(no subject)
осторожно, тяжелая история. На днях на работе умер ребенок...
На днях на работе умер ребенок. Не смог выжить. Его болезнь так и не распознали. До того как он умер, пыталась отвлечь его маму. Вывела ее из отделения. Просто сидели разговаривали. Пыталась найти у нее что то, что она смогла бы делать для ребенка, чтобы было у нее ощущение что она тоже ему помогает. Оказалось она когда то умела делать рейки. Об этом мы и говорили. Она даже немного отвлеклась. Потом зашли. Подошел доктор и сказал, что ребенок умирает что они больше ничего не могут для него сделать и предложил ей взять его на руки. Она где то ждала этого сообщения, но все равно ее будто окатили кипятком. Она согнулась, я ее подхватила и прижала к себе. повела туда...
Раскрытый инкубатор, дверца с двумя отверстиями свисает как пролизованная нога. Оттуда уходит тепло. хочется автоматически закрыть дверцу, но не зачем. Внутри пеленки запачканные пятнами крови. Еще там лежат уже не нужные провода замерявшие пульс и сатурацию кислорода в крови. Монитор то молчит, то переодически, опомнившись гудит показывая - ноль, в том месте где должен быть пульс. Доктор пока не отключает его и периодически нажимает на silent mode. Дыхательный аппарат тоже работает пока на мониторе редко вздрагивает пульс.
"Пусть он уйдет у вас на руках" , говорит ей доктор. В нее тяжело пробраться. Она ушла в горе. Это где то, в другом измерении, за толстой прозрачной стеной с атмосферой пронизывающей одиночеством. С небом ужасно далеким от солнца.
Еще работали капельницы подающие допамин, морфин... Я их выключила. Стала очень осторожно вытягивать тубус. Мне казалось, что это все еще больно, хотя уже не было. Она все время переспрашивала, будто слышала отрывки фраз. Будто мы говорим на разных языках. Мама ребенка, которого нет, но вот же он перед глазами! Ее единственный. Я завернула его в одеяло, чтобы меньше бросалась в глаза его серая желтизна.Теперь она держит его в первый раз.
Холодом доносилось до меня ее одиночество. Я села рядом и она жадно устремилась ко мне, ей нужен был сосуд, который мог бы вместить в себя хоть что нибудь из принадлежащего только ей. То что можно было у нее взять, было настолько тяжелым, что она загибалась. Она держала свое сокровище, поглаживала, потом внезапно ныряла в горе и чтобы не утонуть выкашливала-выплакивала из себя это горе словно воду. Эта вода была густой и темно синей. Она была взята со дна самого глубокого человеческого океана. Эта густая вода извергалась из ее души словно лава, обжигала все ее тело и застывала на нем черным гранитом. В эти моменты я сильнее прижимала ее, придерживая в ее руках ребенка, чтобы не упал. Я бы хотела забрать что нибудь из этого и выкинуть. Ведь посторонний человек может потом из себя выкинуть. Потом она снова возвращалась к ребенку, впитывала черты его личика и утопала вновь.
Нас заслонили не большой ширмой, другой у нас нет. Медсестры передавали смену, грели бутылки чтобы покормить других детей, говорили по работе, звучали мониторы, гремел фон. Этот фон как то тихо до меня долетал и я поняла что у меня получилось немного побыть с ней.
Мы сказали с ней вместе молитву - שמע ישראל ה' אלוהינו ה' אחד! ברוך שם כבוד מלכותו לעולם ועד! Мне это показалось важным. Пролетел час, пришла моя замена. Мне надо было уходить. Меня ждали дети в саду, стирка, ужин, их и мое нытье, моя усталость после рабочего дня. Мои жалобы не знающие пропорций.
Я пришла домой и крепко обняла все это.