"Городок": выбор русского офицера
(данная статья написана по мотивам вопроса Гильрас об участии русских и православных в восстании...)
... Эта история в советское время всегда преподносилась как образец героической совместной дружбы народов в борьбе "за вашу и нашу свободу". На мой взгляд, если о чем-то и свидетельствует эта невеселая повесть, то ровно об обратном; и в таком ключе ее и следует рассказать...
...Прежде, чем перейти к трагической истории организации, известной как "Комитет русских офицеров в Польше" и лично ее руководителя, сделаю важное пояснение. Проблема в том, что все разговоры об участии (либо, наоборот, неучастии) русских на стороне восстания являются, в значительной степени, идеологическими спекуляциями. Связано это с тем, что практически нет никакой возможности по материалам того времени установить национальность человека: документы царской России фиксировали не национальность, а вероисповедание. То есть максимум данных, которые имеются - это православный или католик, при этом православный может быть этнически русский, украинец или белорус, католик - поляк, литовец или опять-таки белорус... но зачастую без доступа к архивным данным и вероисповедание тоже неизвестно. Добавьте факторы, что фраза "офицеры русских войск" или "русские офицеры" в большинстве случаев означает именно то, что означает - то есть всего лишь офицеров на службе царской армии без различия национальности и вероисповедания. Добавьте то, что вероисповедание в свою очередь фиксируется по факту крещения, и во многих случаях ничего не говорит о реальном мировоззрении взрослого человека (нередко воспитанного на материалистических и нигилистических идеях века). Добавьте то, что в приграничных регионах Виленщины и Гродненщины проживают люди, зачастую сами не понимающие, какой они национальности. Добавьте то, что фамилии зачастую звучат так неопределенно, что национальность по ним предположить невозможно (ну, что вы подумаете про фамилии типа "Новицкий", "Сливицкий", "Плавский"? А хрен знает, кто они такие... вот современные искатели жидо-масонов под кроватью обязательно бы сказали, что евреи) :). Добавьте детей от смешанных браков, встречавшихся также нередко. Вот, например, в восстании активно участвует Анна Пустовойтова - дочь русского генерала и польской дворянки, кем сама себя считает - науке неизвестно. В известном "Казанском заговоре" замешан офицер Максим Черняк - наполовину поляк, наполовину украинец. Сложите все это вместе, и вы поймете, что когда говорят об "участии русских в восстании", имеют в виду зачастую очень смутные вещи. Тем не менее кое-что нам все-таки известно...
...Федерация прежде разрозненных офицерских кружков начала создаваться в конце 1861 года. Первоначальным инициатором объединения кружков выступил поручик 4-го стрелкового батальона Василий Каплинский, связанный с петербургскими офицерскими кружками, в том числе с кружком Сераковского в Академии Генерального Штаба. Вскоре во главе создающейся организации встал Андрей Потебня - офицер Шлиссельбургского пехотного полка, квартировавшего в Варшаве (скорее украинец, нежели русский, во всяком случае православный по крещению - брат известного ученого, филолога и лингвиста Александра Потебни). Первоначальная организация была крайне размытой, насчитывала к концу 1861 года до 200 членов в различных полковых, батальонных, бригадных и прочих кружках и в принципе ориентировалась на умеренно-демократическую программу журнала "Современник" и листков "Великорусса". Среди офицеров, входивших в кружки, были и русские, и поляки. В армии начали появляться и свои собственные листовки, в том числе листовка Огарева "Что надо делать войску?" и "Чего хочет русский народ и что должен делать тот, кто его любит". Листовки призывали армию отказаться от роли карателей в польских регионах, перейти на сторону восстающих поляков и совместно повернуть оружие против царского правительства.
"Если вы откажетесь бить поляков, то и этим сделаете много; но это не все. Вы должны стать за них, и только тогда вы своей кровью сможете смыть с себя пятна мученической крови. Если вы сделаете это, вы уменьшите потоки крови, уже готовой пролиться, вы поразите петербургское правительство в самом чувствительном месте и из возродившейся Польши понесете знамя свободы на свою родину". Следующая прокламация, вышедшая предположительно уже из недр самой офицерской организации под руководством Потебни, была обращена к солдатам.
Потебня был твердо уверен в сочувствии своих товарищей польскому движению. В июне 1862 года он писал Герцену и Огареву: "Если вы имеете верное понятие о положении дел в Польше, вы должны знать также и дух войска в Польше; мы настолько сблизились с патриотами польскими, что во всяком случае примем прямое участие в близком восстании Польши... Я уже писал вам раз по поручению своих товарищей; тогда я еще не знал, что пропаганда будет так легка и так успешна; теперь войско, квартирующее в Варшаве, стоит на такой ноге, что готово дратья с своими, если б они вздумали идти против поляков..."
Уже в апреле 1862 году копошение в среде офицерских кружков привело к трагедии: за пропаганду среди солдат и попытку "подучить солдат к бунту против тягот службы" были арестованы двое молоденьких офицеров 4-го стрелкового батальона 4-й пехотной дивизии. Пропагандисты, по-видимому, пользовались действительной любовью в солдатской среде, потому что при известии об их аресте вспыхнул солдатский бунт и 60 человек солдат попыталось отбить арестованных силой оружия. Состоялся военный суд, по результатам которого двое православных офицеров - Арнгольдт и Сливицкий и один унтер-офицер (католик) были приговорены к расстрелу, а молодой солдат Лев Щур был до смерти забит щпицрутенами. Несмотря на то, что А.Лидерс (наместник в Царстве Польском) и недавно назначенный военный министр Д.Милютин предупреждали Императора о нежелательности казни, Александр II утвердил смертный приговор, а все дело было представлено так, что в глазах общества основная ответственность за казнь ложилась на Лидерса. Расстрел русских офицеров - первая политическая казнь в пределах Империи в царствование Александра II; да еще и в наэлектризованной до предела Варшаве - с очевидностью произвела эффект, обратный ожидаемому и способствовала ускорению взрыва. Сохранились свидетельства о том, что следователи обманули смертников, уверив их при выходе из крепости, что над ними будет произведен только обряд казни, а потом объявят о помиловании; и что во время экзекуции у присланного для исполнения приговора батальона солдат тряслись руки, и после двенадцати пуль Сливицкий был еще жив, и фельдфебель выстрелом из пистолета добил его.
