"Городок": другие "белые" и другие "красные" - исторический обзор
Прежде, чем я продолжу историю судьбы Траугута, хочу ответить подробнее на вопрос Хильд в одном из тредов о том, кто такие вообще "красные" и "белые". Напишу об этом подробнее сейчас, поскольку боюсь, что иначе дальнейшее изложение может быть малопонятным.
Итак. К середине-концу пятидесятых годов бОльшая часть образованного польского общества плюс-минус сходились на том, что хорошо бы Польше восстановить свою государственную независимость. При этом, естественно, были те, кто желал этого более активно (эти в конечном итоге и образовывали различные политические партии и организации) и те, кто желал этого, так сказать, в глубине души.
О последних в этом конкретном треде речи не будет (хотя на будущей игре, если она состоится, я все-таки хотела бы сместить акценты от политического активиста к обывателю; но сначала давайте посмотрим на то, какие вообще разворачивались политические знамена).
Опять-таки, мы говорим об образованном обществе прежде всего потому, что тому же крестьянству, в сущности, было в массе своей глубоко до фени, в каком государстве жить - российском, польском или литовском, лишь бы оброку и прочих повинностей было поменьше. Именно поэтому на всем дальнейшем протяжении этой истории каждая противоборствующая сторона порывалась объяснить несчастному крестьянину его глубинную политическую выгоду.
Далее, насчет независимости более-менее соглашались все. А вот о том, как должна выглядеть оная будущая независимость, каким способом и под какими лозунгами ее следует достичь - тут уже начиналась полная разноголосица.
Соответственно основных спорных вопросов было как минимум четыре.
1) "Оружием или дипломатией?"
Часть считала, что независимости можно достигнуть мирным путем, с помощью дипломатических переговоров. Они рассчитывали в основном на дипломатическую поддержку Англии и Франции. Отчасти с правого фланга к ним примыкали и те умеренные либералы, которые вообще независимости не хотели: кое-кто полагал, что в составе Российской империи можно жить вполне неплохо, если надавить на императорское правительство и добиться бОльшей национально-культурной автономии и различных уступок. Положение автономии в составе мощного государства казалось этим деятелям (в основном из самого высшего общества) тем более удовлетворительным, что сильная царская армия, властный и карательный аппарат представлялись им некой гарантией спокойствия и порядка в крае (ну чтобы собственные крестьяне и всякие нигилисты-социалисты не бунтовали, вы же понимаете - циничная, но вполне объяснимая точка зрения); а также кое-кто полагал, что независимая, но слабая Польша легко вновь станет легкой добычей более мощных соседних стран. Поэтому эти деятели держались за Россию, но при этом надеялись урвать кусок побольше. Кроме того, обычно это не мешало им люто ненавидеть Россию и русских :)
Но большинство все-таки сходилось на том, что лучше быть бедными и гордыми, но свободными :) Те, кто не надеялся получить свободу мирным путем, полагали, что вооруженная борьба спасет отцов польской демократии :) Но относительно целей и методов вооруженной борьбы также не было единства.
2) "А где наши границы?"
Большинство желало восстановления независимой Польши в границах 1772 года, то есть до начала разделов. Напомню, что это включает в себя территорию собственно Польши, Литвы, Беларуси и значительную часть современной (западной) Украины.
Кое-кто шел в своих аппетитах еще дальше, желая претендовать также на значительно раньше отошедшие к России территории левобережной Украины, и даже на город Смоленск с прилегающим регионом.
То, что мнение украинских, белорусских и литовских крестьян при этом... мягко говоря, не слишком учитывалось (да и учитывать, в сущности, было особенно нечего - поскольку, как уже было сказано, крестьяне редко интересуются политическими теориями и политическими границами) - это уже очевидно. Сложнее было с тем, что и кое-кто из радикальной мелкой шляхты - уроженцев Северо-Западного края - не всегда желал соглашаться с тем, что деятели из Варшавы будут устанавливать границы и решать судьбу их собственных родных мест.
(Ситуация на Украине, где было к тому времени уже собственное - отличное от польского - выраженное украинское националистическое движение, была еще более сложной, и я ее сознательно не рассматриваю, поскольку мы в принципе не будем отыгрывать эту территорию и проблематику).
Собственно, по большому счету, что делать с так называемыми "восточными окраинами" (так стыдливо порой именовали бывшие земли ВКЛ из Варшавы - а для России в свою очередь это были "западные" или "северо-западные окраины"), толком не знал никто. И если позиция правых националистов в этом вопросе по крайней мере отличалась определенностью, то левые, робко провозглашавшие "право народов Литвы самим решать свою судьбу после победы восстания" или грезившие, в славянофильских традициях, о "свободной добровольной конфедерации славянских народов", выглядят в данном случае какими-то уж совсем наивными идиотами :) Но - что было, то было.
3) "А с кем дружим?"
Среди тех, кто желал вооруженного восстания, сразу образовалось два крайних фланга. Одни полагали, что восстание послужит аванпостом для западной - прежде всего английской и французской интервенции, которая поддержит восставших в их борьбе против царского правительства. Соответственно, все, чтобы требовалось в этой версии от вооруженных повстанцев - это продержаться до прихода иностранных профессиональных армий.
Сторонники этой точки зрения опирались на противоречия, существовавшие между Россией, Англией и Францией после Крымской войны; и на крайне неопределенные декларативные обещания, выданные западными правительствами лидерам польской эмиграции.
Более левые искали поддержки в революционно-освободительных движениях Европы: были те, кто еще раньше сражался в составе гарибальдийцев, на стороне венгерской революции и др.
Но крайне левый фланг объявил в первую очередь о союзе с русским революционным подпольем, мечтая о превращении восстания в Польше и на западных окраинах во всеобщую общероссийскую революцию, которая покончит с царизмом и угнетением народов и сословий. И в этой связи естественнейшим образом возникал четвертый спорный вопрос:
4) "А что у нас тут будет дальше?"
или - а чего мы, собственно, хотим после победы восстания? Как будет выглядеть наша драгоценная независимая ойчизна? И тут уж в товарищах согласья не было от слова "совсем". На крайне правом фланге родовитая аристократия жила мертвым прошлым: этим представлялась старая сословная, шляхетская "Речь Посполита", с ее сеймами и сеймиками, правом вето, орденами и хоругвями; с прекрасными панами с лихо закрученными усами, на конях, с саблями и в конфедератках; с крайне запутанной иерархической системой сословных отношений... - а заодно, заметим, и с возможностью безнаказанно "сечь и мордовать хлопов"...
Более реалистично мыслящие хотели... ну каких-нибудь преобразований. Каких-нибудь - это, пожалуй, ключевое слово. При этом спектр желаний мог варьироваться крайне широко - от программы в духе александровских правительственных реформ до почти якобинской программы буржуазной революции. На повестке дня остро стоял аграрный вопрос, причем стоял и на собственно польских, и на литовско-белорусских землях, но по-разному: если на территории Царства Польского крестьяне с начала века имели статус "лично-свободных", но при этом в массе своей безземельных; то Северо-Западный край отличался весьма уродливыми формами крепостного права (не случайно же именно виленский генерал-губернатор Назимов в конце пятидесятых годов стал первым инициатором, побудившим дворянство края подать проекты отмены крепостного права).
На крайне левом фланге радикалы, начитавшиеся Герцена и Чернышевского, звали народ в топоры и грезили о всеобщем царстве справедливости и таинственном крестьянском социализме (смутно себе, впрочем, представляя, что это такое).
