"Заповедник сказок". Проект № 85. "Жила-была библиотека". Моя сказка "Шурина роща"
Сказки о библиотеке. Хорошая тема! Спасибо, господин Хранитель! Вот она заявлена в Заповеднике:
http://zapovednik-2005.livejournal.com/167817.html
А это вот моя большая сказка:
ШУРИНА РОЩА
Деревня называлась Заболотье. Это было уже второе Заболотье в Катиной фольклорной жизни. За пять лет экспедиций от Питерской консерватории, где Катя училась на последнем курсе, у девушки набралась целая коллекция деревень с приставкой «за»: Заречье, Загорье, Заборовское, Заозерное... Это не считая десятков других сел, деревень, хуторов, в которых их дружная студенческая компания во главе с бессменной руководительницей, профессором Галиной Григорьевной Петрухиной, записывала песни. Ездили и по Костромской, и по Архангельской, и по Новгородской областям. Теперь вот принялись за Вологодчину.
В Заболотье Катя приехала во второй раз. В первый была прошлым летом. Случайно их группа туда попала - экспедиция тогда уже подходила к концу, ехали из райцентра, попутчица обмолвилась, что, дескать, вот еще в Заболотье были когда-то хорошие песенницы.
Галина Григорьевна сразу ухватилась:
- А что за Заболотье?
- Да, глухомань. Туда и дорога-то не всегда проезжая. Размывает дождями, и не доберешься.
- Так это же замечательно! - обрадовалась охочая до всяких авантюр профессорша. - Нам того и надо! Чем глубже, тем архаичнее традиция.
В тот раз у них на все про все оставался день. Поэтому решили заехать в Заболотье просто на разведку. Разведка вышла короткая, но на редкость удачная. Пару часов всего-то и успели пописать, зато песни и впрямь оказались великолепными, голоса у женщин местных чистые, высокие, слаженные. Чудо, что такое! Сама деревенька небольшая, но и не маленькая. Полторы сотни жителей. И не то, чтобы одни старухи, молодежь тоже есть. Имена, а особенно отчества у местных женшчин очень порадовали питерцев - среди марьиванн и зинаидвасильевн здесь во втором десятилетии ХХI века встречались, например, Мелания Анфимовна, Павла Изосимовна, Евпраксия Серафимовна или какая-нибудь Соломония Куприяновна. И говор, конечно, грел ухо. Никакое печатное слово не передаст это волшебное цёконье, оканье, эту чудесную диалектную вологодскую скороговорку. Во многих местах она уже пропадает, тает, забивается телевизионным «правильным» выговором и только вот в таких заповедниках еще чудом держится. Словом, находка, а не деревня.
На следующее лето дотошные фольклористы запланировали уже всерьез прошерстить это самое Заболотье, вытянуть из него все, что только смогут вспомнить бабушки-певуньи.
Приехали в августе аж вдесятером - семь девчонок, два парня и руководительница. Расселились по двое в дом. Подружек Катю и Ленку взяла к себе самая старшая бабушка - Апполинария Тихоновна. Большая такая бабушка, видная. Строгих правил. На улицу без косынки, с непокрытой головой никогда не выходила. Всегда выглаженная, всегда чистая. Ей уже было хорошо за восемьдесят, но держалась старушка огурцом, огромную свою домину содержала в идеальной чистоте, еще и за козами успевала ходить, и на огороде хлопотала. Девчонок поселила в летней избе, дала душистые тюфяки, набитые сеном. Охала всё, какие же они, питерские, худющие, и кормила до отвала - то омлет чуть ли не из десятка яиц забубенит, то молоко козье огромными кружками заставит пить, то полную тарелку шанег с пшенкой напечет, то кашу со здоровенным куском душистого сливочного маслом из печки достанет, то суп с разваристым мясом и молодой картошечкой в чугунке. Благодать!
Катя с Леной подружились еще на вступительных экзаменах. Внешне они были даже немножко похожи. Обе светленькие, невысокие, с длинными волосами. Разве что, у Лены волосы слегка завивались, а у Катерины были прямые, как солома. А вот характерами девушки разнились. Рассудительная, спокойная Катя приглушала фонтанирующую, шуструю Ленку, зато та не давала Кате закиснуть, постоянно держала в тонусе.
Три дня Галина Григорьевна с помощницами в тесном кабинетике местного зав. клубом по шесть часов записывала Заболотьевские песни. Три дня бабушки, красные от духоты и от натуги, пели и перепевали старинушки, забывали слова и запевы, вспоминали новые, ссорились, перебивали друг друга, хохотали, кашляли в середине куплета, заставляя девчонок опять и опять прерывать запись и начинать все заново. Галина Григорьевна была очень довольна - песенный урожай оказался гораздо богаче, чем можно было ожидать. Три протяжные песни Петрухина, с ее-то опытом, вообще слышала впервые. Записали много календарных, кучу свадебных, несколько превосходных духовных стихов, парочку романсов, а уж частушек и страданий - не счесть!