А сразу вслед за этим разыгралась еще одна трагедия: утром в Саксонском саду среди многочисленной публики, в том числе большого количеста военных, Андрей Потебня открыто подошел к прогуливавшемуся наместнику Лидерсу и выстрелил ему в голову. Затем продул еще дымившийся пистолет, положил его в карман, спокойно прошел между гуляющими, зашел в кофейню, имевшую сквозной проход, а оттуда исчез бесследно. Никто из публики не сделал даже попытки задержать террориста. Новый наместник, великий князь Константин, сообщая Александру II об обстоятельствах покушения, писал: "Если бы в толпе, бывшей в это время в Саксонском саду, было малейшее сочувствие к полиции, убийца не мог бы скрыться".
Лидерс, к счастью, остался жив, а Андрей Потебня скрылся и перешел на нелегальное положение. Следствие зашло в тупик - несмотря на то, что имя Потебни упоминалось на следствии, и в руках у следователей были нити, однако в этот момент правительству показалось крайне выгодным замять тот факт, что в Лидерса стрелял православный офицер. Тем более, что вскоре последовало покушение на наместника Константина, совершенное поляком Ярошинским; заодно на него повесили и выстрел в Лидерса. Настоящую правду знали в Лондоне Герцен и Огарев.
По следам казни Арнгольдта и Сливицкого случилось еще одно происшествие: в Ладожском пехотном полку близ Варшавы офицеры вскладчину заказали в походной церкви панихиду по "Ивану и Петру" (имена казненных офицеров). Всего на панихиду собралось около пятидесяти человек. "Начальство, - рассказывал очевидец, - было предупреждено об этой демонстрации, но ни один из генералов не показался в лагере". Организаторы панихиды не особенно скрывали ее смысл от священника. Догадавшись, в чем дело, священник донес начальство о панихиде и сообщил содержание своих разговоров с ее организаторами. Вновь состоялись следствие и суд, главных зачинщиков распихали кого куда - кого в тюрьму, кого в дальние внутренние гарнизоны.
Тем временем Андрей Потебня появился в Лондоне в редакции "Колокола". К этому времени он уже сотрудничал с левым крылом варшавской организации партии "красных" (это было тем легче, что с одним из руководителей "красных", Ярославом Домбровским, он вместе учился в кадетском корпусе и дружил с детских лет). Потебня ожидал, что Герцен и Огарев одобрят то решение, к которому совместно пришли польские и русские радикалы: офицерская организация поддержит польское восстание, а в случае успеха поляки помогут им стать основой вооруженных сил для совершения революции на всей территории России. Наивность и радикализм офицеров, однако, скорее осложнили положение издателей "Колокола", нежели обрадовали их. Они прекрасно видели, что восстание в Польше не подготовлено, что тем более не приходится ожидать близкой революции в России, что основную скрипку в польском движении играют отнюдь не левые идеалисты-интернационалисты, а националистически настроенная шляхта, что все это в совокупности приведет лишь к бессмысленным жертвам русских солдат и офицеров, которые попытаются на свой страх и риск оказать помощь польским восставшим. "Мы медлили целые месяцы", - писал позже Герцен о своем ответе офицерам в Польше.
К осени 1862 года Потебня вновь инициировал переговоры. Для официального подписания договора о "русско-польском революционном союзе" в Лондон выехали двое представителей "красного" ЦНК - умеренный Агатон Гиллер и радикал Зыгмунт Падлевский, вместе с ними в Лондон отправился и Потебня.
Переговоры оказались сложными. Гиллер мямлил, Герцен медлил, и даже левые идеалисты, приехавшие для договора о всемирном революционном братстве, поглядывали друг на друга искоса. Шла речь и о самостоятельности офицерской организации. В конце концов по предложениям Потебни были сформулированы договоренности по следующим пунктам:
1) офицерская организация, находясь во взаимодейстии с партией "красных", сохраняет свою организационную самостоятельность
2) в случае восстания армейские революционеры не только не поднимут оружия против поляков, но и будут помогать им всеми доступными средствами
3) в повстанческой армии совместными усилиями будет создан русский легион, который понесет знамя восстания на восток.
Вслед за лондонскими переговорами вскоре последовал второй акт переговоров в Петербурге, во время которого левое крыло "красных" в лице Падлевского и офицерская организация в лице Потебни подписали договор о совместных действиях с общероссийской революционной организацией - центральным комитетом "Земли и воли" (речь идет о так называемой "первой "Земле и воле", просуществовавшей примерно с 1861 по 1864 год). Совместное выступление планировалось назначить на весну 1863 года - срок, приуроченный к моменту окончания составления уставных грамот по Манифесту 19 февраля, в связи с чем революционеры наивно ожидали начала всеобщего крестьянского восстания в стране (так называемый "слушный час").
...Между тем, объявленный Велепольским в Царстве Польском рекрутский набор вызвал новое нагнетание обстановки и в конечном итоге явился толчком к более раннему и неподготовленному началу восстания. Провокация Велепольского спровоцировала красных радикалов; Падлевский, только что подписавший обязательство не начинать движение ранее весны, теперь оказался полностью ответственен за необдуманное решение о начале вооруженных действий. В Лондоне, в Петербурге схватились за голову.
Пытаясь удержать Падлевского и его сторонников, Герцен в отчаянии писал: "Произведите набор рекрутов, но не делайте демонстрации там, где нет ни малейшей надежды на успех... Если вы поступите сейчас иначе, вы поведете этих бедняг на заклание, как животных, и остановите движение в России еще на полвека, что же касается Польши, то в таком случае вы ее безвозвратно погубите... если вы хоть сколько-нибудь сочувствуете русской свободе и если ваша любовь к свободе Польши перевешивает ваше горе, если вы боитесь напрасных жертв, - я вас умоляю не совершать выступления, ибо оно не имеет ни малейшего шанса на успех и лишь погубит свободу обеих стран, подготовив новое торжество царскому кабинету министров..."
