, на этом корабле. Наверное, это не любовь. Может быть, это называется просто словом дружба. Здесь, в пути, эти стихи, эти листочки, тайком передаваемые друг другу, помогли обоим выжить.
... Спустя несколько лет Рошфор и еще несколько коммунаров совершили дерзкий побег из Новой Каледонии. Сначала они добрались вплавь до соседнего острова, а потом на лодке до Австралии. А уже оттуда на корабле вернулись в Европу. Среди сбежавших были бывшие члены Коммуны анархист Франсуа Журд и бланкист Паскаль Груссе, которые всю дорогу препирались на тему о том, кто же виноват в гибели Коммуны. Побег был осуществлен на деньги Рошфора, так как у остальных беглецов денег не было вообще. Луиза Мишель была амнистирована в 1880 году, жила во Франции и Англии, участвовала в рабочем движении, преподавала в организованной анархистами школе. Перед смертью в 1905 году приветствовала начавшуюся революцию в России. Анри Рошфор, вернувшийся после амнистии во Францию, продолжил журналистскую и политическую карьеру, в которой не обходился без скандалов. В последние годы своей жизни он примкнул к крайне правым националистам и выступал на процессе против Дрейфуса. Умер в 82 года, почти потеряв к этому времени рассудок.
... Люди как реки: течение то сближает их, то разводит... жизнь все-таки гораздо сложнее советской историографии.
Луиза Мишель: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B8%D1%88%D0%B5%D0%BB%D1%8C,_%D0%9B%D1%83%D0%B8%D0%B7%D0%B0
Анри Рошфор: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%BE%D1%88%D1%84%D0%BE%D1%80,_%D0%90%D0%BD%D1%80%D0%B8
А рассказать я, собственно, хочу вот о чем...
... Луизу Мишель, "красную деву Монмартра", советская историография любила. А журналиста Анри Рошфора, "мелкобуржуазного радикала" - нет. Собственно говоря, Луиза Мишель, знаменитая анархистска и педагог - тоже не вполне вписывалась в советскую идеологическую парадигму. Но поскольку женщина и героиня, и поскольку подходящей женщины "твердых марксистских убеждений" в соответствующем кругу парижских коммунаров не нашлось, то мелкие слабости в виде неправильного мировоззрения Луизе Мишель прощались, лишь со снисходительной отеческой жалостью писалось о ее заблуждениях. Собственно говоря, анархисткой она стала позже - как она сама пишет в мемуарах, именно на корабле. На корабле, о котором у нас пойдет речь. И после поражения Коммуны уже не будет мирных-анархистов-по-Прудону, которые считали, что у них в запасе есть двести лет, чтобы выстраивать снизу систему гражданского самосознания с помощью школ, столовых и рабочих кооперативов. Этих тихих интеллектуалов больше не будет - на смену им придут гораздо более радикальные деятели с оружием и взрывчаткой. А во время самой Парижской коммуны Луиза Мишель близка скорее к околобланкистским кругам. И близка она к ним не столько по внутренним идейным причинам, сколько по причинам глубоко личным. Дело в том, что к активным бланкистам принадлежит Теофиль Ферре. А Мишель в него влюблена - и любовь эта, судя по всему, совершенно платоническая. Потому что радикал Ферре влюблен прежде всего в революцию, а потом во все остальное. И еще потому, что Луиза Мишель его почти на пятнадцать лет старше. Но они общаются, они переписываются - и они переписываются вплоть до его последних дней, когда они сидят рядом в одной и той же тюрьме Сатори, в разных одиночных камерах. В своей камере она одна из первых узнает о том, что Ферре и Россель приговорены к расстрелу.