На четвертый вечер Апполинария Тихоновна, накрыв вечером стол, взмолилась:
- Девоньки, пожалели бы вы нас, старух, а? И баб наших измочалили совсем, и сами вымотались. У меня огород заброшен, кабачки вянут, картошку надо окапывать. Сколько ж можно записывать? Отдохните. Сходите за черникой, за грибами. Белых полно. Опята, говорят, пошли.
У Ленки загорелись глаза, она сразу дернула Катерину за рукав:
- Ой, пошли, пошли!
Катя спокойно высвободила руку:
- Куда же мы пойдем, баб Поль? Мы совсем ваших лесов не знаем. Заблудимся.
- Да ну еще! - отмахнулась бабушка. - Чегой-то вы заблудитесь! Ничего не заблудитесь. Идите вон в Шурину рощу, она светлая, прозрачная, в ней еще никто не заблудился.
- А далеко это?
Баба Поля подошла к окошку.
- Вот гляди, дорога от деревни вверх поднимается. А на холме слева - березы высокие. Видно?
Катька мотнула белыми хвостиками:
- Угу.
- Там она и есть, Шурина роща. По опушке всегда белых мно-ого! Вот завтра с утречка и пойдете.
Девчонки всполошились, побежали отпрашиваться у Галины Григорьевны. Та легко согласилась - сама уже собиралась устроить выходной, банно-прачечный день для своих подопечных.
Встали затемно. Баба Поля выдала Кате и Ленке корзинки, ножи, по две морковки с грядки, по пирогу с капустой и одну на двоих полуторалитровую баклашку с холодным козьим молоком.
До места добрались минут за сорок. Роща, в самом деле, была светлая, красивая. Высокие толстые березы пропускали сквозь золотисто-зеленые кроны солнечные лучи, небольшие елки почти не затеняли сочную, не по августу зеленую траву.
Катя очень любила собирать грибы. Особенно, если их было много и не приходилось проходить по три километра за каждой сыроежкой. Здесь грибов хватало. Корзинка быстро наполнялась маслятами, подберезовиками, нашлись парочка крепеньких подосиновичков. А вот и белый. Красавец! Коренастый, ножка толстая, шляпка маленькая, на бок нахлобученная. У самых березовых корней вырос.
- Ленка-а! Лен! У меня белый! Иди, смотри, какой!
- Белый?.. Подожди, не срезай без меня! Сейчас!
Пока Лена сквозь кусты продиралась к подруге, Катя наклонилась к березе, чтобы разгрести вокруг гриба мох - так он выглядел еще краше. Оперлась рукой о ствол...
«... как над речкою режет
Воду синюю солнца соха.
Хорошо выбивать из тела
Накаляющий песни гвоздь.
И в одежде празднично белой...»
Катька отдернула руку. Оглянулась. Посмотрела вверх. На всякий случай, заглянула за дерево. Снова прикоснулась к стволу.
«...Ждать, когда постучится гость.
Я учусь, я учусь моим...»
Это что такое? Катя зажмурилась, потрясла головой.
- Ты чего? - Ленка так незаметно подошла, что Катерина вздрогнула. - Где твой белый-то? Показывай!
- Что?.. А-а, да, белый... Вот, смотри, какой!
Катя уступила место подруге. Та подошла к самой березе.
- Ух, ты! Хоро-ош! Ну-ка, ну-ка, иди сюда, красавчик, - Ленка наклонилась над грибом и тоже оперлась рукой о белый березовый ствол. Удивленно подняла голову, прислушиваясь к чему-то. Оглянулась на Катю. Отвела руку от ствола. Потом снова дотронулась, не сводя с Катерины глаз.
- Это что?
- В смысле? - Катя знала, что.
- Ну, это... Стихи.
- Ты тоже слышишь?
- Ага. «Я учусь, я учусь моим сердцем цвет черемух в глазах беречь...».
- А я думала, мне показалось.
Катя придвинулась к подруге и прислонила ладонь к белой коре.
«...Только в скупости чувства греются,
Когда ребра ломает течь.
Молча ухает звездная звонница,
Что ни лист, то свеча заре.
Никого не впущу я в горницу,
Никому не открою дверь».
Дерево замолчало. Девочки еще немного постояли у березы, прислонив ладони к стволу. Тишина. Лена передвинула руку, обняла ствол, обошла кругом, еще раз потрогала кору. Ничего.
- А ты как слышала? - спросила она тихо.
Катя рассеянно наклонилась, аккуратно срезала белый гриб, положила в корзинку.
- Ну, так... Вроде бы, и не слышала, а в голове слова возникали. Сами собой. А ты?
- А у меня женский голос такой, взрослый, немножко «эр» не выговаривающий, - Ленка гортанно процитировала: - «Никому не откр’р’ою двер’рь...». В голове тоже звучал. Отчетливо. Ты, кстати, знаешь, чьи это стихи?
- Есенина, может быть?
- Похоже... Надо же, говорящая береза! Никто же не поверит, Кать! А как это, интересно?
- Не знаю... Может быть, здесь какое-нибудь излучение? Психотропное...