Как видите, картинка получается достаточно пестрая. В соответствии с этой пестротой к началу шестидесятых годов оформились две основных условных партии, получивших название "белых" и "красных". При этом надо понимать, что это не были партии в привычном нам смысле слова, то есть не четко структурированные организации с фиксированным членством, а скорее некие "группы поддержки", придерживавшиеся (в очень размытой форме) той или иной политической платформы, с постоянным перетеканием людей из одной группы в другую. Если определить эти партии совсем грубо и приблизительно, то можно сказать, что "белые" - это либералы, умеренные, "красные" - радикалы.
В свою очередь "белых" можно разделить на "белоправых" и "белолевых". "Белоправые" - это, собственно, вовсе не "белые", а те самые "культурно-автономисты" (все это крайне условно). В конце пятидесятых годов в Варшаве они группировались вокруг легального "Сельскохозяйственного (Земледельческого) общества", состоявшего в основном из умеренно-либеральной аристократии и верхушки интеллигенции, которыми руководил харизматичный лидер - граф Анджей Замойский. Эти умники всячески изображали дружбу и братство с назначенной царской администрацией, а крестьянский вопрос пытались решить всеобщим переводом крестьян на оброк (чинш) взамен барщины при условии "добровольного согласия обеих сторон". Однако в начале шестидесятых, когда охваченная волнениями Варшава была объявлена на военном положении, Сельскохозяйственное общество было запрещено, а его бывшие члены разбрелись кто куда.
Собственно "белая" партия ориентировалась на консервативную эмиграцию во главе с бывшим руководителем Ноябрьского восстания графом Адамом Чарторыйским (а впоследствии, после его смерти - его сыном Владиславом). Их основная программа может быть сформулирована примерно так: восстановление независимой Польши в границах 1772 года с помощью дипломатических методов, но если не получается дипломатическими методами - то с помощью вооруженной интервенции западных армий; поднятый на щит национализм и минимум социальных и экономических преобразований в духе старой Конституции 1 мая.
Около 1861 года "белые" в Варшаве оформились в более-менее единую организацию, руководящим органом которой стала "Дирекция".
"Белое представительство" образовалось также в Вильно - лидером литовских белых стал первоначально граф Виктор Старжинский (гродненский губернский предводитель дворянства), а в дальнейшем - Якуб Гейштор, небезынтересный человек, о котором я постараюсь рассказать подробнее, когда соберусь писать о судьбе Сераковского.
"Красные" по сравнению с белыми оказались еще более пестрыми и разнородными, поэтому они быстренько разделились на "правицу" (умеренных красных, как сказали бы в советское время - "буржуазных националистов") и "левицу" (красных радикалов, социалистов-интернационалистов).
"Правые красные" в течение долгого времени ориентировались на эмигрантского деятеля генерала Людвика Мерославского. Это был авантюрист с весьма героической биографией - в молодости сражался в Ноябрьском восстании, в 1848 году участвовал в восстании в Познани, сражался в армии Гарибальди. К описываемому моменту пан Людвик отличался цветистой патриотической риторикой и бездной самолюбия. Радикальная молодежь в эмиграции и в самой Польше его обожала, при том, что выраженной собственно политической платформы у него, по-видимому, не было.
В Варшаве среди умеренно-красных тоже выделились свои лидеры, среди которых наибольшую известность приобрели впоследствии Агатон Гиллер и Оскар Авейде. Гиллер успел отбыть ссылку и солдатчину в николаевское время (за попытку бежать за границу и присоединиться к восстанию 1848 года) и вернулся по александровской амнистии. Вероятно, это наложило неизгладимый отпечаток на его деятельность - он был всегда очень осторожен и всегда боялся, как бы чего не вышло.
"Красные радикалы", "левица", как водится, были наиболее популярны в советское время - вероятно, поэтому информации об их деятельности у меня больше всего. Это тоже было весьма неоднородное течение, от радикальных националистов, проповедовавших национальную республику и радикальные демократические и аграрные преобразования, до наивных социалистов, верящих в крестьянскую республику, всеобщее народное вече и свободную федерацию братских славянских народов.
Если идеи "правых" шли в основном от собственно польской национальной и эмигрантской (после восстания 1830-го года) традиции, то идеи "левых" чаще всего формировались... в Петербурге :) Среди "левокрасных" различных оттенков оказалось очень много офицеров царской армии - причем не просто абы каких офицеров, а слушателей и выпускников престижных офицерских школ - Академии Генерального Штаба, Артиллерийской академии; а также выпускников Петербурского университета. "Крамола" распространялась через легальные журналы - "Современник", "Отечественные записки", либеральный "Военный сборник" (в редактировании которого одно время принимал участие Чернышевский), а также через польскую либеральную газету "Слово" (получившую легальное разрешение на издание в Петербурге и вскоре запрещенную после нескольких номеров). "Крамола" распространялась через нелегальный герценовский "Колокол", среди корреспондентов и сотрудников которого также оказалось немало людей из этой среды. Наконец, от газет и изданий крамола поползла в офицерские и студенческие кружки весьма пестрого вида, которые, сливаясь и разливаясь, в конце концов к 1862 году образовали еще два подобия условно-организованного (скорее "условно", нежели "организованного") подполья. Одна организация получила название "Комитет русских офицеров в Польше" и объединяла различные офицерские кружки в войсках и учебных заведениях, в которые входили либеральные и радикальные офицеры как русские, так и поляки. "Комитет русских офицеров", сотрудничая с польскими "красными", в свою очередь влился в общерусскую организацию весьма размытого вида - так называемую первую "Землю и волю".
... Но мы говорили о "левокрасных", которые из Петербурга расползлись в Варшаву, в Вильно и в другие регионы...
В целом советская историография считала, что "белые" были партией в основном крупных помещиков и крупной буржуазии (и состав их был примерно такой же), "красные" же во всех своих оттенках - типично "разночинская" партия, представляющая пестрые интересы мелкой и средней шляхты, интеллигенции, городской молодежи, сравнительно образованной части городских низов и прочего. В общем и целом это действительно соблюдалось, хотя, конечно, находились исключения как в ту, так и в другую сторону (один из лидеров "белых", Кароль Маевский - из городских Варшавских мещан, не сумевших доказать свое дворянское происхождение; один из лидеров "красных", Зыгмунт Падлевский - из семьи довольно богатого помещика-землевладельца).
... Вся эта невероятная пестрота была, к тому же (или в первую очередь) густо замешана на войне амбиций, самолюбий, претензий и личных авторитетов.
Это была, так сказать, теория (у вас уже крыша едет?), теперь немного собственно истории и хронологии.
Городской комитет красных был впервые организован в Варшаве в октябре 1861 года. Первоначальный состав комитета был "левый" - его образовали недоучившийся студент Киевского университета Игнаций Хмеленский и писатель Аполлон Коженевский. Вскоре к ним присоединился яркий деятель - Ярослав Домбровский, приехавший из Петербурга. С мая 1862 года городской комитет стал называться Центральным национальным комитетом (ЦНК). Летом 1862 года лидеры "левых красных" прежде всего в лице Домбровского с помощью офицерской организации Андрея Потебни собирались поднять вооруженное восстание в Варшаве. План предусматривал захват Варшавской цитадели и крепости Модлин близ Варшавы. В момент, когда Домбровский докладывал свой план на заседании ЦНК, в состав последнего входили, кроме трех "левых красных", также двое колеблющихся. Из числа колеблющихся один проголосовал против плана, а второй проголосовал "за"... и тут же на следующий день сообщил о содержании плана и о своих сомнениях своим друзьям из числа так называемого Студенческого комитета, находившегося под влиянием "белых".