Теофиль Ферре (1846-1871)
... вот эта фраза в ее мемуарах о том, что в те дни по коридорам тюрьмы Сатори все время проходили как тени бледные юные девушки - Мария Ферре и Сара Россель - и дальше она обрывает свою мысль, словно не хочет, не может писать дальше; и если читатель не понимает контекста, то он не чувствует интонации. А я слишком хорошо понимаю: это сестры. Они ходят на последние разрешенные свидания к приговоренным. Я начинаю плакать в этом месте - вспоминаю почему-то сразу Екатерину Бибикову и вообще весь хвост ассоциаций. Вообще эта казнь вызывает возбуждение общественности, сочувствие и возмущение правительством со стороны даже тех, кто не поддерживал коммунаров. Казалось бы, с одной стороны, во время Кровавой недели в Париже были без суда и следствия расстреляны тысячи: до сих пор неизвестно точное число жертв, оценки колеблются от 6-7 тысяч до 40-50 тысяч (я, не будучи специалистом, навскидку предположила бы, что адекватная оценка может быть в районе 15-20 тысяч). И на этом фоне число расстрелянных впоследствии по приговорам военных судов не так уж велико. Но именно это - резонансная казнь, она вызывает массовые протесты; во-первых Россель и Ферре - яркие заметные фигуры (третьим вместе с ними расстреливают сержанта Буржуа за переход на сторону федералистов). Но тут такой оттенок... вот, как это объяснить? Потому что ужасы Кровавой недели - это можно если не оправдать, то понять: когда это в горячке боя, когда взаимное озлобление, когда под конец крыша уже поехала у обеих сторон, когда с обеих сторон муссируются многократно преувеличенные слухи о зверствах противника, это вот как-то можно списать. А когда спустя полгода, когда противник уже давно повержен и обезоружен, когда страсти улеглись, когда утвердившее свою власть правительство МОГЛО БЫ проявить милосердие - хотя бы во имя мира и спокойствия в стране, уставшей от страшной войны и гражданской смуты - и вместо этого власти утверждают расстрельный приговор. Вот ЭТО взрывает обществу мозг. Но никакие массовые петиции о помиловании осужденных не подействовали. Россель, Ферре и Буржуа идут под расстрел. А Луиза Мишель, видимо, видит их из окна тюрьмы. Ей путь - в жизнь, в ссылку в Новую Каледонию.
Луиза Мишель (1830-1905)
Теперь несколько слов про Рошфора и про то, почему неугодный советским марксистам "мелкобуржуазный политик" оказался с Луизой Мишель на одном корабле. Рошфор в последние годы Второй империи был очень популярным оппозиционным журналистом. Его газета "Марсельеза", которую то запрещали, то разрешали, то снова запрещали, была центром притяжения разных революционных и оппозиционных сил - как левых республиканцев, так и социалистов различных оттенков. Но сам Рошфор социалистом не был - что, собственно, и предопределило отношение к нему советских пропагандистов от истории. Вообще говоря, Рошфор, судя даже по его же собственным мемуарам - человек малоприятный. Радикальный болтун, самовлюбленный позер, любящий быть в центре внимания, с весьма расплывчатой политической позицией и при этом зарабатывающий неплохие деньги на своей оппозиционности. Но при этом язык у него был острый, как бритва, и за это либеральная и радикальная интеллигенция своего времени носила его в буквальном смысле слова на руках. Рошфор был избран членом Версальского собрания, однако правительство Тьера не поддержал и имел мужество выйти из числа депутатов. На протяжении двух месяцев власти Парижской коммуны Рошфор находился в Париже и издавал независимую демократическую газету "Пароль" - которая, по оценкам советских авторов, была не столько за Коммуну, сколько против Версаля. Газета была опять-таки очень популярна среди интеллигенции и средних слоев. Но по мере радикализации Коммуны и усиления противоречий между фракциями коммунаров отношения Рошфора и Коммуны ухудшались. Выступив против созданного Комитета общественного спасения и фактически встав на сторону прудонистского меньшинства, Рошфор вступил в резкий конфликт с якобинско-бланкистским большинством Коммуны, которое к этому времени оттеснило соперников от деятельности. 18 мая газета Рошфора была закрыта постановлением Комитета Общественного спасения, а сам Рошфор был предупрежден одним из доброжелателей среди коммунаров о том, что ему грозит арест. Тогда Рошфор решился бежать через линию "нейтральных" прусских войск - и угодил прямиком в лапы версальцам. Которые совершенно не посмотрели на то, что Рошфор бежал от коммунаров: пока в дни Кровавой недели Луиза Мишель сражалась на баррикадах, Рошфор, как опасный смутьян и сторонник Коммуны, уже сидел в Версальской тюрьме.
Анри Рошфор (1931-1913)
И вот, собственно, вот так в итоге вышло, что Луиза Мишель и Анри Рошфор оказались на одном и том же корабле "Виргиния", который увозил приговоренных ссыльных на острова Новой Каледонии.