- Ага. Или галюциногенные грибы, - хмыкнула Лена. - Нет, это что-то другое. Сказочное, волшебное...
- Если бы волшебное, она бы читала не Есенина, а какие-нибудь сказки. Или заговоры. - Катя приложила ухо к березе. Тихо. - И почему она сначала говорила, а потом замолчала?
- Завод кончился.
- Да ну тебя! - Катя хихикнула. - Слушай, а если, у нас крыша поехала от перенапряжения?
- Вряд ли. Сразу у двоих вряд ли. - Ленка повернулась. - Погоди, а если соседнюю березу потрогать?
Оставила корзину, подбежала к соседнему дереву, осторожно прикоснулась к стволу...
- О! Есть! Катюха, иди, слушай!
- Есенин?
- Не-а!
Катя подбежала к березе, протянула руку.
«...Затем Смок с Малышом нагрянули в Уэнтворту, вышвырнули его за дверь прямо в снег и все в хижине перевернули вверх дном. Приковыляла Лора Сибли и тоже стала лихорадочно искать.
- Ничего ты не получишь, старуха, хотя бы мы откопали целую тонну, - заверил ее Малыш.
Но их постигло не меньшее разочарование, чем Лору Сибли. Они даже пол весь изрыли - и все-таки ничего не нашли...»
- Джек Лондон! - вскрикнула девушка. - Обожаю! Интересно, а ёлки тоже звучат?..
Ёлки тоже звучали. И сосны, и осины, и даже куст орешника.
У девчонок началась угадайка. Они бегали от дерева к дереву, прислоняли ладони к стволам, прислушивались, и выкрикивали:
- О! «Том Сойер»!
- А тут «Всадник без головы».
- А у меня Гоголь. «Вечера на хуторе...».
- Класс! А у меня стихи какие-то опять... Не знаю, кто это.
- Дай послушаю...
«...И юноши, узрев ее, за нею
Влюбленною толпой не побегут.
Приманивать изысканным убором,
Игрою глаз, блестящим разговором
Ни склонности у ней, ни дара нет;
Но поражен бывает мельком свет
Ее лица необщим выраженьем...»
- Да ты что, Катька, это же Баратынский! «Лица необщим выражеьем» - это же хрестоматия! Такие вещи знать надо.
- Ладно, больно умная, - надулась Ленка. - А вот эту березку угадаешь?
- Чего там у тебя еще?
«...После завтрака четыре парочки отправились в Королевский цветник, как его называли в то время, посмотреть на недавно привезенное из Индии растение, название которого мы не можем сейчас припомнить и которое привлекало тогда в Сен-Клу весь Париж; это было причудливое, прелестное деревцо с высоким стволом...»
- Нет, не узнаю. Французское что-то явно.
- Ну, это на поверхности. Сен-Клу, Париж... Понятно, что не японское. А кто написал и что за книга?
Катя нахмурилась:
- Сейчас. Надо еще послушать. Может быть, имена какие-нибудь прозвучат.
Снова дотронулась ладонью до ствола:
«...с бесчисленными тонкими, как нити, растрепанными веточками, лишенными листьев, но зато покрытыми множеством крошечных белых розочек, отчего куст напоминал голову, усыпанную цветами. Около него всегда стояла толпа любопытных.
Осмотрев деревцо, Толомьес вскричал: «Предлагаю ослов!», и, условившись с погонщиком о цене, компания пустилась в обратный путь через Ванв и Исси...»
- Толомьес, Толомьес... - Катерина потерла ладонями виски. - Что-то знакомое. Не из Дюма случайно?
- Не знаю, не читала, - честно призналась Ленка. - Ладно, давай еще что-нибудь интересное найдём.
Деревья с готовностью подставляли под ладони девочек свою шершавую кору и радостно шумели: «Как хорошшшо! Слушшшайте нас, слушшшайте!»
«...Итак, Эдмон имел то преимущество, что знал, кто его хозяин, между тем как хозяину неизвестно было, кто его новый матрос. Как ни осаждали его старый моряк и товарищи, Дантес не поддавался и не признавался ни в чем; он подробно рассказывал о Неаполе и Мальте, которые знал, как Марсель, и повторял свою первоначальную басню с твердостью, делавшей честь его памяти...»
«...И ювелир удивился этому и спросил Камар-аз-Замана: «За сколько ты ее купил?» - «За тысячу динаров», - сказал Камар-аз-Заман. И ювелир молвил: «Ты получил ее даром, так как тысяча динаров это меньше, чем стоимость ее перстней, и ее одежда и украшения достались тебе даром». - «Да обрадует тебя Аллах благом, - сказал Камар-аз-Заман. - Раз она тебе понравилась, я отведу ее к себе домой...»
«...Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней
И косогоры и овраги;
Кричим: полегче, дуралей!
Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И, дремля, едем до ночлега -
А время гонит лошадей...»
Что-то подруги узнавали легко и очень радовались своей эрудированности. А что-то оказывалось незнакомым, непрочитанным, и девочки зависали у дерева минут на десять, пробуя по стилю, по ключевым словам разгадать страну, автора, эпоху.