Напуганные "белые" решили организовать переворот в стане политического противника. На следующий день на заседание красного ЦНК ворвался член дирекции "белых" Кароль Маевский с друзьями и добился изменения состава ЦНК. Двое самых "левых" красных были выведены из состава комитета, взамен туда вошли Маевский, представитель умеренных красных - осторожный Агатон Гиллер, и еще человек пять для массовки :)
Гиллер отменил решение о подготовке городского восстания.
"Левые красные", как нетрудно догадаться, не смирились, а... организовали новый переворот, добившись вывода из состава ЦНК Маевского и других "белых", а взамен введя туда еще одного радикала из числа своих - Бронислава Шварце (запомним эту фамилию - у этого человека оказалась интересная судьба).
Новый комитет, в которой представителей "правых" и "левых" красных оказалось примерно поровну, изрядно напоминал лебедя, рака и щуку. Намеченное летом восстание, однако, так и не состоялось, поскольку власти неожиданно арестовали Ярослава Домбровского.
К осени 1862 года ЦНК снова изрядно полевел - на месте арестованного Домбровского оказался Зыгмунт Падлевский. В качестве умеренной оппозиции выступал Агатон Гиллер.
Осенью 1862 года Падлевский и Гиллер после длительных переговоров заключили договор (первый с энтузиазмом, второй - из соображений дипломатии и необходимости) о сотрудничестве и совместном вооруженном выступлении вместе с русскими революционными организациями. Переговоры сначала велись в Лондоне с издателями "Колокола", затем в Петербурге с руководством организации "Земля и воля". Высокие договаривающиеся нелегальные стороны :) согласились в том, чтобы начать восстание не ранее весны 1863 года (это было связано с тем, что к этому времени наивные русские социалисты ожидали начала всеобщего крестьянского выступления, связанного с окончанием сроков составления уставных грамот по Манифесту 19 февраля). Сопровождалось все это кучей условий и оговорок - даже чрезмерные энтузиасты и идеалисты не слишком доверяли друг другу.
В декабре по Варшаве прокатилась волна арестов, в том числе был арестован Бронислав Шварце и еще некоторое количество радикальных деятелей. И тут руководители ЦНК перепугались и решили... объявить о самороспуске... с тем, чтобы набрать НОВЫЙ состав ЦНК, желательно из числа лиц, неизвестных арестованным. Новый состав ЦНК возглавил человек из числа "умеренных красных" - Оскар Авейде, в составе комитета остались непотопляемые Гиллер и Падлевский, а на оставшиеся места Авейде набрал своих сторонников.
Тем временем в течение 1862 года оформилось движение в Литве. Представительство литовских красных получило название Литовского провинциального комитета. В Литве из-за запутанности национально-территориального вопроса и из-за особой актуальности крестьянского вопроса сразу произошло очень резкое размежевание. Первоначальную власть в литовском движении захватили очень красные, среди которых немедленно выделилась еще более радикальная группировка во главе с яркой личностью - Константином Калиновским. Последний (успев перессориться не только с белыми, и с умеренно-красным приехавшим из Варшавы эмиссаром ЦНК Нестором Дюлераном, но и даже с некоторым количеством левых радикалов), повел борьбу не только за крайне экстремистские политические и аграрные лозунги, но и за территориальный сепаратизм и полную независимость литовского движения, в том числе и от Варшавы. Наиболее радикальные литовские красные предприняли в 1862 году на территории Виленской и Гродненской губерний что-то вроде прообраза будущего "хождения в народ" - под видом сельских учителей и писарей, одетые в крестьянскую одежду, они ходили по деревням и агитировали народ восставать против грабительских условий манифеста 19 февраля; на эту тему они издавали и распространяли подпольную газету на белорусском языке (латиницей) под названием "Мужицкая правда".
Ну тут подошло время рекрутского набора, объявленного Велепольским, а вместе с ним - и время основного восстания. Не будем излагать длинную историю о том, как в результате героического идиотизма варшавского ЦНК и в первую очередь лично Падлевского и приехавшего на место арестованного Шварце Стефана Бобровского восстание началось преждевременно, неподготовленным. Тем временем произошел очпередной переворот: не согласившийся с решением радикальных идиотов Гиллер был выведен из состава ЦНК и заменен Бобровским.
С началом восстания ЦНК, переименовавший себя во временное национальное правительство (Жонд народовый), издал ряд документов - манифест, призывавший народ к вооруженной борьбе за независимость, и ряд декретов, провозглашавших наделение крестьян землей, политические свободы и равенство всех сословий и наций перед законом (в общем, эдакая демократическая мелкобуржуазная революция).
Тем временем в ЦНК назревал... да, вы правильно догадались - очередной переворот. Услав непримиримого Падлевского организовывать вооруженные отряды на местах, остальные члены ЦНК посовещались и за спиной Падлевского решили передать руководство восстанием в руки назначенного диктатора - эмигрантского деятеля Людвика Мерославского. Самолюбивый пан Людвик, в восторге от того, что к нему обратились, тут же согласился принять этот пост. Диктатура Мерославского продержалась что-то около недели: тот прибыл к границе, для начала принял на себя командование первым попавшимся встретившимся ему партизанским отрядом, тут же в двух стычках за два дня был разбит и скрылся обратно за границу, после чего уже не делал попыток попасть обратно на территорию Царства Польского.
Но на этом история не закончилась. Тем временем белые, которые прежде вообще выступали против восстания, решили отстранить красных от руководства (в благих целях, естественно) и перехватить его в свои руки. Белые сделали ставку на одного из повстанческих командиров - довольно успешного в военном плане, но совершенно неразборчивого в "высокой политике" генерала Мариана Лянгевича. С белыми тут же стакнулись обиженные... правые красные (помните исключенного из ЦНК Гиллера?). На тайном (в том числе от ЦНК) совещании в Кракове Лянгевичу были предложены диктаторские полномочия. Лянгевич ничего не понял и в изданной прокламации объявил, что принимает на себя диктаторские полномочия по согласованию с Временным национальным правительством. Почесав репу, ЦНК решил принять создавшееся положение дел и принять диктатуру Лянгевича, оговорив свои условия. Втайне друг от друга на переговоры с Лянгевичем отправились две группы - умеренных в лице Гиллера (к тому времени снова оказавшемся в составе ЦНК) и левых в лице Бобровского. Пока посланцы ехали, Лянгевич, дав своему отряду приказ героически атаковать царские кордоны, чтобы пробиваться вглубь территории Царства Польского, тем временем среди ночи... уехал из отряда, желая якобы пробраться через Галицию к повстанцам в Люблинском воеводстве. Сразу после перехода границы Лянгевич был арестован австрийскими властями. Стефан Бобровский публично откомментировал падение диктатуры Лянгевича от имени ЦНК. Вскоре после этого Бобровский был убит на дуэли одним из "белых" деятелей при весьма смутных обстоятельствах.
После этого власть в ЦНК и Национальном правительстве захватили "белые". В новом правительстве оказались бывшие представители дирекции "белых" Кароль Рупрехт и Кароль Маевский, а также... да, да, непотопляемые Гиллер и Авейде.