Тем временем по рукам среди офицеров ходил адрес, составленный, видимо, тем же Потебней и адресованный великому князю Константину: "Русское войско в Польше поставлено в странное, невыносимое положение. Ему приходится быть палачом польского народа или отказаться от повиновения начальству. Солдаты и офицеры устали быть палачами. Эта должность сделалась для войска ненавистною..." Около трехсот офицеров подписалось под адресом. Текст со всеми подписями был передан для публикации в "Колоколе". В ответ начальство немедленно организовало подписку верноподданнического адреса, также собравший около трехсот подписей. Наконец, взорвавшейся бомбой появляется еще одна прокламация - "Офицерам русских войск от Комитета русских офицеров в Польше":
"Приближается минута, когда офицерам придется быть палачами Польши или пристать к ее восстанию. Мы не хотим быть палачами. Если б мы были одни, мы бы сложили оружие и удалились. Но за нами солдаты. И они не хотят быть палачами. Заставить целые полки сложить оружие, не приставая ни к той, ни к другой стороне, нет человеческой возможности. Вы видите, что для нас выбора нет: мы примкнем к делу свободы..." Прокламация призывала к демократическим преобразованиям в Польше и России и созыву всеобщего Земского собора, предостерегала от ужасов кровопролитной народной резни, призывала войско отказываться стрелять в народ и заканчивалась мрачным призывом: "Товарищи! Мы, на смерть идущие, вам кланяемся. От вас зависит, чтоб это была не смерть, а жизнь новая".
В условиях, когда отменить решение красного ЦНК о начале восстания оказалось невозможным, Комитет русских офицеров также принял свое решение...
Уже накануне самого выступления спешно пытались договориться хоть о какой-то координации в отдельных местах, искали контакты. Все было крайне неопределенно: где-то офицерская организация обязалась вывести из города на соединение с повстанцами двести солдат, где-то двадцать. В первые же дни восстания неразбериха и организационный бардак вызвали множество новых трагедий. Офицерская организация пыталась действовать по плану, заранее согласованному с поляками, но это удавалось очень редко. В местечке Варта руководитель местной конспиративной организации не предупредил заранее члена офицерского кружка капитана Плавского о выступлении, хотя договоренность об этом была. В городе Радзыне повстанцы окружили дом, в котором находились офицеры расквартированной там артиллерийской бригады, среди которых были как верноподданные офицеры, так и члены офицерской революционной организации. Завязался бой, в неразберихе которого в числе прочего единомышленники благополучно убивали друг друга. В городе Кельцы капитан Доброговский вывел из города в условленное место несколько сотен солдат. Он не нашел там повстанцев, так как возглавлявший повстанческий отряд А.Куровский не пожелал сотрудничать с русскими. Прождав бессмысленно несколько часов, Доброговский вынужден был возвратиться вместе со своими подчиненными в город. Своими действиями он благополучно навлек на себя подозрения начальства, рассеять которые ему стоило большого труда. Позднее Доброговский перешел к повстанцам в одиночку, без солдат.
Офицерская организация разваливалась на глазах. Между тем с началом восстания общественное настроение в России резко качнулось. Жестокость восставших (отчасти, увы, реальная, отчасти изрядно преувеличенная слухами и пропагандой), неумеренные националистические лозунги, а также реально замаячившая угроза новой войны с Европейскими государствами из-за польских земель - все это вызвало волну осуждения в России. Не только консервативная, но и либеральная и даже часть демократической общественности, вчера еще сочувственно относившаяся к польскому движению, сегодня следили за разворачивавшимися событиями со страхом и ненавистью, в "едином патриотическом порыве" одобряя карательные меры и решительные действия правительства. Страну захватила шовинистическая волна, активно поддерживаемая властями (в очередной раз потерявшими представление о том, с кем они, собственно говоря, воюют - с собственными подданными или с армией вражеского государства). Фактически единственным изданием, продолжавшим поддерживать восстание, оставался герценовский "Колокол" - и эта позиция Герцена, оказавшегося на положении "маргинала", сильно уронила его в глазах вчерашних российских либералов. С этого момента популярность "Колокола" в России начинает стремительно падать; горечь одинокой непонятой проповеди тяжело отразилась на здоровье Герцена...
Попытки выпустить прокламации в пользу восставших сделала и организация "Земля и воля", одна из них, обращенная к войскам, начиналась со слов: "Братья солдаты, ведут вас бить поляков...". БОльшая часть тиражей подпольных типографий, впрочем, немедленно попадала в руки полиции, и в любом случае не могла бы переломить общественное мнение. Некоторые военные подразделения, распропагандированные офицерскими кружками и готовые поддержать повстанцев, подверглись неожиданному нападению (в том числе получили широкую огласку случаи нападения повстанческих банд на спящие гарнизоны); в происходившей резне не разбирали, естественно, правых и виноватых. Взаимная нарастающая эскалация насилия сделала, естественно, невозможным какой-либо военный союз.
В этих условиях московская организация "Земли и воли" предприняла отчаянную попытку выполнить свои обязательства перед восставшими, данные во время лондонских и петербургских переговоров, и поднять восстание в глубине страны: крестьян в Поволжье пытались спровоцировать на мятеж с помощью подложного "Царского манифеста", объявлявшего "истинную волю" (сам по себе документ интересен и при случае я его обязательно перепечатаю). За глупую попытку расплатилось жизнями еще пять человек: представитель московской организации поляк Иероним Кеневич и четверо молоденьких офицеров казанского гарнизона после длительного следствия были расстреляны в Казани (и просто счастье, что манифест не успел распространиться - иначе количество жертв, в том числе среди поверивших крестьян, могло бы быть гораздо бОльшим).