Вы себе хорошо представляете, что такое плавучая тюрьма? Я раньше тоже как-то не представляла. Это удовольствие, пожалуй, переплюнет даже пеший путь в Сибирь в кандалах. Корабль плывет несколько месяцев. Люди сидят в нижних трюмах прямо на присыпанном гнилой соломой полу, прикованные цепями - что в штиль, что в шторм. У кого там морская болезнь - никому, конечно, нет дела. Луиза Мишель пишет: "...мы занимали самую большую клетку... с нами вместе были двое детей г-жи Леблан: мальчик шести лет и девочка нескольких месяцев, родившаяся в тюрьме Шантье. В клетке напротив нас находились Анри Рошфор... (следует перечисление ссыльных - РД). Нам было строжайше запрещено разговаривать друг с другом из разных клеток. Конечно, это нас не останавливало. Рошфор и госпожа Лемель заболели с самого начала плавания и не оправились до самого его конца. .. Что касается меня, то морская болезнь меня щадила, как и пули, и мне было совестно, что я нахожу столько прелести в путешествии, в котором Рошфор и г-жа Лемель не видели ничего, кроме страданий. Бывали дни, когда ветер бушевал и море было бурно. Тогда за кормою корабля, сверкая на солнце, переливались как будто два длинных алмазных ожерелья, несколько дальше они сливались в одну струю, которая долго еще блестела позади..."
"До восстания Коммуны я не видела ничего, кроме Шомон и Парижа. С окрестностями Парижа я познакомилась, когда была в действующих войсках Коммуны... И вдруг теперь, после того, кк я всю жизнь мечтала о путешествиях, я оказалась в открытом океане - между небом и водой - двумя пустынями, которые переговаривались друг с другом грозными голосами ветра и волн. Мы увидели Южный Ледовитый океан. Темной ночью на палубу нашу падал снег..."
Письменные принадлежности на корабле, конечно же, тоже были запрещены - как и любые контакты между камерами. Но кто остановит узников? Они начинают передавать друг другу листки со стихами. Мишель и Рошфор, конечно, и раньше были знакомы, еще до войны, по всяким общественным и оппозиционным кругами, и нравились друг другу: во всяком случае в мемуарах они пишут друг о друге с симпатией. И вот он ей первый пишет и передает в камеру стихи. Такие, политические. Про растоптанную и поруганную Францию, про несправедливое торжество победителей, и про то, что "бояться ли нам зубов людоеда? Ведь мы столько раз рисковали в них попасться". "Наш ветхий государственный порядок плывет по морю позора, переходя от преступления к преступлению".
Луиза пишет, что очень обрадовалась, получив эти тайком переданные стихи: "тем более, что в них я увидела доказательства того, что несмотря на свою болезнь, Рошфор еще может работать". И она ему отвечает тоже стихами - но пишет совсем о другом. О том, как прекрасен Ледовитый океан и о том, куда уносят их волны - в какую-то другую, неведомую новую жизнь...
"Взгляните, по волнам и в небесах
Плывут и блуждают светящиеся туманности
То несутся, распустив паруса,
Неведомые флотилии над беспредельными безднами,
В воздушном океане - небесные корабли,
На морских волнах - таинственное мерчание
Переливающихся огней..."
"... Я много раз рассказывала о том, как я стала анархисткой во время своего путешествия в Новую Каледонию..."
Рошфор снова ей ответил. И вот так они переписывались в стихах всю дорогу - два уже не очень молодых (им по сорок примерно лет) усталых, потрясенных обрушившимся на них несчастьем человека. Она потеряла свою любовь и счастье. А он оставил дома, во Франции, 16-летнюю дочь, которую любил. И то, как они оба пишут об этой переписке в своих мемуарах - что-то такое рождалось здесь, между ними, на этом корабле. Наверное, это не любовь. Может быть, это называется просто словом дружба. Здесь, в пути, эти стихи, эти листочки, тайком передаваемые друг другу, помогли обоим выжить.
... Спустя несколько лет Рошфор и еще несколько коммунаров совершили дерзкий побег из Новой Каледонии. Сначала они добрались вплавь до соседнего острова, а потом на лодке до Австралии. А уже оттуда на корабле вернулись в Европу. Среди сбежавших были бывшие члены Коммуны анархист Франсуа Журд и бланкист Паскаль Груссе, которые всю дорогу препирались на тему о том, кто же виноват в гибели Коммуны. Побег был осуществлен на деньги Рошфора, так как у остальных беглецов денег не было вообще. Луиза Мишель была амнистирована в 1880 году, жила во Франции и Англии, участвовала в рабочем движении, преподавала в организованной анархистами школе. Перед смертью в 1905 году приветствовала начавшуюся революцию в России. Анри Рошфор, вернувшийся после амнистии во Францию, продолжил журналистскую и политическую карьеру, в которой не обходился без скандалов. В последние годы своей жизни он примкнул к крайне правым националистам и выступал на процессе против Дрейфуса. Умер в 82 года, почти потеряв к этому времени рассудок.
... Люди как реки: течение то сближает их, то разводит... жизнь все-таки гораздо сложнее советской историографии.