Тем временем еще в конце февраля произошел переворот в руководстве Литовским движением: напуганные красным радикализмом Калиновского, звавшего народ в топоры, власть в Вильно захватили "белые". Во главе реорганизованного Литовского комитета встал Якуб Гейштор. Обе противоборствующие стороны обратились за третейским судом в Варшаву, однако раздираемому противоречиями варшавскому повстанческому руководству (хотя оно и призвало народ Литвы к оружию вслед за народом Польши) было не до литовских дрязг. Но подробнее о своеобразной деятельности Гейштора мы поговорим в следующий раз (собственно говоря, в силу избранной нами для игры географической точки, события в Вильно для нас более значимы, нежели события в Варшаве).
Дальнейшие события в Варшаве развивались так. В конце мая 1863 года красные из варшавской городской организации вновь осуществили переворот, добившись очередной смены состава повстанческого правительства. Из старого состава ушли Гиллер и Рупрехт, новый состав - так называемое "правительство красных юристов" (средне-право-красных) вновь возглавил Оскар Авейде (почти такой же непотопляемый, как Гиллер). Новое правительство почти ничем не успело прославиться, как через три недели... последовал новый переворот. На этот раз вновь власть в Жонде народовом захватили "белые" прежде всего в лице Кароля Маевского...
Правление "белого жонда" продержалось долго - три месяца. Все это время Кароль Маевский делал главную ставку на возможное начало интервенции западных армий, старательно поддерживая продолжающееся вооруженное сопротивление в вялотекущем состоянии ("Достаточно, если в каждом уезде раздастся раз в неделю один выстрел, чтобы Европа освободила Польшу"). Поскольку за прошедших три месяца Европа так и не освободила Польшу, то Кароль Маевский и "белый жонд" в сентябре 1863 года махнули на все рукой и... сдали подпольную власть очередному составу "красных". Новое красное правительство (так называемое "сентябрьское правительство") оказалось еще более бардачным, нежели все предыдущие, и не додумалось ни до чего лучшего, как первым актом своего правления устроить теракт на наместника Берга...
(Тем временем еще летом, видя, что восстание в Литве идет на убыль, "белое" литовское представительство Гейштора демонстративно сдало власть обратно красным радикалам в лице Калиновского сотоварищи...)
Ну что, у вас уже совсем крыша поехала? Поднимите руки - хоть кто-нибудь что-нибудь понял в этом бардаке? Это невозможно понять умом, это невозможно запомнить, это можно осознать исключительно интуитивно :))
* * *
... Прежде, чем вернуться в следующем рассказе к судьбе Траугута, которого мы оставили направляющимся в Варшаву, скажу еще несколько слов о судьбе людей, упоминавшихся в этом посте.
"Левые красные", радикалы, погибли почти все. В Плоцке был расстрелян Падлевский, на дуэли убит Бобровский. В Северо-Западном крае добрый дедушка Муравьев перевешал и перестрелял бОльшую часть литовских красных. Из числа радикалов чудом уцелели практически только те, кто был арестован еще до начала восстания. Из них в советское время наибольшую известность приобрела своеобразная судьба Ярослава Домбровского. Отправленный на каторгу, он сумел бежать из московской пересыльной тюрьмы, некоторое время тусовался с русской революционной группой Ишутина (как раз вскорости в Петербурге прогремит выстрел Каракозова, связанного с группой ишутинцев), с помощью ишутинцев же ухитрился выкрасть из ссылки собственную жену и выехал за границу. Там через несколько лет он принял участие в борьбе Парижской коммуны, стал одним из военных руководителей коммунаров, и героически погиб во время боев с версальсакими войсками на уличных баррикадах.
А вот Валерию Врублевскому, одному из литовских соратников Калиновского, повезло дважды: первый раз он чудом уцелел в Беловежских лесах и сумел переправиться за границу, второй раз, вместе с Домбровским сражаясь на парижских баррикадах, опять уцелел, долгое время мотался по различным эмиграциям, активно участвовал в деятельности I Интернационала, наконец по амнистии вернулся обратно в Париж, где и умер и был похоронен на кладбище Пер-Лашез.
И еще один из красных радикалов, так же арестованный перед восстанием, уцелел и прожил долгую и любопытную жизнь. Помните - Бронислав Шварце? Он был приговорен к смертной казни, замененной каторжными работами (Шварце был французский подданный - этим отчасти объяснялось смягчение приговора), но до 1870 года содержался в одиночке в Шлиссельбурге, и лишь затем оказался на каторге, а потом в ссылке в Томске. Здесь несколько лет спустя он оказался одним из активных создателей и руководителей известного "Красного Креста "Народной воли" - организации, занимавшейся сбором помощи для всех политических каторжан и ссыльных во всей империи. Много лет спустя мемуары Бронислава Шварце, изданные на русском языке, окажутся одним из последних изданий знаменитого "Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев". В предисловии к изданию древние старики - последние уцелевшие народники, народовольцы, первые русские марксисты - писали о сибирской деятельности Бронислава Шварце с любовью и уважением. Пройдет еще несколько лет - и Сталин расправится и с "Обществом политкаторжан", и с их изданиями, и с доживающими свой век древними ветеранами... На долгие годы кануло в лету и имя Бронислава Шварце...
К "умеренно красным" и "белым" деятелям в массе своей судьба оказалась более благосклонной. Отбыл срок каторжных работ и глубоким стариком вернулся на родину в Литву Якуб Гейштор. В своих поздних мемуарах он писал о том, как он был другом литовским красным, как пытался их уберечь от необдуманных действий, и как ему жаль, что все они погибли...
Агатон Гиллер еще во время продолжающегося восстания выехал за границу, где также стал автором весьма самоуверенных мемуаров.
К ссылке в Вятскую губернию был приговорен Кароль Маевский (всего лишь - за откровенные показания), и уже в 1871 году возвратился на родину.
Наконец, Оскар Авейде, тоже оказавшийся в Вятской губернии. Этот не просто дал откровенные показания - его купили на идеализме, как купили много лет спустя известного народовольческого предателя Гришку Гольденберга (о последнем я писала в цикле постов о "Народной воле"). Авейде объяснили, что он может стать благодетелем нации, спасителем молодежи, миротворцем, который остановит кровопролитие, что правительство как никто жаждет взаимопонимания... многотомные показания Авейде стоили свободы и жизни множеству людей...
Отправленный в ссылку (неизвестно, насколько была неспокойна его совесть - много лет спустя Гольденберг, осознавший свое предательство, покончил с собой прямо в камере), Авейде уже не вернулся домой - профессиональный юрист, нашел свое место в легальной деятельности, служил в земстве, затем присяжным поверенным в Вятке. Самое интересное - бывшие "свои" его, похоже, простили. И даже радикальный Бронислав Шварце, которому показания Авейде едва не стоили жизни, в своих мемуарах писал об Авейде без злости и осуждения.
В 1884 году в Вятке в семье Оскара Авейде родилась дочь Мария - поздний ребенок. Мария Авейде стала профессиональной революционеркой, была членом партии большевиков, неоднократно подвергалась царским репрессиям. В годы гражданской войны была агитатором сначала в Поволжье, потом на Дальнем Востоке, несколько раз попадалась в руки белых и бежала, вела подпольную агитационную работу в войсках Колчака и, наконец, была расстреляна белыми в 1919 году близ Екатеринбурга.