Случаи перехода отдельных русских на сторону восставших, тем не менее, все-таки были известны. Капитан пограничной стражи Матвей Дмитриевич Бескишкин был инструктором, затем командиром повстанческого отряда, был ранен и вновь вернулся в строй. Лишь в апреле 1864 года он был взят в плен и казнен в Радоме, причем уже после объявления приговора дал пощечину председателю суда, за что получил ужесточение наказания: замену расстрела на виселицу.
Унтер-офицер Полоцкого пехотного полка Яков Левкин командовал повстанческим... казачьим взводом, сформированным из русских пленных (сам по себе удивительный факт), был взят в плен, бежал, вторично захвачен в плен лишь в мае 1864 года и расстрелян в Кельцах. Известны и другие имена - писарь штаба Иван Павлов; юнкер 4-го донского казачьего полка Митрофан Подхалюзин по прозвищу "Ураган", сражавшийся до последних дней восстания, попытавшийся затем укрыться в Галиции и выданный царскому правительству австрийскими властями... Рядовой солдат Лев Шамков. Женщина Анна Волкова, погибшая в составе отряда Траугута. Пехотный капитан Павел Богдан, ставший начальником штаба у повстанческого генерала Босака, доживший до франко-прусской войны, защищая в составе волонтерской бригады Францию от прусского вторжения...
Другие судьбы складывались еще более трагически. Во многих местах члены Комитета русских офицеров, в одиночку пытавшиеся присоединиться к восстанию, наталкивались на недоверие и пренебрежение, или на откровенную националистическую неприязнь. Опытных офицеров всячески пытались отстранить от руководства отрядами, записывали рядовыми, выдавали им самое негодное оружие...
Некто капитан Никифоров в начале восстания руководил пехотой отряда начальника Краковского воеводства Аполлинария Куровского. Бой оказался успешным в том числе и благодаря действиям Никифорова, повстанцам удалось захватить в плен гарнизон пограничной заставы. Свой рапорт Центральному национальному комитету Куровский целиком основывал на рапорте Никифорова, однако само имя Никифорова в рапорте нигде не упоминалось, так что создавалось впечатление, что боем руководил лично Куровский. Десять дней спустя при попытке овладеть уездным городом Меховом, отряд Куровского перестал существовать. Во время паники, последовавшей после разгрома, около двухсот повстанцев оказалась брошенной своими командирами на произвол судьбы. Руководство этим осколком отряда Куровского взял на себя Никифоров, который после четырехдневного форсированного прорыва вывел этих людей на соединение с большим отрядом полковника Езеранского. Вскоре после этого Никифорову было дано от имени ЦНК поручение направиться в Галицию, сформировать там повстанческий отряд и выступить во главе его в Люблинское воеводство. Когда Никифоров прибыл во Львов, местный тайный комитет в оскорбительной форме отказался признать мандат Никифорова и его полномочия. Никифорову было заявлено, что если он очень хочет, то может быть зачислен рядовым в формирующийся отряд Чеховского. Никифоров согласился.
Неделей позже отряд перешел границу, а вскоре после двух стычек с царскими войсками бОльшая часть отряда во главе с Чеховским откатилась обратно в Галицию, а меньшая часть во главе с Никифоров прорвалась на соединение с отрядом Лелевеля-Борелевского. Здесь Никифоров завоевал популярность и был назначен командиром роты. Однако буквально через несколько дней Лелевелю был доставлен приказ от имени Жонда Народового, предписывавший немедленно без суда расстрелять Никифорова. Очевидцы впоследствии писали, что Лелевель, который "любил Никифорова и верил ему", был поражен и потрясен. Но не подчиниться прямому приказу повстанческого руководства Лелевель не решился. Обняв и поцеловав Никифорова перед лицом всего отряда, он отдал распоряжение исполнить приказ, "хотя потом со слезами на глазах говорил окружающим: я убежден, что этот человек был предателем не больше, чем я сам". Интересно, что инициативу казни Никифорова вскоре начали приписывать Лелевелю, который якобы разоблачил его предательство... что было тем проще, что сам Лелевель вскоре погиб в бою, и никаких опровержений с его стороны не последовало. Правда всплыла много лет спустя.
...Вернемся, однако, к Андрею Потебне и закончим его короткую биографию. После фактического распада офицерской организации Потебня в одиночку направился в лагерь Мариана Лянгевича в районе Песковой Скалы. Здесь он хотел положить начало созданию добровольческого отряда из русских солдат и офицеров. Имелись ввиду как те, которые сознательно перейдут в польский лагерь, так и те из пленных, которых удастся распропрапагандировать. Из лагеря Потебня послал Герцену и Огареву краткую записку: "Я решился остаться здесь. Надежды сделать что-нибудь мало; попробуем. Ваш А.П."
Лянгевич в свою очередь встретил Потебню достаточно пренебрежительно, заявил, что не доверяет "русским либералам" и не выразил достаточного восторга по поводу предложения организовать русский легион. Трудно сказать, чем бы закончились переговоры, если бы Потебне было суждено дожить до их завершения. В ночь на 21 февраля в стычке возле местечка Скала Потебня пошел в бой как рядовой косинер, и был смертельно ранен. Один из повстанческих офицеров впоследствии вспоминал: "Умирал спокойно. Последние слова его были "Дай вам Бог успеха в борьбе против тиранов".
В 1953 году прах Андрея Потебни и других повстанцев был перенесен к находящемуся неподалеку от места боя замку у Песковой Скалы. Эта могила до сих пор упоминается в информации на всех туристических сайтах как одна из достопримечательностей в районе города Кракова.