«...А Уленшпигель с Ламме мирно продвигались вперед из Петегема в Гент вдоль по течению Лей. Они направлялись в Брюгге, где Ламме надеялся найти свою жену, и в Дамме, Куда Уленшпигель стремился в блаженной мечте увидеть Неле, которая жила печальной жизнью подле безумной Катлины».
«...Львов (входит). Мне нужно с вами объясниться, Николай Алексеевич!
Иванов. Если мы, доктор, будем каждый день объясняться, то на это сил никаких не хватит.
Львов. Вам угодно меня выслушать?
Иванов. Выслушиваю я вас каждый день и до сих пор никак не могу понять: что, собственно, вам от меня угодно?
Львов. Говорю я ясно и определенно, и не может меня понять только тот, у кого нет сердца...»
«...- Видите, Уотсон, если моя профессия никому не будет больше нужна, у меня еще есть в запасе мои любительские таланты, - сказал, смеясь, Холмс. - Наш друг, я уверен, не станет дольше держать нас под открытым небом...»
Домой вернулись уже в сумерках. Запыхавшиеся, румяные, взъерошенные, вломились в дверь, оставив полные корзинки в сенях, бухнулись на лавку и начали стягивать сапоги с уставших ног.
- Ой, баба Поля, с нами такое было! Такое!..
- Вы не поверите!
Баба Поля хлопотала у печи, даже не оглянулась. В избе вкусно пахло щами и чем-то печеным.
- Да-а, загуляли мои девоньки. А я уж жду-пожду, думаю, может быть, идти искать вас.
Девчонок распирало. Начали хором.
- А мы там...
- А у нас...
Посмотрели друг на друга. Прыснули.
- Давай, ты рассказывай!
- Нет, ты лучше!
Опять захихикали.
Баба Поля распрямилась, вытерла руки о фартук, села напротив девочек, улыбнулась.
- Что, поговорили с вами наши березки? Наслушались книжек-то?
У Ленки с Катькой вытянулись лица. Переглянулись, и снова хором:
- Так вы знали?!
- Почему же вы нам не сказали?
Баба Поля посмотрела исподлобья:
- А вы бы мне поверили, можно подумать. И потом, Шурина роща не всем открывается. Вот вам открылась, а другим, бывает, и слова не скажет.
Катя была потрясена:
- Но ее ведь кто-нибудь исследовал? Ученые какие-нибудь... Что говорят? Из-за чего это?
Бабуля улыбнулась:
- Я же говорю, не всем она открывается. Приезжали двое каких-то. С приборами. Откуда только узнали. Наши-то особенно не болтают про это... - Баба Поля строго посмотрела на девчонок: - Вы тоже не болтайте, поняли?
- Конечно, поняли, - пробормотала Ленка. Мы и вам-то боялись рассказывать. Думали, вы нас из дома выгоните, скажете, врушки или ненормальные...
- Так что эти ученые с приборами? - перебила Катя.
- Что... Дня три тут ходили, чего-то там машинками своими щелкали, мерили, писали, а потом уехали. Сказали: «Шарлатанство и суеверия».
- Но это же правда! Мы же сами слышали... - возмутилась Катя.
- Конечно, правда, - согласилась бабушка.
- Так расскажите нам скорее!
- Расскажу, но только после того, как вы умоетесь, вымоете руки и сядете за стол. Я щи уже три раза разогревала.
После вкуснющего ужина девчонок разморило. Щеки горели, ноги гудели, черные от грибов, даже мылом не отмывающиеся ладони подрагивали, глаза закрывались сами собой. Но они держались изо всех сил. Любопытство перевешивало сон.
Сели с бабой Полей разбирать корзинки. Очень хотелось поторопить - когда же начнет рассказывать? - но сдерживались. Перемигивались только. А Апполинария Тихоновна все молчала, улыбалась, покачивала головой каким-то своим мыслям и чистила, чистила узловатыми пальцами чуть уже подмякшие маслята.
Истомившаяся Ленка открыла было рот, чтобы окликнуть бабу Полю, но та неожиданно сама тихо заговорила:
- Шура эта у нас была учительницей. Еще до войны, задолго. Мне уже восемьдесят седьмой годочек пошел, а я ее хорошо-о помню! Мало кто еще помнит. Не осталось никого. Вот Нинка только. Да Николай был, помер. А я помню. Училась у нее. Александра Николавна ее звали. По фамилии Шаховская. Из сосланных. Мужа её убили в гражданскую, он был за белых. Сыновей двух забрали. А она вот к нам, в Заболотье попала. Хорошая была учительница. Строгая! Мы ее боялись. Но любили все равно. Потому что она свой предмет очень замечательно знала. У нас тогда была большая школа-то. К нам и из соседних деревень ребята ходили. Это сейчас все разъехались, сперва начальную оставили, а потом и ее закрыли. А тогда были все восемь классов, и разные учителя. Вот Шура... Александра Николавна... вела русский и литературу...
- А почему в ее честь рощу-то назвали? - встряла Ленка.