... Такова причудливая и трагичная российская история...
Уфф... поседеешь, пока все это наберешь. Пусть Антрекот меня поправит, если я слишком налажала в фактах и оценках :)
Итак. К середине-концу пятидесятых годов бОльшая часть образованного польского общества плюс-минус сходились на том, что хорошо бы Польше восстановить свою государственную независимость. При этом, естественно, были те, кто желал этого более активно (эти в конечном итоге и образовывали различные политические партии и организации) и те, кто желал этого, так сказать, в глубине души.
О последних в этом конкретном треде речи не будет (хотя на будущей игре, если она состоится, я все-таки хотела бы сместить акценты от политического активиста к обывателю; но сначала давайте посмотрим на то, какие вообще разворачивались политические знамена).
Опять-таки, мы говорим об образованном обществе прежде всего потому, что тому же крестьянству, в сущности, было в массе своей глубоко до фени, в каком государстве жить - российском, польском или литовском, лишь бы оброку и прочих повинностей было поменьше. Именно поэтому на всем дальнейшем протяжении этой истории каждая противоборствующая сторона порывалась объяснить несчастному крестьянину его глубинную политическую выгоду.
Далее, насчет независимости более-менее соглашались все. А вот о том, как должна выглядеть оная будущая независимость, каким способом и под какими лозунгами ее следует достичь - тут уже начиналась полная разноголосица.
Соответственно основных спорных вопросов было как минимум четыре.
1) "Оружием или дипломатией?"
Часть считала, что независимости можно достигнуть мирным путем, с помощью дипломатических переговоров. Они рассчитывали в основном на дипломатическую поддержку Англии и Франции. Отчасти с правого фланга к ним примыкали и те умеренные либералы, которые вообще независимости не хотели: кое-кто полагал, что в составе Российской империи можно жить вполне неплохо, если надавить на императорское правительство и добиться бОльшей национально-культурной автономии и различных уступок. Положение автономии в составе мощного государства казалось этим деятелям (в основном из самого высшего общества) тем более удовлетворительным, что сильная царская армия, властный и карательный аппарат представлялись им некой гарантией спокойствия и порядка в крае (ну чтобы собственные крестьяне и всякие нигилисты-социалисты не бунтовали, вы же понимаете - циничная, но вполне объяснимая точка зрения); а также кое-кто полагал, что независимая, но слабая Польша легко вновь станет легкой добычей более мощных соседних стран. Поэтому эти деятели держались за Россию, но при этом надеялись урвать кусок побольше. Кроме того, обычно это не мешало им люто ненавидеть Россию и русских :)
Но большинство все-таки сходилось на том, что лучше быть бедными и гордыми, но свободными :) Те, кто не надеялся получить свободу мирным путем, полагали, что вооруженная борьба спасет отцов польской демократии :) Но относительно целей и методов вооруженной борьбы также не было единства.
2) "А где наши границы?"
Большинство желало восстановления независимой Польши в границах 1772 года, то есть до начала разделов. Напомню, что это включает в себя территорию собственно Польши, Литвы, Беларуси и значительную часть современной (западной) Украины.
Кое-кто шел в своих аппетитах еще дальше, желая претендовать также на значительно раньше отошедшие к России территории левобережной Украины, и даже на город Смоленск с прилегающим регионом.
То, что мнение украинских, белорусских и литовских крестьян при этом... мягко говоря, не слишком учитывалось (да и учитывать, в сущности, было особенно нечего - поскольку, как уже было сказано, крестьяне редко интересуются политическими теориями и политическими границами) - это уже очевидно. Сложнее было с тем, что и кое-кто из радикальной мелкой шляхты - уроженцев Северо-Западного края - не всегда желал соглашаться с тем, что деятели из Варшавы будут устанавливать границы и решать судьбу их собственных родных мест.
(Ситуация на Украине, где было к тому времени уже собственное - отличное от польского - выраженное украинское националистическое движение, была еще более сложной, и я ее сознательно не рассматриваю, поскольку мы в принципе не будем отыгрывать эту территорию и проблематику).
Собственно, по большому счету, что делать с так называемыми "восточными окраинами" (так стыдливо порой именовали бывшие земли ВКЛ из Варшавы - а для России в свою очередь это были "западные" или "северо-западные окраины"), толком не знал никто. И если позиция правых националистов в этом вопросе по крайней мере отличалась определенностью, то левые, робко провозглашавшие "право народов Литвы самим решать свою судьбу после победы восстания" или грезившие, в славянофильских традициях, о "свободной добровольной конфедерации славянских народов", выглядят в данном случае какими-то уж совсем наивными идиотами :) Но - что было, то было.
3) "А с кем дружим?"
Среди тех, кто желал вооруженного восстания, сразу образовалось два крайних фланга. Одни полагали, что восстание послужит аванпостом для западной - прежде всего английской и французской интервенции, которая поддержит восставших в их борьбе против царского правительства. Соответственно, все, чтобы требовалось в этой версии от вооруженных повстанцев - это продержаться до прихода иностранных профессиональных армий.
Сторонники этой точки зрения опирались на противоречия, существовавшие между Россией, Англией и Францией после Крымской войны; и на крайне неопределенные декларативные обещания, выданные западными правительствами лидерам польской эмиграции.
Более левые искали поддержки в революционно-освободительных движениях Европы: были те, кто еще раньше сражался в составе гарибальдийцев, на стороне венгерской революции и др.
Но крайне левый фланг объявил в первую очередь о союзе с русским революционным подпольем, мечтая о превращении восстания в Польше и на западных окраинах во всеобщую общероссийскую революцию, которая покончит с царизмом и угнетением народов и сословий. И в этой связи естественнейшим образом возникал четвертый спорный вопрос:
4) "А что у нас тут будет дальше?"
или - а чего мы, собственно, хотим после победы восстания? Как будет выглядеть наша драгоценная независимая ойчизна? И тут уж в товарищах согласья не было от слова "совсем". На крайне правом фланге родовитая аристократия жила мертвым прошлым: этим представлялась старая сословная, шляхетская "Речь Посполита", с ее сеймами и сеймиками, правом вето, орденами и хоругвями; с прекрасными панами с лихо закрученными усами, на конях, с саблями и в конфедератках; с крайне запутанной иерархической системой сословных отношений... - а заодно, заметим, и с возможностью безнаказанно "сечь и мордовать хлопов"...
Более реалистично мыслящие хотели... ну каких-нибудь преобразований. Каких-нибудь - это, пожалуй, ключевое слово. При этом спектр желаний мог варьироваться крайне широко - от программы в духе александровских правительственных реформ до почти якобинской программы буржуазной революции. На повестке дня остро стоял аграрный вопрос, причем стоял и на собственно польских, и на литовско-белорусских землях, но по-разному: если на территории Царства Польского крестьяне с начала века имели статус "лично-свободных", но при этом в массе своей безземельных; то Северо-Западный край отличался весьма уродливыми формами крепостного права (не случайно же именно виленский генерал-губернатор Назимов в конце пятидесятых годов стал первым инициатором, побудившим дворянство края подать проекты отмены крепостного права).
На крайне левом фланге радикалы, начитавшиеся Герцена и Чернышевского, звали народ в топоры и грезили о всеобщем царстве справедливости и таинственном крестьянском социализме (смутно себе, впрочем, представляя, что это такое).