* * *
И иллюстрации:
Знаменитое знамя Иоахима Лелевеля, поднятое во время Ноябрьского восстания 1830-го года - печальный символ, так и не сбывшийся на протяжении судеб многих поколений:
Андрей Афанасьевич Потебня, убит в бою:
Зыгмунт Падлевский, расстрелян в Плоцке:
Иероним Кеневич, расстрелян в Казани:
... Эта история в советское время всегда преподносилась как образец героической совместной дружбы народов в борьбе "за вашу и нашу свободу". На мой взгляд, если о чем-то и свидетельствует эта невеселая повесть, то ровно об обратном; и в таком ключе ее и следует рассказать...
...Прежде, чем перейти к трагической истории организации, известной как "Комитет русских офицеров в Польше" и лично ее руководителя, сделаю важное пояснение. Проблема в том, что все разговоры об участии (либо, наоборот, неучастии) русских на стороне восстания являются, в значительной степени, идеологическими спекуляциями. Связано это с тем, что практически нет никакой возможности по материалам того времени установить национальность человека: документы царской России фиксировали не национальность, а вероисповедание. То есть максимум данных, которые имеются - это православный или католик, при этом православный может быть этнически русский, украинец или белорус, католик - поляк, литовец или опять-таки белорус... но зачастую без доступа к архивным данным и вероисповедание тоже неизвестно. Добавьте факторы, что фраза "офицеры русских войск" или "русские офицеры" в большинстве случаев означает именно то, что означает - то есть всего лишь офицеров на службе царской армии без различия национальности и вероисповедания. Добавьте то, что вероисповедание в свою очередь фиксируется по факту крещения, и во многих случаях ничего не говорит о реальном мировоззрении взрослого человека (нередко воспитанного на материалистических и нигилистических идеях века). Добавьте то, что в приграничных регионах Виленщины и Гродненщины проживают люди, зачастую сами не понимающие, какой они национальности. Добавьте то, что фамилии зачастую звучат так неопределенно, что национальность по ним предположить невозможно (ну, что вы подумаете про фамилии типа "Новицкий", "Сливицкий", "Плавский"? А хрен знает, кто они такие... вот современные искатели жидо-масонов под кроватью обязательно бы сказали, что евреи) :). Добавьте детей от смешанных браков, встречавшихся также нередко. Вот, например, в восстании активно участвует Анна Пустовойтова - дочь русского генерала и польской дворянки, кем сама себя считает - науке неизвестно. В известном "Казанском заговоре" замешан офицер Максим Черняк - наполовину поляк, наполовину украинец. Сложите все это вместе, и вы поймете, что когда говорят об "участии русских в восстании", имеют в виду зачастую очень смутные вещи. Тем не менее кое-что нам все-таки известно...
...Федерация прежде разрозненных офицерских кружков начала создаваться в конце 1861 года. Первоначальным инициатором объединения кружков выступил поручик 4-го стрелкового батальона Василий Каплинский, связанный с петербургскими офицерскими кружками, в том числе с кружком Сераковского в Академии Генерального Штаба. Вскоре во главе создающейся организации встал Андрей Потебня - офицер Шлиссельбургского пехотного полка, квартировавшего в Варшаве (скорее украинец, нежели русский, во всяком случае православный по крещению - брат известного ученого, филолога и лингвиста Александра Потебни). Первоначальная организация была крайне размытой, насчитывала к концу 1861 года до 200 членов в различных полковых, батальонных, бригадных и прочих кружках и в принципе ориентировалась на умеренно-демократическую программу журнала "Современник" и листков "Великорусса". Среди офицеров, входивших в кружки, были и русские, и поляки. В армии начали появляться и свои собственные листовки, в том числе листовка Огарева "Что надо делать войску?" и "Чего хочет русский народ и что должен делать тот, кто его любит". Листовки призывали армию отказаться от роли карателей в польских регионах, перейти на сторону восстающих поляков и совместно повернуть оружие против царского правительства.
"Если вы откажетесь бить поляков, то и этим сделаете много; но это не все. Вы должны стать за них, и только тогда вы своей кровью сможете смыть с себя пятна мученической крови. Если вы сделаете это, вы уменьшите потоки крови, уже готовой пролиться, вы поразите петербургское правительство в самом чувствительном месте и из возродившейся Польши понесете знамя свободы на свою родину". Следующая прокламация, вышедшая предположительно уже из недр самой офицерской организации под руководством Потебни, была обращена к солдатам.
Потебня был твердо уверен в сочувствии своих товарищей польскому движению. В июне 1862 года он писал Герцену и Огареву: "Если вы имеете верное понятие о положении дел в Польше, вы должны знать также и дух войска в Польше; мы настолько сблизились с патриотами польскими, что во всяком случае примем прямое участие в близком восстании Польши... Я уже писал вам раз по поручению своих товарищей; тогда я еще не знал, что пропаганда будет так легка и так успешна; теперь войско, квартирующее в Варшаве, стоит на такой ноге, что готово дратья с своими, если б они вздумали идти против поляков..."
Уже в апреле 1862 году копошение в среде офицерских кружков привело к трагедии: за пропаганду среди солдат и попытку "подучить солдат к бунту против тягот службы" были арестованы двое молоденьких офицеров 4-го стрелкового батальона 4-й пехотной дивизии. Пропагандисты, по-видимому, пользовались действительной любовью в солдатской среде, потому что при известии об их аресте вспыхнул солдатский бунт и 60 человек солдат попыталось отбить арестованных силой оружия. Состоялся военный суд, по результатам которого двое православных офицеров - Арнгольдт и Сливицкий и один унтер-офицер (католик) были приговорены к расстрелу, а молодой солдат Лев Щур был до смерти забит щпицрутенами. Несмотря на то, что А.Лидерс (наместник в Царстве Польском) и недавно назначенный военный министр Д.Милютин предупреждали Императора о нежелательности казни, Александр II утвердил смертный приговор, а все дело было представлено так, что в глазах общества основная ответственность за казнь ложилась на Лидерса. Расстрел русских офицеров - первая политическая казнь в пределах Империи в царствование Александра II; да еще и в наэлектризованной до предела Варшаве - с очевидностью произвела эффект, обратный ожидаемому и способствовала ускорению взрыва. Сохранились свидетельства о том, что следователи обманули смертников, уверив их при выходе из крепости, что над ними будет произведен только обряд казни, а потом объявят о помиловании; и что во время экзекуции у присланного для исполнения приговора батальона солдат тряслись руки, и после двенадцати пуль Сливицкий был еще жив, и фельдфебель выстрелом из пистолета добил его.