Баба Поля подняла голову от ведра с грибами, внимательно посмотрела на девочку.
- А ты погоди. Я расскажу. Я все по порядку рассказываю. Вот, значит, эта учительша завела в нашей школе библиотеку. Ей даже выделили комнату под это дело. И свои книги притащила - у нее было много! Ничего почти своего не было, а книги были. И нас просила, чтобы мы из дома приносили. Чтобы другие тоже могли читать. Ну, мы несли, у кого чего... Но у нас-то какие книги - так, по одной, по две. Голодуха тогда была, не до книжек. А Шура ... Александра Николавна... она все говорила что, значит, нет, голод - это временно, а книжки надо читать обязательно, потому что они навсегда. И из Тарноги заказывала, и из Вологды, и даже из Москвы ей присылали. Сама нам выдавала эти книги. А мы читали. Да. У меня тоже был свой читательский билет, я много книжек прочитала... Это сейчас глаза совсем уже не видят - в газете ничего не могу разобрать, телевизор тоже мелькает, мелькает... Только радио вот слушаю.
Опять замолчала. Девочки ждали.
- А почему... - опять начала Лена.
Баба Поля, не обращая на нее внимания, продолжила также негромко и ровно:
- ...Заболотье на этом месте, - женщина похлопала по столу, - стоит ведь только с тридцать девятого года. А до того деревня была на холме, там ее старое место, как раз где теперь роща. И вот в тридцать восьмом это, значит, было. Весной. Уже, вроде, даже в мае, под Красную горку, а все равно холодно, помню, сырость такая, слякоть. И пожар... Да... Ночью полыхнуло. У Корнеевых баня загорелась. Чего уж там они, самогонку гнали, или чего... И перекинулось как-то быстро - на дом, потом на соседний, а там и на нашу школу. Пока спохватились, опомнились, уже и крыша занялась. Нам тогда сколько всем? Лет по одиннадцать, ну, двенадцать кому. Мы тоже сбежались со взрослыми, на пожар смотреть. Тоже ведра передавали. Да где там! Шура, помню, прибежала чуть не босиком по снегу. В рубашке исподней, только платок на плечи накинула. Волосы растрепанные... Мы ее такой и не видели никогда. Она всегда в школе строго одетая была, аккуратная. А тут глаза вот такие, криком кричит, кидается прямо в огонь. Ее держат, она вырывается, голосит... Ой, страшно было смотреть, девочки!
Катя с Ленкой сидели, не шелохнувшись, слушали, затаив дыхание.
- Потом она, все ж таки вырвалась, бросилась в огонь. Уж, как не сгорела! Там полыхало всё - деревянное же. А потом выскочила из огня обратно, подол рубахи дымится, и книжки какие-то вот так, руками обхватила, к себе прижимает. И крыша вслед за ней - ух! - и рухнула... В общем, сгорела вся школа. Полдеревни тогда выгорело. Наш-то дом целый остался, и еще несколько. А все равно собрали колхозное собрание, приехал какой-то там начальник из центра, и решили строить деревню на новом месте. Заново. У меня дед с отцом и братьями дом прямо и перенесли по бревнышкам вот сюда, - баба Поля снова постучала ладонью по столу. - По бревнам разобрали, и перенесли. Это хорошо, у нас и мужиков было в семье много, и дом целый. А другим пришлось заново отстраиваться. Конечно, тяжело погорельцам. Хозяйство, вещи, все сгорело. У кого и скотина пропала. Но ничего, как-то выживали, помогали друг другу. Народ у нас добрый. А школу заново строить не стали - мы в Тётёшино доучивались, в пяти километрах отсюда. Там, тем более, укрупнение деревень пошло, и мы под это дело попали. Вы по дороге-то проезжали Тётёшино. Вот там теперь школа. А у нас нету. И деревня-то сама уже не та. Колхоз развалили, всё разворовали, народ разъехался...
- А с Шурой что случилось? - осторожно спросила Лена.
- С Шурой?.. - баба Поля подняла голову, мокрой рукой поправила выбившийся из-под косынки седой локон. - С Шурой плохо. Дом у ей сгорел, а сама она тронулась головой. От переживаний. У нее же кроме тех книг ничего в жизни и не осталось. Соседи-то приютили, а она и даже разговаривать с людьми перестала. Ой, девоньки, жалко ее было! Кажный день туда, на пепелище, ходит и ходит, ходит и ходит... Сядет, что-то там шепчет, головой качает. Мы с ребятами видели. Даже пела она! Угли эти, головешки гладила... Года два прошло, война уже началась, это место стало зарастать березняком, а она все ходила туда. Худющая совсем, седая, глаза одни остались. А уж в конце войны Александра Николавна заболела, и померла.
Катька шмыгнула носом. У Ленки тоже комок в горле стоял. Еле выговорила:
- А чем заболела?