Как видите, картинка получается достаточно пестрая. В соответствии с этой пестротой к началу шестидесятых годов оформились две основных условных партии, получивших название "белых" и "красных". При этом надо понимать, что это не были партии в привычном нам смысле слова, то есть не четко структурированные организации с фиксированным членством, а скорее некие "группы поддержки", придерживавшиеся (в очень размытой форме) той или иной политической платформы, с постоянным перетеканием людей из одной группы в другую. Если определить эти партии совсем грубо и приблизительно, то можно сказать, что "белые" - это либералы, умеренные, "красные" - радикалы.
В свою очередь "белых" можно разделить на "белоправых" и "белолевых". "Белоправые" - это, собственно, вовсе не "белые", а те самые "культурно-автономисты" (все это крайне условно). В конце пятидесятых годов в Варшаве они группировались вокруг легального "Сельскохозяйственного (Земледельческого) общества", состоявшего в основном из умеренно-либеральной аристократии и верхушки интеллигенции, которыми руководил харизматичный лидер - граф Анджей Замойский. Эти умники всячески изображали дружбу и братство с назначенной царской администрацией, а крестьянский вопрос пытались решить всеобщим переводом крестьян на оброк (чинш) взамен барщины при условии "добровольного согласия обеих сторон". Однако в начале шестидесятых, когда охваченная волнениями Варшава была объявлена на военном положении, Сельскохозяйственное общество было запрещено, а его бывшие члены разбрелись кто куда.
Собственно "белая" партия ориентировалась на консервативную эмиграцию во главе с бывшим руководителем Ноябрьского восстания графом Адамом Чарторыйским (а впоследствии, после его смерти - его сыном Владиславом). Их основная программа может быть сформулирована примерно так: восстановление независимой Польши в границах 1772 года с помощью дипломатических методов, но если не получается дипломатическими методами - то с помощью вооруженной интервенции западных армий; поднятый на щит национализм и минимум социальных и экономических преобразований в духе старой Конституции 1 мая.
Около 1861 года "белые" в Варшаве оформились в более-менее единую организацию, руководящим органом которой стала "Дирекция".
"Белое представительство" образовалось также в Вильно - лидером литовских белых стал первоначально граф Виктор Старжинский (гродненский губернский предводитель дворянства), а в дальнейшем - Якуб Гейштор, небезынтересный человек, о котором я постараюсь рассказать подробнее, когда соберусь писать о судьбе Сераковского.
"Красные" по сравнению с белыми оказались еще более пестрыми и разнородными, поэтому они быстренько разделились на "правицу" (умеренных красных, как сказали бы в советское время - "буржуазных националистов") и "левицу" (красных радикалов, социалистов-интернационалистов).
"Правые красные" в течение долгого времени ориентировались на эмигрантского деятеля генерала Людвика Мерославского. Это был авантюрист с весьма героической биографией - в молодости сражался в Ноябрьском восстании, в 1848 году участвовал в восстании в Познани, сражался в армии Гарибальди. К описываемому моменту пан Людвик отличался цветистой патриотической риторикой и бездной самолюбия. Радикальная молодежь в эмиграции и в самой Польше его обожала, при том, что выраженной собственно политической платформы у него, по-видимому, не было.
В Варшаве среди умеренно-красных тоже выделились свои лидеры, среди которых наибольшую известность приобрели впоследствии Агатон Гиллер и Оскар Авейде. Гиллер успел отбыть ссылку и солдатчину в николаевское время (за попытку бежать за границу и присоединиться к восстанию 1848 года) и вернулся по александровской амнистии. Вероятно, это наложило неизгладимый отпечаток на его деятельность - он был всегда очень осторожен и всегда боялся, как бы чего не вышло.
"Красные радикалы", "левица", как водится, были наиболее популярны в советское время - вероятно, поэтому информации об их деятельности у меня больше всего. Это тоже было весьма неоднородное течение, от радикальных националистов, проповедовавших национальную республику и радикальные демократические и аграрные преобразования, до наивных социалистов, верящих в крестьянскую республику, всеобщее народное вече и свободную федерацию братских славянских народов.
Если идеи "правых" шли в основном от собственно польской национальной и эмигрантской (после восстания 1830-го года) традиции, то идеи "левых" чаще всего формировались... в Петербурге :) Среди "левокрасных" различных оттенков оказалось очень много офицеров царской армии - причем не просто абы каких офицеров, а слушателей и выпускников престижных офицерских школ - Академии Генерального Штаба, Артиллерийской академии; а также выпускников Петербурского университета. "Крамола" распространялась через легальные журналы - "Современник", "Отечественные записки", либеральный "Военный сборник" (в редактировании которого одно время принимал участие Чернышевский), а также через польскую либеральную газету "Слово" (получившую легальное разрешение на издание в Петербурге и вскоре запрещенную после нескольких номеров). "Крамола" распространялась через нелегальный герценовский "Колокол", среди корреспондентов и сотрудников которого также оказалось немало людей из этой среды. Наконец, от газет и изданий крамола поползла в офицерские и студенческие кружки весьма пестрого вида, которые, сливаясь и разливаясь, в конце концов к 1862 году образовали еще два подобия условно-организованного (скорее "условно", нежели "организованного") подполья. Одна организация получила название "Комитет русских офицеров в Польше" и объединяла различные офицерские кружки в войсках и учебных заведениях, в которые входили либеральные и радикальные офицеры как русские, так и поляки. "Комитет русских офицеров", сотрудничая с польскими "красными", в свою очередь влился в общерусскую организацию весьма размытого вида - так называемую первую "Землю и волю".
... Но мы говорили о "левокрасных", которые из Петербурга расползлись в Варшаву, в Вильно и в другие регионы...
В целом советская историография считала, что "белые" были партией в основном крупных помещиков и крупной буржуазии (и состав их был примерно такой же), "красные" же во всех своих оттенках - типично "разночинская" партия, представляющая пестрые интересы мелкой и средней шляхты, интеллигенции, городской молодежи, сравнительно образованной части городских низов и прочего. В общем и целом это действительно соблюдалось, хотя, конечно, находились исключения как в ту, так и в другую сторону (один из лидеров "белых", Кароль Маевский - из городских Варшавских мещан, не сумевших доказать свое дворянское происхождение; один из лидеров "красных", Зыгмунт Падлевский - из семьи довольно богатого помещика-землевладельца).
... Вся эта невероятная пестрота была, к тому же (или в первую очередь) густо замешана на войне амбиций, самолюбий, претензий и личных авторитетов.
Это была, так сказать, теория (у вас уже крыша едет?), теперь немного собственно истории и хронологии.
Городской комитет красных был впервые организован в Варшаве в октябре 1861 года. Первоначальный состав комитета был "левый" - его образовали недоучившийся студент Киевского университета Игнаций Хмеленский и писатель Аполлон Коженевский. Вскоре к ним присоединился яркий деятель - Ярослав Домбровский, приехавший из Петербурга. С мая 1862 года городской комитет стал называться Центральным национальным комитетом (ЦНК). Летом 1862 года лидеры "левых красных" прежде всего в лице Домбровского с помощью офицерской организации Андрея Потебни собирались поднять вооруженное восстание в Варшаве. План предусматривал захват Варшавской цитадели и крепости Модлин близ Варшавы. В момент, когда Домбровский докладывал свой план на заседании ЦНК, в состав последнего входили, кроме трех "левых красных", также двое колеблющихся. Из числа колеблющихся один проголосовал против плана, а второй проголосовал "за"... и тут же на следующий день сообщил о содержании плана и о своих сомнениях своим друзьям из числа так называемого Студенческого комитета, находившегося под влиянием "белых".