А сразу вслед за этим разыгралась еще одна трагедия: утром в Саксонском саду среди многочисленной публики, в том числе большого количеста военных, Андрей Потебня открыто подошел к прогуливавшемуся наместнику Лидерсу и выстрелил ему в голову. Затем продул еще дымившийся пистолет, положил его в карман, спокойно прошел между гуляющими, зашел в кофейню, имевшую сквозной проход, а оттуда исчез бесследно. Никто из публики не сделал даже попытки задержать террориста. Новый наместник, великий князь Константин, сообщая Александру II об обстоятельствах покушения, писал: "Если бы в толпе, бывшей в это время в Саксонском саду, было малейшее сочувствие к полиции, убийца не мог бы скрыться".
Лидерс, к счастью, остался жив, а Андрей Потебня скрылся и перешел на нелегальное положение. Следствие зашло в тупик - несмотря на то, что имя Потебни упоминалось на следствии, и в руках у следователей были нити, однако в этот момент правительству показалось крайне выгодным замять тот факт, что в Лидерса стрелял православный офицер. Тем более, что вскоре последовало покушение на наместника Константина, совершенное поляком Ярошинским; заодно на него повесили и выстрел в Лидерса. Настоящую правду знали в Лондоне Герцен и Огарев.
По следам казни Арнгольдта и Сливицкого случилось еще одно происшествие: в Ладожском пехотном полку близ Варшавы офицеры вскладчину заказали в походной церкви панихиду по "Ивану и Петру" (имена казненных офицеров). Всего на панихиду собралось около пятидесяти человек. "Начальство, - рассказывал очевидец, - было предупреждено об этой демонстрации, но ни один из генералов не показался в лагере". Организаторы панихиды не особенно скрывали ее смысл от священника. Догадавшись, в чем дело, священник донес начальство о панихиде и сообщил содержание своих разговоров с ее организаторами. Вновь состоялись следствие и суд, главных зачинщиков распихали кого куда - кого в тюрьму, кого в дальние внутренние гарнизоны.
Тем временем Андрей Потебня появился в Лондоне в редакции "Колокола". К этому времени он уже сотрудничал с левым крылом варшавской организации партии "красных" (это было тем легче, что с одним из руководителей "красных", Ярославом Домбровским, он вместе учился в кадетском корпусе и дружил с детских лет). Потебня ожидал, что Герцен и Огарев одобрят то решение, к которому совместно пришли польские и русские радикалы: офицерская организация поддержит польское восстание, а в случае успеха поляки помогут им стать основой вооруженных сил для совершения революции на всей территории России. Наивность и радикализм офицеров, однако, скорее осложнили положение издателей "Колокола", нежели обрадовали их. Они прекрасно видели, что восстание в Польше не подготовлено, что тем более не приходится ожидать близкой революции в России, что основную скрипку в польском движении играют отнюдь не левые идеалисты-интернационалисты, а националистически настроенная шляхта, что все это в совокупности приведет лишь к бессмысленным жертвам русских солдат и офицеров, которые попытаются на свой страх и риск оказать помощь польским восставшим. "Мы медлили целые месяцы", - писал позже Герцен о своем ответе офицерам в Польше.
К осени 1862 года Потебня вновь инициировал переговоры. Для официального подписания договора о "русско-польском революционном союзе" в Лондон выехали двое представителей "красного" ЦНК - умеренный Агатон Гиллер и радикал Зыгмунт Падлевский, вместе с ними в Лондон отправился и Потебня.
Переговоры оказались сложными. Гиллер мямлил, Герцен медлил, и даже левые идеалисты, приехавшие для договора о всемирном революционном братстве, поглядывали друг на друга искоса. Шла речь и о самостоятельности офицерской организации. В конце концов по предложениям Потебни были сформулированы договоренности по следующим пунктам:
1) офицерская организация, находясь во взаимодейстии с партией "красных", сохраняет свою организационную самостоятельность
2) в случае восстания армейские революционеры не только не поднимут оружия против поляков, но и будут помогать им всеми доступными средствами
3) в повстанческой армии совместными усилиями будет создан русский легион, который понесет знамя восстания на восток.
Вслед за лондонскими переговорами вскоре последовал второй акт переговоров в Петербурге, во время которого левое крыло "красных" в лице Падлевского и офицерская организация в лице Потебни подписали договор о совместных действиях с общероссийской революционной организацией - центральным комитетом "Земли и воли" (речь идет о так называемой "первой "Земле и воле", просуществовавшей примерно с 1861 по 1864 год). Совместное выступление планировалось назначить на весну 1863 года - срок, приуроченный к моменту окончания составления уставных грамот по Манифесту 19 февраля, в связи с чем революционеры наивно ожидали начала всеобщего крестьянского восстания в стране (так называемый "слушный час").
...Между тем, объявленный Велепольским в Царстве Польском рекрутский набор вызвал новое нагнетание обстановки и в конечном итоге явился толчком к более раннему и неподготовленному началу восстания. Провокация Велепольского спровоцировала красных радикалов; Падлевский, только что подписавший обязательство не начинать движение ранее весны, теперь оказался полностью ответственен за необдуманное решение о начале вооруженных действий. В Лондоне, в Петербурге схватились за голову.
Пытаясь удержать Падлевского и его сторонников, Герцен в отчаянии писал: "Произведите набор рекрутов, но не делайте демонстрации там, где нет ни малейшей надежды на успех... Если вы поступите сейчас иначе, вы поведете этих бедняг на заклание, как животных, и остановите движение в России еще на полвека, что же касается Польши, то в таком случае вы ее безвозвратно погубите... если вы хоть сколько-нибудь сочувствуете русской свободе и если ваша любовь к свободе Польши перевешивает ваше горе, если вы боитесь напрасных жертв, - я вас умоляю не совершать выступления, ибо оно не имеет ни малейшего шанса на успех и лишь погубит свободу обеих стран, подготовив новое торжество царскому кабинету министров..."