- Да чем?.. Кто его знает. Может, с голодухи, а может, простудилась, когда в лесу сидела. Она ведь и зимой туда приходила. А одежонка-то худая... - Апполинария Тихоновна закашлялась, вытерла рот уголком платка. - Хоть она и не в себе была, Шура-то, а над ней никто никогда не смеялся. Кто ее по школе помнил, кто у нее учился, все любили и жалели. Самим жрать нечего, а всё лишний кусок ей несли. Только она отказывалась. А ведь ее выпускники и в институты даже поступали. Из нашей-то деревни, из глуши... Потому что Александра Николавна учила очень хорошо! Обидно, что я у нее всего три года успела проучиться. Вот еще она живая была, а уже это место стали звать Шуриной рощей. А как померла, и не помню уж кто заметил, что деревья стали книжки читать...
Баба Поля дочистила последнюю лисичку, потом неожиданно всучила Ленке ведро с грязной водой и совсем другим голосом скомандовала:
- Иди, в компост вылей!
Ленка секунду постояла, хлопая глазами, медленно соображая, чего от нее хотят, потом опомнилась и побежала во двор. А баба Поля развернулась к Катерине:
- Чего с грибами-то будем делать? Суп сварить, или пожарить?
Катя тоже вся еще была в рассказе об удивительной учительнице Шуре.
- С грибами?.. Давайте пожарим...
- Ну, давай пожарим. А то я думала, может, супчику хотите.
- Можно и супчик. Как скажете.
- Что я-то? Грибы ваши.
Ленка вернулась с пустым ведром. Подружка повернулась к ней:
- Лен, ты чего больше хочешь, грибной суп, или жареные?
- Жареные, конечно! С картошечкой.
- Ладно, сделаю с картошкой, - вздохнула бабушка. - Только завтра. А сейчас идите-ка вы обе спать.
- Как спать?! - возмутилась Ленка. - Вы же еще не дорассказали!
- Что я не дорассказала? Всё дорассказала.
- Про Шуру... Про библиотечный лес. Про говорящие деревья... У вас что же, вся деревня о них знает?
- А как же. Местные-то знают, конечно.
- И чего говорят?..
- Да подожди ты! - перебила подружку Катерина. Ее, серьезную и дотошную, интересовали не всякие там Ленкины пустяки, а механика процесса: - Апполинария Тихоновна, а там, в роще, как, за каждым деревом строго своя книжка закреплена? Или они меняются? И почему они кусочками читают?
- За каждым - своя, да. А читают по настроению. Иногда могут вообще всю книжку рассказать. А иногда чуть-чуть скажут, и замолчат. И от погоды зависит. И от дождей. У нас тут у некоторых есть любимые деревья. Кто стихи больше любит, кто про любовь, а я вот про пиратов.
Девчонки ахнули от неожиданности:
- Вы?! Про пиратов?!
- Ну, да, - засмущалась баба Поля. - «Остров сокровищ». Там одна березка такая есть, может, видели. У нее боковой сук большой. Вот, эта моя.
- Нет, не видели, - призналась Ленка.
- Ну, другой раз пойдёте, посмотрите тогда. - Бабушка спохватилась: - Ой, погодите-ко, тут же у меня лежит Шурина книжка! Три книги, я говорила, она вытащила всего. Одна - у меня, еще одна у Нинки, а третья хранилась у Николая, а когда помер, не знаю, куда делась.
Баба Поля, кряхтя, поднялась с лавки, приставила к старому шкафу маленькую скамеечку, кое-как взобралась на нее, потянулась вверх, покачнулась.
- Девки, помогите!
Катька с Ленкой подскочили, придержали тучную женщину, приняли на руки тяжелую пыльную картонную коробку.
Апполинария Тихоновна бережно вынула завернутую в газету, а под ней - в тряпицу книгу. Угол толстой обложки обуглился, пожелтевшие страницы выпадали из корешка.
Катерина осторожно взяла книгу, провела ладонью по обложке.
- «Былины русского народа».
- Точно, былины, - подтвердила бабушка. - Там и про Садко есть, и про Илью Муромца, и про этого... как его... Микиту Селяниновича.
Катерина, боясь, что страницы рассыплются прямо у нее в руках, рискнула открыть только титул. В углу выцветшими желтоватыми чернилами красивым почерком было выведено: «Андрюше и Николеньке на добрую память». И подпись «К. Р.».
«Интересно, кто эти Андрюша, Николенька и К. Р.? Хоть бы год написали...», - подумала Катя.
Баба Поля ревниво следила за девушкой, и несколько раз порывалась забрать книгу:
- Ты осторожнее!.. Я ее раньше-то часто доставала. И дочке читала, и внучатам. - Снова закашлялась, хотела вытереть губы уголком косынки, потом все-таки достала платок, уткнулась в него, хлюпнула носом. - Вот как эту книжку достану, и плачу, и плачу...
Ленка перехватила книгу у подруги, смело раскрыла посередине. Страница выскользнула, упала на пол. Ленка под укоризненным взглядом бабы Поли бросилась поднимать, вложила в книгу, закрыла.
- Такая книжка ценная. И такая ветхая... Ее в музей надо. И реставрировать.
- Да, раньше-то читала, - продолжила Апполинария Тихоновна. - А теперь глаза совсем у меня не видят. Катаракта. Только телевизор могу смотреть, и то все мелькает... - И вдруг нахмурилась: - В какой такой музей? - Исподлобья зыркнула на девушку. - Нет, не отдам ни в какой музей! Это память у меня!
Сразу зажалась, замкнулась, поджала губы.
Ленка пожалела, что ляпнула. Как-то надо было отвлечь:
- Баба Поля, а у той Нинки, у которой вторая книга, у нее какая?
Бабушка еще больше насупилась:
- А ты откуда про Нинку знаешь?
- Так вы же сами сказали...
- Что сказала?
- Ну, что вторая книга у Нинки, а третья у Николая.
- Я сказала? Да?.. Вот язык без костей.
Баба Поля запыхтела, засуетилась, отобрала у Ленки книгу, уложила в коробку, потом снова вынула, стала так и сяк заворачивать в тряпицу...
- Я про эти музеи знаю! Вон к Маруське тоже приезжали. Из музея. Мужнина карточка только одна у ей была. У нее муж герой, зенитчик. Погиб. «Дайте, - говорят, - мы переснимем, а потом вернем!» Отдала. Ага. Всё, больше она их не видела. Где искать, у кого спрашивать? Уехали, и все.
Катька толкнула подружку под столом коленом, зыркнула на нее и незаметно покачала головой, дескать, не усугубляй, помолчи, я сама скажу.
- Апполинария Тихоновна, да вы не думайте, мы сами книги очень любим. И былины любим. Даже поём их.
- Да-да! - закивала Ленка, - разучиваем и поём. Как в народе пели.
Катя больно наступила Ленке на ногу.
- Мы много читаем. И про вашу книгу, и про рощу никому не собираемся болтать. И ни в какой музей не будем отдавать, это Лена просто так сказала.
- Да, никуда не будем отдавать, правда! - опять ляпнула Ленка.
- Нам просто очень интересно то, что вы рассказываете... И потом, нас же роща приняла. Других, вы говорите, не принимает, а нас вот приняла.
Последний аргумент, видимо, подействовал. Морщинки на лице у бабушки разгладились, руки перестали мусолить газету. Она задумалась на минуту. Потом посмотрела на Катю. Улыбнулась.
- Ну, да... Правда. Не всякому раскрывается. Только хорошим людям. А у Нинки - Тургенев. Рассказы. Александра Николавна Тургенева очень любила. Мы в классе его вслух читали. Плакали даже. У него же много жалостных рассказов. И про любовь...
- А у этого, третьего... Ну, который умер уже... У него какая книга? - не унималась Ленка.
Катерина сделала страшные глаза, но баба Поля на этот раз отреагировала благожелательно:
- У Николая - Гюго. «Отверженные». - Чаю себе налила, уселась за стол, подперла большие щеки ладонями. - Вот почему именно эти книжки уцелели? Шут его знает. Там, у Шуры в библиотеке, уйма же книг была! И альбомы с картинами дорогие. И с подписями - сами писатели подписывали, это еще собирал Шурин дед. И даже были совсем старые книжки, где написано по-старинному. А вот - пожар, и после него почему-то остались только «Былины», «Отверженные» и Тургенев... Не, ну, понятно, она-то в огне разве видела, схватила первое, что попалось...
- Ленка! - перебила Катерина. - «Отверженные»! Я вспомнила! Та береза - мы еще никак не могли угадать из какой книги фрагмент. Это ведь из Гюго!
- Да? - Ленка не читала, поэтому не могла подтвердить. - Ну, может быть... Хотя, как же тогда? Книжка уцелела, а душа ее, выходит, все равно перешла в березу? Значит, деревьями становятся не только сгоревшие книги?
Баба Поля пожала плечами:
- Выходит, так... Вообще-то, я даже не знаю, цела она, эта книжка, или пропала. Николай вдовцом уже семь лет жил. Вот у него жена-то, Луша, Лукерия Капитоновна, вот певунья была! Вам бы ее записать, а то мы-то разве поём. Вот раньше бабы тут пели! Ой, а у меня бабка была - вот та голосила! Баба Катя, как тебя ее звали, - бабушка с улыбкой посмотрела на Катерину. Но Катя четко вела нить разговора:
- Так что там с Николаем и его книгой?
- А-а... Так я и говорю, жена померла, самого год назад схоронили, а дочка у их уехала давно в Ярославль. Как отца схоронила, может, книжку с собой забрала, а может и выбросила. Да разницы нет. Они там как-то сами решают, которую книгу читать и с какого места.
- Кто «они»? - прошептала Катя.
Бабушка снова досадливо пожала плечами, махнула рукой:
- Да не знаю я! Может, и духи какие. Лесные. А может, Шура сама.
Пошла ставить коробку обратно на шкаф. Девочки помогали, упорная Ленка не унималась:
- Что значит «Шура сама»? Привидение, что ли?
- Чего городишь! Какое привидение! Телевизора насмотрелась. Привидение...
- А вот и насмотрелась! В «Битве экстрасенсов» такое было. Ну, не совсем такое, а похожее. Тоже там слышались всякие голоса. А это оказались покойники. Под домом располагалось, оказывается, старое кладбище, а строители не знали. И потомственная колдунья Луиза Фан это обнаружила. Вот вам бы сюда ее прислать! Вместе со съемочной группой.
Катя зашипела на подружку, та осеклась, но было уже поздно. Апполинария Тихоновна оттолкнула девчонок, сама слезла со скамейки, поставила ее в угол и отвернулась к печи.
- Обойдемся! - резко сказала она. - Не знаю я, какая у вас там Луиза, а у нас - Шура. И ее у нас в обиду не дадут. Никакие экстрасенсы нам тут не нужны.
- Как в обиду?
- А так. Приехал тут один, лет пять назад. Лесопилку в пятнадцати километрах открыл. Сперва, вроде, показалось - нормальный мужик, лишнего не брал, пил мало. И так, с людьми по-хорошему. А потом запало ему - спилю, говорит, рощу, и всё тут. Древесина, вишь, ему глянулась. Качественная. Мы его и по-хорошему просили, и ругались - ни в какую. Уже и документы какие-то там подписал, и технику подогнал. Прям вот сейчас начнет деревья валить. - Баба Поля хохотнула, резко выпрямилась, охнув, согнулась в пояснице. - Ой, грехи наши тяжкие... Ан как-то так случилось, что аккурат перед тем, как начал пилить, его лесопилка и сгорела. Кто из наших постарался, или просто совпало, а вот так. Шурина роща просто так не даётся.
Тут тучная бабушка, как была, с кочергой, развернулась к девушкам:
- Всё, екстрасенсы, спать идите! Вон, носами клюёте уже. Хватит, наговорились.
Ленка протараторила:
- Апполинария Тихоновна, а можно мы только своим расскажем? Только в группе. И больше никому?
Бабка легонько замахнулась на нее кочережкой.
Катька с Ленкой, конечно, не выдержали, и в первый же день разболтали всё сначала Галине Григорьевне, а потом и остальным участникам группы. Под строгим секретом, разумеется. Поэтому каждый из ребят успел побывать в Шуриной роще.
Роща открылась всем. Все всё услышали, все во всё поверили и всё обсудили. Дело шло к отъезду. Нельзя было это вот так просто оставлять. Надо было что-то сделать. Что-то такое, правильное.
Три дня спустя на рассвете десять фольклористов - семь девчонок, два парня и руководительница, - негромко переговариваясь, поёживаясь в зябком тумане, вышли на опушку Шуриной рощи.
Галина Григорьевна скомандовала вполголоса:
- В круг встаём. Так. Давайте позвучим чуть-чуть. Илья, начни!
Долговязый симпатичный Илья дал низкую ноту. Все подхватили, сначала сомкнув губы, потом открытым звуком. С утра голоса звучали глуховато, кто-то прокашливался.
Выше.
Звук постепенно набирал силу.
Еще выше. Еще. Еще...
Распелись. Вот и плечи распрямились. Вот и взгляд стал увереннее. Галина Григорьевна взмахнула рукой, остановила ребят.
- Поздоровались с рощей? Теперь поприветствуем. Настя, запевай!
- А что петь?
- Катерина с Леной говорят, деревья здесь былины любят. У нас что есть из былин?
- «Добрынюшка». «Не по морю». Про Змея. Еще «Садко»...
- Вот. Давай «Садко».
Настя опустила голову. Глубоко вздохнула, выдохнула.
- Ой, у молодца голова болит,
У залетного болит бойная...
Ребята и девушки постепенно подхватывали:
- У залетного болит бойная.
Ой, и чем будем лечить голову?
- Ой, и чем лечить будем голову?
Завязать ее альняным платком...
С распевами, с повторами былина неторопливо текла, погружая поющих в знакомое приятное состояние внутреннего оцепенения.
Альняным платком, да еще шелковым,
Да еще шелковым, да полушелковым.
Ай у батюшки да во Царьграде,
Как у матушки в кремянной Москве
Нагружал Садко тридцать кораблей...
Ребята слегка покачивались в такт пению, словно сами стали деревьями. Звук шел не из горла, а изнутри, от самых корней, проходил по стволу и выходил вверх, в крону. Звучало все тело, все внутри было наполнено единым чистым звуком.
Тридцать кораблей златом-серебром,
А еще нагружал мелким жемчугом.
Как и все корабли, они поплыли,
Они поплыли да во сине море...
Вдруг Катерина вздрогнула и вжала голову в плечи. Ей на лоб и на щеку упали две большие капли. Остальные ребята тоже словно разом проснулись, сбились с ритма, стали вертеть головами.
- Ой, дождик! - вскрикнула Ленка и с визгом бросилась под большую ёлку. Девчонки за ней.
- Постойте, эй! Откуда дождь? - Галина Григорьевна вышла на открытое место. - Молодежь, вы на небо-то посмотрите!
Туман давно рассеялся. Небо было абсолютно чистое, голубое и высокое.
А с березовых веток все падали, падали, падали прозрачные капли.