Напуганные "белые" решили организовать переворот в стане политического противника. На следующий день на заседание красного ЦНК ворвался член дирекции "белых" Кароль Маевский с друзьями и добился изменения состава ЦНК. Двое самых "левых" красных были выведены из состава комитета, взамен туда вошли Маевский, представитель умеренных красных - осторожный Агатон Гиллер, и еще человек пять для массовки :)
Гиллер отменил решение о подготовке городского восстания.
"Левые красные", как нетрудно догадаться, не смирились, а... организовали новый переворот, добившись вывода из состава ЦНК Маевского и других "белых", а взамен введя туда еще одного радикала из числа своих - Бронислава Шварце (запомним эту фамилию - у этого человека оказалась интересная судьба).
Новый комитет, в которой представителей "правых" и "левых" красных оказалось примерно поровну, изрядно напоминал лебедя, рака и щуку. Намеченное летом восстание, однако, так и не состоялось, поскольку власти неожиданно арестовали Ярослава Домбровского.
К осени 1862 года ЦНК снова изрядно полевел - на месте арестованного Домбровского оказался Зыгмунт Падлевский. В качестве умеренной оппозиции выступал Агатон Гиллер.
Осенью 1862 года Падлевский и Гиллер после длительных переговоров заключили договор (первый с энтузиазмом, второй - из соображений дипломатии и необходимости) о сотрудничестве и совместном вооруженном выступлении вместе с русскими революционными организациями. Переговоры сначала велись в Лондоне с издателями "Колокола", затем в Петербурге с руководством организации "Земля и воля". Высокие договаривающиеся нелегальные стороны :) согласились в том, чтобы начать восстание не ранее весны 1863 года (это было связано с тем, что к этому времени наивные русские социалисты ожидали начала всеобщего крестьянского выступления, связанного с окончанием сроков составления уставных грамот по Манифесту 19 февраля). Сопровождалось все это кучей условий и оговорок - даже чрезмерные энтузиасты и идеалисты не слишком доверяли друг другу.
В декабре по Варшаве прокатилась волна арестов, в том числе был арестован Бронислав Шварце и еще некоторое количество радикальных деятелей. И тут руководители ЦНК перепугались и решили... объявить о самороспуске... с тем, чтобы набрать НОВЫЙ состав ЦНК, желательно из числа лиц, неизвестных арестованным. Новый состав ЦНК возглавил человек из числа "умеренных красных" - Оскар Авейде, в составе комитета остались непотопляемые Гиллер и Падлевский, а на оставшиеся места Авейде набрал своих сторонников.
Тем временем в течение 1862 года оформилось движение в Литве. Представительство литовских красных получило название Литовского провинциального комитета. В Литве из-за запутанности национально-территориального вопроса и из-за особой актуальности крестьянского вопроса сразу произошло очень резкое размежевание. Первоначальную власть в литовском движении захватили очень красные, среди которых немедленно выделилась еще более радикальная группировка во главе с яркой личностью - Константином Калиновским. Последний (успев перессориться не только с белыми, и с умеренно-красным приехавшим из Варшавы эмиссаром ЦНК Нестором Дюлераном, но и даже с некоторым количеством левых радикалов), повел борьбу не только за крайне экстремистские политические и аграрные лозунги, но и за территориальный сепаратизм и полную независимость литовского движения, в том числе и от Варшавы. Наиболее радикальные литовские красные предприняли в 1862 году на территории Виленской и Гродненской губерний что-то вроде прообраза будущего "хождения в народ" - под видом сельских учителей и писарей, одетые в крестьянскую одежду, они ходили по деревням и агитировали народ восставать против грабительских условий манифеста 19 февраля; на эту тему они издавали и распространяли подпольную газету на белорусском языке (латиницей) под названием "Мужицкая правда".
Ну тут подошло время рекрутского набора, объявленного Велепольским, а вместе с ним - и время основного восстания. Не будем излагать длинную историю о том, как в результате героического идиотизма варшавского ЦНК и в первую очередь лично Падлевского и приехавшего на место арестованного Шварце Стефана Бобровского восстание началось преждевременно, неподготовленным. Тем временем произошел очпередной переворот: не согласившийся с решением радикальных идиотов Гиллер был выведен из состава ЦНК и заменен Бобровским.
С началом восстания ЦНК, переименовавший себя во временное национальное правительство (Жонд народовый), издал ряд документов - манифест, призывавший народ к вооруженной борьбе за независимость, и ряд декретов, провозглашавших наделение крестьян землей, политические свободы и равенство всех сословий и наций перед законом (в общем, эдакая демократическая мелкобуржуазная революция).
Тем временем в ЦНК назревал... да, вы правильно догадались - очередной переворот. Услав непримиримого Падлевского организовывать вооруженные отряды на местах, остальные члены ЦНК посовещались и за спиной Падлевского решили передать руководство восстанием в руки назначенного диктатора - эмигрантского деятеля Людвика Мерославского. Самолюбивый пан Людвик, в восторге от того, что к нему обратились, тут же согласился принять этот пост. Диктатура Мерославского продержалась что-то около недели: тот прибыл к границе, для начала принял на себя командование первым попавшимся встретившимся ему партизанским отрядом, тут же в двух стычках за два дня был разбит и скрылся обратно за границу, после чего уже не делал попыток попасть обратно на территорию Царства Польского.
Но на этом история не закончилась. Тем временем белые, которые прежде вообще выступали против восстания, решили отстранить красных от руководства (в благих целях, естественно) и перехватить его в свои руки. Белые сделали ставку на одного из повстанческих командиров - довольно успешного в военном плане, но совершенно неразборчивого в "высокой политике" генерала Мариана Лянгевича. С белыми тут же стакнулись обиженные... правые красные (помните исключенного из ЦНК Гиллера?). На тайном (в том числе от ЦНК) совещании в Кракове Лянгевичу были предложены диктаторские полномочия. Лянгевич ничего не понял и в изданной прокламации объявил, что принимает на себя диктаторские полномочия по согласованию с Временным национальным правительством. Почесав репу, ЦНК решил принять создавшееся положение дел и принять диктатуру Лянгевича, оговорив свои условия. Втайне друг от друга на переговоры с Лянгевичем отправились две группы - умеренных в лице Гиллера (к тому времени снова оказавшемся в составе ЦНК) и левых в лице Бобровского. Пока посланцы ехали, Лянгевич, дав своему отряду приказ героически атаковать царские кордоны, чтобы пробиваться вглубь территории Царства Польского, тем временем среди ночи... уехал из отряда, желая якобы пробраться через Галицию к повстанцам в Люблинском воеводстве. Сразу после перехода границы Лянгевич был арестован австрийскими властями. Стефан Бобровский публично откомментировал падение диктатуры Лянгевича от имени ЦНК. Вскоре после этого Бобровский был убит на дуэли одним из "белых" деятелей при весьма смутных обстоятельствах.
После этого власть в ЦНК и Национальном правительстве захватили "белые". В новом правительстве оказались бывшие представители дирекции "белых" Кароль Рупрехт и Кароль Маевский, а также... да, да, непотопляемые Гиллер и Авейде.
Тем временем еще в конце февраля произошел переворот в руководстве Литовским движением: напуганные красным радикализмом Калиновского, звавшего народ в топоры, власть в Вильно захватили "белые". Во главе реорганизованного Литовского комитета встал Якуб Гейштор. Обе противоборствующие стороны обратились за третейским судом в Варшаву, однако раздираемому противоречиями варшавскому повстанческому руководству (хотя оно и призвало народ Литвы к оружию вслед за народом Польши) было не до литовских дрязг. Но подробнее о своеобразной деятельности Гейштора мы поговорим в следующий раз (собственно говоря, в силу избранной нами для игры географической точки, события в Вильно для нас более значимы, нежели события в Варшаве).
Дальнейшие события в Варшаве развивались так. В конце мая 1863 года красные из варшавской городской организации вновь осуществили переворот, добившись очередной смены состава повстанческого правительства. Из старого состава ушли Гиллер и Рупрехт, новый состав - так называемое "правительство красных юристов" (средне-право-красных) вновь возглавил Оскар Авейде (почти такой же непотопляемый, как Гиллер). Новое правительство почти ничем не успело прославиться, как через три недели... последовал новый переворот. На этот раз вновь власть в Жонде народовом захватили "белые" прежде всего в лице Кароля Маевского...
Правление "белого жонда" продержалось долго - три месяца. Все это время Кароль Маевский делал главную ставку на возможное начало интервенции западных армий, старательно поддерживая продолжающееся вооруженное сопротивление в вялотекущем состоянии ("Достаточно, если в каждом уезде раздастся раз в неделю один выстрел, чтобы Европа освободила Польшу"). Поскольку за прошедших три месяца Европа так и не освободила Польшу, то Кароль Маевский и "белый жонд" в сентябре 1863 года махнули на все рукой и... сдали подпольную власть очередному составу "красных". Новое красное правительство (так называемое "сентябрьское правительство") оказалось еще более бардачным, нежели все предыдущие, и не додумалось ни до чего лучшего, как первым актом своего правления устроить теракт на наместника Берга...
(Тем временем еще летом, видя, что восстание в Литве идет на убыль, "белое" литовское представительство Гейштора демонстративно сдало власть обратно красным радикалам в лице Калиновского сотоварищи...)
Ну что, у вас уже совсем крыша поехала? Поднимите руки - хоть кто-нибудь что-нибудь понял в этом бардаке? Это невозможно понять умом, это невозможно запомнить, это можно осознать исключительно интуитивно :))
* * *
... Прежде, чем вернуться в следующем рассказе к судьбе Траугута, которого мы оставили направляющимся в Варшаву, скажу еще несколько слов о судьбе людей, упоминавшихся в этом посте.
"Левые красные", радикалы, погибли почти все. В Плоцке был расстрелян Падлевский, на дуэли убит Бобровский. В Северо-Западном крае добрый дедушка Муравьев перевешал и перестрелял бОльшую часть литовских красных. Из числа радикалов чудом уцелели практически только те, кто был арестован еще до начала восстания. Из них в советское время наибольшую известность приобрела своеобразная судьба Ярослава Домбровского. Отправленный на каторгу, он сумел бежать из московской пересыльной тюрьмы, некоторое время тусовался с русской революционной группой Ишутина (как раз вскорости в Петербурге прогремит выстрел Каракозова, связанного с группой ишутинцев), с помощью ишутинцев же ухитрился выкрасть из ссылки собственную жену и выехал за границу. Там через несколько лет он принял участие в борьбе Парижской коммуны, стал одним из военных руководителей коммунаров, и героически погиб во время боев с версальсакими войсками на уличных баррикадах.
А вот Валерию Врублевскому, одному из литовских соратников Калиновского, повезло дважды: первый раз он чудом уцелел в Беловежских лесах и сумел переправиться за границу, второй раз, вместе с Домбровским сражаясь на парижских баррикадах, опять уцелел, долгое время мотался по различным эмиграциям, активно участвовал в деятельности I Интернационала, наконец по амнистии вернулся обратно в Париж, где и умер и был похоронен на кладбище Пер-Лашез.
И еще один из красных радикалов, так же арестованный перед восстанием, уцелел и прожил долгую и любопытную жизнь. Помните - Бронислав Шварце? Он был приговорен к смертной казни, замененной каторжными работами (Шварце был французский подданный - этим отчасти объяснялось смягчение приговора), но до 1870 года содержался в одиночке в Шлиссельбурге, и лишь затем оказался на каторге, а потом в ссылке в Томске. Здесь несколько лет спустя он оказался одним из активных создателей и руководителей известного "Красного Креста "Народной воли" - организации, занимавшейся сбором помощи для всех политических каторжан и ссыльных во всей империи. Много лет спустя мемуары Бронислава Шварце, изданные на русском языке, окажутся одним из последних изданий знаменитого "Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев". В предисловии к изданию древние старики - последние уцелевшие народники, народовольцы, первые русские марксисты - писали о сибирской деятельности Бронислава Шварце с любовью и уважением. Пройдет еще несколько лет - и Сталин расправится и с "Обществом политкаторжан", и с их изданиями, и с доживающими свой век древними ветеранами... На долгие годы кануло в лету и имя Бронислава Шварце...
К "умеренно красным" и "белым" деятелям в массе своей судьба оказалась более благосклонной. Отбыл срок каторжных работ и глубоким стариком вернулся на родину в Литву Якуб Гейштор. В своих поздних мемуарах он писал о том, как он был другом литовским красным, как пытался их уберечь от необдуманных действий, и как ему жаль, что все они погибли...
Агатон Гиллер еще во время продолжающегося восстания выехал за границу, где также стал автором весьма самоуверенных мемуаров.
К ссылке в Вятскую губернию был приговорен Кароль Маевский (всего лишь - за откровенные показания), и уже в 1871 году возвратился на родину.
Наконец, Оскар Авейде, тоже оказавшийся в Вятской губернии. Этот не просто дал откровенные показания - его купили на идеализме, как купили много лет спустя известного народовольческого предателя Гришку Гольденберга (о последнем я писала в цикле постов о "Народной воле"). Авейде объяснили, что он может стать благодетелем нации, спасителем молодежи, миротворцем, который остановит кровопролитие, что правительство как никто жаждет взаимопонимания... многотомные показания Авейде стоили свободы и жизни множеству людей...
Отправленный в ссылку (неизвестно, насколько была неспокойна его совесть - много лет спустя Гольденберг, осознавший свое предательство, покончил с собой прямо в камере), Авейде уже не вернулся домой - профессиональный юрист, нашел свое место в легальной деятельности, служил в земстве, затем присяжным поверенным в Вятке. Самое интересное - бывшие "свои" его, похоже, простили. И даже радикальный Бронислав Шварце, которому показания Авейде едва не стоили жизни, в своих мемуарах писал об Авейде без злости и осуждения.
В 1884 году в Вятке в семье Оскара Авейде родилась дочь Мария - поздний ребенок. Мария Авейде стала профессиональной революционеркой, была членом партии большевиков, неоднократно подвергалась царским репрессиям. В годы гражданской войны была агитатором сначала в Поволжье, потом на Дальнем Востоке, несколько раз попадалась в руки белых и бежала, вела подпольную агитационную работу в войсках Колчака и, наконец, была расстреляна белыми в 1919 году близ Екатеринбурга.
... Такова причудливая и трагичная российская история...
Уфф... поседеешь, пока все это наберешь. Пусть Антрекот меня поправит, если я слишком налажала в фактах и оценках :)