Тем временем по рукам среди офицеров ходил адрес, составленный, видимо, тем же Потебней и адресованный великому князю Константину: "Русское войско в Польше поставлено в странное, невыносимое положение. Ему приходится быть палачом польского народа или отказаться от повиновения начальству. Солдаты и офицеры устали быть палачами. Эта должность сделалась для войска ненавистною..." Около трехсот офицеров подписалось под адресом. Текст со всеми подписями был передан для публикации в "Колоколе". В ответ начальство немедленно организовало подписку верноподданнического адреса, также собравший около трехсот подписей. Наконец, взорвавшейся бомбой появляется еще одна прокламация - "Офицерам русских войск от Комитета русских офицеров в Польше":
"Приближается минута, когда офицерам придется быть палачами Польши или пристать к ее восстанию. Мы не хотим быть палачами. Если б мы были одни, мы бы сложили оружие и удалились. Но за нами солдаты. И они не хотят быть палачами. Заставить целые полки сложить оружие, не приставая ни к той, ни к другой стороне, нет человеческой возможности. Вы видите, что для нас выбора нет: мы примкнем к делу свободы..." Прокламация призывала к демократическим преобразованиям в Польше и России и созыву всеобщего Земского собора, предостерегала от ужасов кровопролитной народной резни, призывала войско отказываться стрелять в народ и заканчивалась мрачным призывом: "Товарищи! Мы, на смерть идущие, вам кланяемся. От вас зависит, чтоб это была не смерть, а жизнь новая".
В условиях, когда отменить решение красного ЦНК о начале восстания оказалось невозможным, Комитет русских офицеров также принял свое решение...
Уже накануне самого выступления спешно пытались договориться хоть о какой-то координации в отдельных местах, искали контакты. Все было крайне неопределенно: где-то офицерская организация обязалась вывести из города на соединение с повстанцами двести солдат, где-то двадцать. В первые же дни восстания неразбериха и организационный бардак вызвали множество новых трагедий. Офицерская организация пыталась действовать по плану, заранее согласованному с поляками, но это удавалось очень редко. В местечке Варта руководитель местной конспиративной организации не предупредил заранее члена офицерского кружка капитана Плавского о выступлении, хотя договоренность об этом была. В городе Радзыне повстанцы окружили дом, в котором находились офицеры расквартированной там артиллерийской бригады, среди которых были как верноподданные офицеры, так и члены офицерской революционной организации. Завязался бой, в неразберихе которого в числе прочего единомышленники благополучно убивали друг друга. В городе Кельцы капитан Доброговский вывел из города в условленное место несколько сотен солдат. Он не нашел там повстанцев, так как возглавлявший повстанческий отряд А.Куровский не пожелал сотрудничать с русскими. Прождав бессмысленно несколько часов, Доброговский вынужден был возвратиться вместе со своими подчиненными в город. Своими действиями он благополучно навлек на себя подозрения начальства, рассеять которые ему стоило большого труда. Позднее Доброговский перешел к повстанцам в одиночку, без солдат.
Офицерская организация разваливалась на глазах. Между тем с началом восстания общественное настроение в России резко качнулось. Жестокость восставших (отчасти, увы, реальная, отчасти изрядно преувеличенная слухами и пропагандой), неумеренные националистические лозунги, а также реально замаячившая угроза новой войны с Европейскими государствами из-за польских земель - все это вызвало волну осуждения в России. Не только консервативная, но и либеральная и даже часть демократической общественности, вчера еще сочувственно относившаяся к польскому движению, сегодня следили за разворачивавшимися событиями со страхом и ненавистью, в "едином патриотическом порыве" одобряя карательные меры и решительные действия правительства. Страну захватила шовинистическая волна, активно поддерживаемая властями (в очередной раз потерявшими представление о том, с кем они, собственно говоря, воюют - с собственными подданными или с армией вражеского государства). Фактически единственным изданием, продолжавшим поддерживать восстание, оставался герценовский "Колокол" - и эта позиция Герцена, оказавшегося на положении "маргинала", сильно уронила его в глазах вчерашних российских либералов. С этого момента популярность "Колокола" в России начинает стремительно падать; горечь одинокой непонятой проповеди тяжело отразилась на здоровье Герцена...
Попытки выпустить прокламации в пользу восставших сделала и организация "Земля и воля", одна из них, обращенная к войскам, начиналась со слов: "Братья солдаты, ведут вас бить поляков...". БОльшая часть тиражей подпольных типографий, впрочем, немедленно попадала в руки полиции, и в любом случае не могла бы переломить общественное мнение. Некоторые военные подразделения, распропагандированные офицерскими кружками и готовые поддержать повстанцев, подверглись неожиданному нападению (в том числе получили широкую огласку случаи нападения повстанческих банд на спящие гарнизоны); в происходившей резне не разбирали, естественно, правых и виноватых. Взаимная нарастающая эскалация насилия сделала, естественно, невозможным какой-либо военный союз.
В этих условиях московская организация "Земли и воли" предприняла отчаянную попытку выполнить свои обязательства перед восставшими, данные во время лондонских и петербургских переговоров, и поднять восстание в глубине страны: крестьян в Поволжье пытались спровоцировать на мятеж с помощью подложного "Царского манифеста", объявлявшего "истинную волю" (сам по себе документ интересен и при случае я его обязательно перепечатаю). За глупую попытку расплатилось жизнями еще пять человек: представитель московской организации поляк Иероним Кеневич и четверо молоденьких офицеров казанского гарнизона после длительного следствия были расстреляны в Казани (и просто счастье, что манифест не успел распространиться - иначе количество жертв, в том числе среди поверивших крестьян, могло бы быть гораздо бОльшим).
Случаи перехода отдельных русских на сторону восставших, тем не менее, все-таки были известны. Капитан пограничной стражи Матвей Дмитриевич Бескишкин был инструктором, затем командиром повстанческого отряда, был ранен и вновь вернулся в строй. Лишь в апреле 1864 года он был взят в плен и казнен в Радоме, причем уже после объявления приговора дал пощечину председателю суда, за что получил ужесточение наказания: замену расстрела на виселицу.
Унтер-офицер Полоцкого пехотного полка Яков Левкин командовал повстанческим... казачьим взводом, сформированным из русских пленных (сам по себе удивительный факт), был взят в плен, бежал, вторично захвачен в плен лишь в мае 1864 года и расстрелян в Кельцах. Известны и другие имена - писарь штаба Иван Павлов; юнкер 4-го донского казачьего полка Митрофан Подхалюзин по прозвищу "Ураган", сражавшийся до последних дней восстания, попытавшийся затем укрыться в Галиции и выданный царскому правительству австрийскими властями... Рядовой солдат Лев Шамков. Женщина Анна Волкова, погибшая в составе отряда Траугута. Пехотный капитан Павел Богдан, ставший начальником штаба у повстанческого генерала Босака, доживший до франко-прусской войны, защищая в составе волонтерской бригады Францию от прусского вторжения...
Другие судьбы складывались еще более трагически. Во многих местах члены Комитета русских офицеров, в одиночку пытавшиеся присоединиться к восстанию, наталкивались на недоверие и пренебрежение, или на откровенную националистическую неприязнь. Опытных офицеров всячески пытались отстранить от руководства отрядами, записывали рядовыми, выдавали им самое негодное оружие...
Некто капитан Никифоров в начале восстания руководил пехотой отряда начальника Краковского воеводства Аполлинария Куровского. Бой оказался успешным в том числе и благодаря действиям Никифорова, повстанцам удалось захватить в плен гарнизон пограничной заставы. Свой рапорт Центральному национальному комитету Куровский целиком основывал на рапорте Никифорова, однако само имя Никифорова в рапорте нигде не упоминалось, так что создавалось впечатление, что боем руководил лично Куровский. Десять дней спустя при попытке овладеть уездным городом Меховом, отряд Куровского перестал существовать. Во время паники, последовавшей после разгрома, около двухсот повстанцев оказалась брошенной своими командирами на произвол судьбы. Руководство этим осколком отряда Куровского взял на себя Никифоров, который после четырехдневного форсированного прорыва вывел этих людей на соединение с большим отрядом полковника Езеранского. Вскоре после этого Никифорову было дано от имени ЦНК поручение направиться в Галицию, сформировать там повстанческий отряд и выступить во главе его в Люблинское воеводство. Когда Никифоров прибыл во Львов, местный тайный комитет в оскорбительной форме отказался признать мандат Никифорова и его полномочия. Никифорову было заявлено, что если он очень хочет, то может быть зачислен рядовым в формирующийся отряд Чеховского. Никифоров согласился.
Неделей позже отряд перешел границу, а вскоре после двух стычек с царскими войсками бОльшая часть отряда во главе с Чеховским откатилась обратно в Галицию, а меньшая часть во главе с Никифоров прорвалась на соединение с отрядом Лелевеля-Борелевского. Здесь Никифоров завоевал популярность и был назначен командиром роты. Однако буквально через несколько дней Лелевелю был доставлен приказ от имени Жонда Народового, предписывавший немедленно без суда расстрелять Никифорова. Очевидцы впоследствии писали, что Лелевель, который "любил Никифорова и верил ему", был поражен и потрясен. Но не подчиниться прямому приказу повстанческого руководства Лелевель не решился. Обняв и поцеловав Никифорова перед лицом всего отряда, он отдал распоряжение исполнить приказ, "хотя потом со слезами на глазах говорил окружающим: я убежден, что этот человек был предателем не больше, чем я сам". Интересно, что инициативу казни Никифорова вскоре начали приписывать Лелевелю, который якобы разоблачил его предательство... что было тем проще, что сам Лелевель вскоре погиб в бою, и никаких опровержений с его стороны не последовало. Правда всплыла много лет спустя.
...Вернемся, однако, к Андрею Потебне и закончим его короткую биографию. После фактического распада офицерской организации Потебня в одиночку направился в лагерь Мариана Лянгевича в районе Песковой Скалы. Здесь он хотел положить начало созданию добровольческого отряда из русских солдат и офицеров. Имелись ввиду как те, которые сознательно перейдут в польский лагерь, так и те из пленных, которых удастся распропрапагандировать. Из лагеря Потебня послал Герцену и Огареву краткую записку: "Я решился остаться здесь. Надежды сделать что-нибудь мало; попробуем. Ваш А.П."
Лянгевич в свою очередь встретил Потебню достаточно пренебрежительно, заявил, что не доверяет "русским либералам" и не выразил достаточного восторга по поводу предложения организовать русский легион. Трудно сказать, чем бы закончились переговоры, если бы Потебне было суждено дожить до их завершения. В ночь на 21 февраля в стычке возле местечка Скала Потебня пошел в бой как рядовой косинер, и был смертельно ранен. Один из повстанческих офицеров впоследствии вспоминал: "Умирал спокойно. Последние слова его были "Дай вам Бог успеха в борьбе против тиранов".
В 1953 году прах Андрея Потебни и других повстанцев был перенесен к находящемуся неподалеку от места боя замку у Песковой Скалы. Эта могила до сих пор упоминается в информации на всех туристических сайтах как одна из достопримечательностей в районе города Кракова.
* * *
И иллюстрации:
Знаменитое знамя Иоахима Лелевеля, поднятое во время Ноябрьского восстания 1830-го года - печальный символ, так и не сбывшийся на протяжении судеб многих поколений:
Андрей Афанасьевич Потебня, убит в бою:
Зыгмунт Падлевский, расстрелян в Плоцке:
Иероним Кеневич, расстрелян в Казани: