Тема: теория
Гилинский Я.
ДЕВИАНТОЛОГИЯ: социология преступности, наркотизма, проституции, самоубийств и других «отклонений» //
СПб.: Издательство «Юридический центр Пресс», 2004. - 520 с. - ISBN 5-94201-320-9.
§ 4. Современные девиантологические теории. Постмодернизм
Очень трудно провести границу между современными девиантологическими теориями 60-70-х гг. минувшего столетия, рассмотренными (и не рассмотренными) выше, и «самыми современными», в том числе постмодернистскими, теориями. Не случайно авторы зарубежных учебников и специальных исследований [1] очень по-разному относят те или иные концепции к «критической» и/или «радикальной» криминологии, к постмодернизму. Здесь еще много не устоявшихся оценок.
Все же нельзя совершенно уклониться хотя бы от самого общего обзора «самого современного» состояния мировой девиантологиче-
105
ской мысли, сколь бы спорным ни оказались наши собственные оценки.
Предварительно заметим, что новейшую критическую (радикальную), а тем более постмодернистскую девиантологию и криминологию характеризуют:
• весьма критическое отношение к предшествующим теориям;
• весьма критическое отношение к современным общественным, политическим, властным структурам и отношениям;
• радикально релятивистский подход к самим понятиям «девиантность», «преступность», «преступление» и др. как социальным (политическим) конструктам;
• нередко - обновление методологического инструментария.
Пожалуй, определенной вехой возникновения «радикальной» криминологии служит книга трех английских авторов Я. Тэплора, П. Уолтонд и Дж. Янга «Новая криминология» (1973) [2]. В ней обобщаются критические теории, отчетливо просматривается неомарксистская критика современного общества, при этом не отвергается с порога «буржуазная» наука. Преступление определяется как причинение социального вреда. Правонарушитель сам рассматривается как двойная жертва - общества и уголовной юстиции. Последняя критикуется как отражение существующего господства. Авторы исходят из того, что важным «девиантогенным» фактором является неравенство возможностей, присущее современному капиталистическому обществу. Неравенство возможностей в свою очередь является результатом неравенства классового, полового или этнического. Авторы называют это «политической экономикой преступности». В этих условиях люди более или менее сознательно делают выбор, который может оказаться преступным (девиантным) - «социальная психология преступности». Но возможность выбора принадлежит не только индивиду, но и обществу (государству), которое может криминализировать ту или иную поведенческую реакцию и заклеймить ее автора («социальная психология общественной реакции»). Иначе говоря, Я. Тэйлор, П. Уолтон и Дж. Янг пытались объяснять преступность и преступление на различных уровнях, выстраивая систе-
106
му детерминирующих факторов. По словам У. Айнштадтера и С. Генри, «вместо взгляда на некоторых людей как "плохие яблоки" или как причиняющих другим яблокам вред, критические криминологи видят в обществе "плохую корзину", в которой все больше яблок будет портиться... Решение - только в новой корзине» [3].
Позднее Я. Тэйлор продолжал вскрывать экономические и политические предпосылки девиантности в современном мире «свободного рынка» [4]. Он не скрывает социалистические корни своих взглядов [5]. Пользуюсь случаем еще раз отдать дань светлой памяти Яна Тэйлора, много сделавшего для восстановления и упрочения научных связей между учеными городов-побратимов - Санкт-Петербурга и Манчестера.
Имя Дж. Янга еще будет упоминаться, в частности, в связи с концепцией «inclusive/exclusive».
Р. Куинни и В. Чемблисс рассматривают правопорядок в современном западном обществе как систему, созданную классом капиталистов для обеспечения своих интересов. Для финской исследовательницы И. Анттилы преступники в современном обществе служат «козлами отпущения».
Достаточно радикальны и взгляды некоторых современных немецких криминологов. М. Брустен настойчиво проводит мысль о селективности уголовной юстиции и применении ею уголовных санкций, подтверждая это результатами эмпирических исследований. Ф. Зак ставит под сомнение обоснованность имеющихся определений преступления и преступности (о чем уже говорилось выше). Он предлагает анализировать предмет криминологии с точки зрения различных дискурсов (о роли дискурсивного подхода см. ниже). Ф. Зак усматривает значительную зависимость социологии и криминологии и их различных теорий от политических властных структур.
Авторы «Новых направлений в социологической теории» - П. Филмер, М. Филипсом, Д. Силверман, Д. Уолш, будучи сторонниками феноменологического направления в социологии, противо-
107
стоящего позитивизму, не могли не затронуть проблему девиантности и преступности. Их основная идея - конвенциональный характер и девиантности, и преступности. С их точки зрения, отклонение - «не внутренне присущее тому или иному действию качество, а следствие соотнесения действий с правилами и применения санкций к нарушителю... Социальное отклонение - это в значительной степени приписываемый статус, в нем фиксируются не только поступки самого отклоняющегося индивида, но и действия окружающих его людей» [6]. Соответственно и «преступление (и преступник) - не "объективная" категория действия (и действующего лица), причины которого могут быть изучены, а совокупность обыденных социальных значений, используемых членами общества для обозначения некоего рода действий и лиц... Штампование "преступников" - это в прямом смысле слова социальная работа, она есть продукт практической деятельности некоторых организаций, отражающий и поддерживающий представления их сотрудников о социальной структуре» [7]. Как юридическая категория, преступление это то, что нарушает закон. «И в этом смысле единственной причиной преступления является сам закон» [8].
Разумеется, конструирование распространяется и на другие виды девиантности [9].
«Левый реализм» (left realism) , как и два предыдущих течения, родился в Англии. Его сторонники исходят из того, что не только среди преступников, но и среди жертв преступлений большинство составляют представители низших классов, рабочие, те, кто также страдает от неравенства. Поэтому, именно исходя из их интересов следует усиливать борьбу с преступностью. Преступность нарушает качество городской жизни (Matthews, 1987). Более полное представление о преступности включает взаимосвязь преступника и жертвы, а также их обоих с представителями уголовной юстиции.
Родословная феминизма в социологии и криминологии (D. Klein, R Simon, F. Adler, С. Smart) включает феминистское движение, критическую криминологию, а также изучение женской пре-
108
ступности и девиантности [10]. Различают несколько направлений криминологического феминизма: либеральный, радикальный, марксистский, социалистический. Если либеральный феминизм на вопрос, в чем причина преступности, скромно отвечает - в социализации по полу (в ее особенностях), то радикальный утверждает: «Преступления - мужское, не женское поведение. Это мужская биологическая природа - быть агрессивным и господствовать» [11].
Если идеологическая составляющая феминизма в криминологии общая для феминистского движения вообще, то акцентирование внимания на исследовании женской преступности вносит достойный вклад в науку.
Как относительно самостоятельное течение иногда рассматривают аболиционизм. Его последователи (прежде всего, норвежские криминологи Т. Матисен, Н. Кристи, а также голландец Л. Хулсман, американец X. Пепинский, канадка Р. Моррис и др.) выступают против современной пенитенциарной (тюремной) системы, за альтернативные уголовной юстиции меры социального контроля. Подробнее об этом пойдет речь в ч. IV книги.
X. Пепинский, наряду с Р. Куинни являются основателями «миротворческой криминологии» (peacemaking criminology). Их усилия направлены на то, чтобы традиционную «войну с преступностью» заменить на «мир с преступностью» [12] (что отнюдь не означает оправдания преступлений, речь идет о выработке стратегии противодействия преступности). Эскалация преступности, особенно насильственной, в современном мире связана с эскалацией насилия со стороны государства, с институтом смертной казни и условиями пенитенциарных учреждений. Да, преступники причиняют зло, но если мы хотим изменить мир, мы должны начать с изменения самих себя. «Система уголовной юстиции основана на насилии. Эта система предполагает, что насилие может оборачиваться насилием, зло влечет зло» [13].
Миротворческую криминологию нередко обвиняют в нереалистичности, утопичности. Однако ее идеи приобретают все больше сторонников, причем не только среди ученых, но и среди практиче-
109
ских работников (судей, прокуроров, полицейских). Не случайно в официальном докладе Американской национальной комиссии по уголовной юстиции (1996) предлагается перейти от стратегии «войны с преступностью» к стратегии «меньшего вреда» (harm reduction). К этой теме мы еще вернемся позднее, в ч. IV.
Постмодернизм. Постмодернизм в науке и искусстве - очень широкое, очень «модное» и не строго очерченное явление. «Постмодернизм и постструктурализм - сложны для определения и понимания» [14], сетует один из их исследователей. Постмодернизм зародился во второй половине XX в. как реакция на крушение иллюзий и мифов относительно человеческого разума, порядка, прогресса, развеянных страшными реалиями Освенцима, Холокоста и т.п. Постмодернизм - это «модернизм, смирившийся с собственной невозможностью» [15]. Основоположниками постмодернизма обычно называют Ж. -Ф. Лиотара и М. Фуко, хотя последний не считал себя постмодернистом.
Постмодерн - это «состояние культуры после трансформаций, которым подверглись правила игры в науке, литературе и искусстве конца XIX века» [16]. Он отражает, в частности «кризис детерминизма».
Постмодернизм характеризуется интенсивным скептицизмом по отношению к науке, релятивизацией всех знаний.
Релятивны (относительны) и являются социальными конструктами ценности, нормы, то, что называют девиантностью, преступностью, а также само общество как их источник. Преступления причиняют вред, но он порождается и всей рутинной практикой, социальными институтами, такими как труд, бюрократия, правительство, право и семья. Знания и «истина» также социальные конструкты. Одна из главных причин конфликтов и зла в обществах - вложение человеческой энергии в «дискурсивные различия» [17], вера в их реальность, защита их и навязывания их другим. Постмодер-
110
низм отражает переход от классовой структуры к обществу фрагментарному. Но чем более фрагментарно общество, тем больше в нем нормативных субкультур (а следовательно, и вариантов «отклонений»), И кто вправе судить, чьи нормы «правильнее» и что тогда есть «отклонения»?
На сегодняшний день лучшей отечественной работой, специально посвященной постмодернизму в праве, является, с моей точки зрения, книга И. Честнова «Правопонимание в эпоху постмодерна» [18]. Обратимся к некоторым характеристикам постмодернизма, представленным в ней.
«Постмодерн выступает, прежде всего, рефлексией, критической позицией относительно эпохи модерна и показывает, что индустриальное общество достигло пределов своего развития и дальнейшее экспоненциальное его развитие невозможно - оно неизбежно приведет к глобальной катастрофе. Постмодерн ставит под сомнение такое исходное основание эпохи модерна, как вера во всемогущество человеческого разума, в его возможность познать абсолютную истину и на этой основе преобразовать весь мир» [19]. Критицизм постмодерна распространяется и на представления о праве, демократии, привычном правопонимании. Главные проявления постмодернизма, по мнению И. Л. Нестнова, - релятивизм как взгляд на мир, отказ от истины, новое представление о социальной реальности [20]. Отсюда и присущая постмодернизму ироничность [21]. Ироничность как необходимое условие деятельности исследователя, ученого отмечал еще в 1975 г. В. С. Библер: «Постоянная ирония восприятия и делания пронизывает все сознание исследователя... Теоретик Нового времени встает над этой своей деятельностью, он необходимо ироничен, гиперкритичен, отстранен от своей собственной деятельности, он должен - хочет, не хочет - учитывать и свою роль "дурака", и роль "шута", и роль "мудреца"») [22].
Постмодернисты рассматривают связи между человеческой активностью и языком в конструировании значений, истины, справед-
111
ливости, власти, знаний. Основная претензия постмодернизма к модернизму заключается в том, что последний вел скорее к угнетению, чем к освобождению. «Должна ли социология, наряду с другими типами гуманитарного знания, участвовавшая в создании бентамовского Паноптикона, - т. е., в конечном счете, всеобщей тюрьмы, - с прежним миссионерским жаром взяться за построение всеобщего постмодернистского Бедлама?», - вопрошает 3. Бауман [23].
Различают постмодернизм скептический и утверждающий. Сторонники первого сосредоточены на отрицании, критике предшествующих постмодернизму представлений о социальных реалиях, включая преступность. Представители второго стремятся к «реконструкции», переоценке, «перестройке» знаний и представлений об изучаемых феноменах.
Хотя М. Фуко, как уже упоминалось, сам не относил себя к постмодернистам, его идеи явно находятся в русле постмодернистских концепций. Девиантность относительна. В Древней Греции, да и в Древнем Риме была «нормальна» как гетеро-, так и гомосексуальность.
В книгах «История безумия» (1961), «Рождение клиники» (1963), «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» (1975) М. Фуко исследует преступность, проституцию, бродяжничество, нищету, безработицу, сумасшествие в контексте власти. Книги М. Фуко представляют «через посредство изучения мира отклонений, далеко идущие разоблачения условностей и механизмов в нашем совершенно нормальном обыденном обществе» [24]. В конечном счете, новая дисциплинарная общественная формация с ее всеохватывающей дисциплинарной властью ассоциируется с тюрьмой. Этот образ «общество-тюрьма» не раз будет повторяться в исследованиях современных зарубежных и отечественных авторов [25].
М. Фуко сам был «девиантом»: творцом, разрушителем привычных догм в науке, да и «сомнительной» сексуальной ориентации. «Мы имеем дело с аутсайдером, который пошел собствен-
112
ным путем, который перевернул привычные представления и условности. В этом смысле его жизнь и творчество представляют единое целое» [26]. Да, пожалуй, и смерть: М. Фуко стал одной из первых жертв СПИДа.
Одной из «классических» постмодернистских работ является книга Э. Янг, название которой весьма условно можно перевести как «Образ преступления: Человек, объявленный вне закона и криминальные беседы» [27]. Автор рассматривает преступление как понятие, используемое работниками уголовной юстиции, криминологами, социологами, политиками, журналистами (различные дискурсы). К исследованию проблемы привлекается материал философский, литературоведческий, криминологический, феминистский и др. В соответствии с постмодернистским подходом Янг сосредоточивает внимание на «материальной» роли языка в изображении преступления посредством метафор, символов и т. п. Одна из ее задач - показать репрессивность понятия общности. Нарушителя («человека вне закона») следует исключить из общества. Для Э. Дюркгейма общность двойственна - общность горожан, она же общность правонарушителей. Э. Янг интересуется структурой этой двойственности и тем, как она влияет на создание образа преступления. Другая тема - феминистическая. Автор исследует проблему семьи, одинокой матери, которая оказывается единственным лицом, ответственным за преступления детей. Казалось бы медицинские проблемы больных СПИДом и ВИЧ-инфицированных Э. Янг рассматривает с юридико-криминологических позиций (их положение в пенитенциарных учреждениях, лишение их страховых полисов и др.). Одна из задач автора - «делать невидимое видимым». Этого она пытается достичь и с помощью анализа детективной литературы. Для Э. Янг как представительницы постмодернизма (в феминистическом варианте) и история, и культура - открытые тексты, позволяющие бесконечно по-разному их прочитывать. Она призывает читателя «прочесть криминологию не криминологически».
Переоценка всего и вся, «реконструкция» и «перестройка» заставляют постмодернизм существенно переосмысливать саму мето-
113
дологию исследования. Как упоминалось в гл. 1, постмодернизм обращается к таким общенаучным концепциям, как теория хаоса, теория катастроф, синергетика, квантовая механика, к таким понятиям, как «странный аттрактор», бифуркация. Не имея возможности сколь либо подробно изложить методологические основы постмодернизма, отсылаем заинтересованного читателя к соответствующей литературе [28].
Одной из разновидностей постмодернизма является конститутивная криминология [29]. Ее суть заключается в том, что преступность и контроль над ней не могут быть отделены от тотального (всеобщего) структурного и культурного контекста, в котором они продуцируются. Это утверждение противостоит мнению традиционной криминологии о возможности самостоятельного (раздельного) анализа преступлений, независимо от контекста. Преступность - интегральная часть тотального продукта общества. Поэтому криминологический анализ преступности должен осуществляться в общей социальной картине, наравне с другими составляющими общества. И это непростая задача.
Преступление - социально сконструированная категория. «Право - это игорный дом властей, преступление - их мышеловка» [30].
Конститутивная криминология переосмысливает преступление как вредные последствия вложения человеческой энергии во властные отношения. Преступление - это «власть отрицать других». Такие человеческие беды как «преступления» вытекают из отношений неравенства. В современных индустриальных странах Запада зло группируется вокруг следующих различий: экономических (класс, собственность), политических (власть, коррупция), морально-этических, прав человека, социального статуса (статус, престиж, неравенство), психологического состояния (безопасность, благополучное существование), самореализации/актуализации, биологической целостности и др. [31]
Множество девиантологических и криминологических теорий и обширный эмпирический материал привели с конца 70-х гг. про-
114
шлого века к попыткам создания обобщающих, интегративных теорий на основе наиболее плодотворных элементов уже существующих [32]. Характерно, что практически все интегративные (да и многие другие) теории исходят из единого объяснения девиантности, включая преступность.
М. Ланье и С. Генри различают два вида интеграции: модернистскую и «холистскую» (холизм предполагает рассмотрение общества как единого целого, как системы) [33]. Теоретическая интеграция представляет собой комбинацию из двух и более уже существующих теорий. Например, интегративная теория может ориентироваться на теорию научения, используя при этом теорию социального контроля с учетом влияния классовой структуры и социальной экологии. Так, Р. Эйкерс (Akers) в своей концепции «поглощения» заимствует понятия теории научения и теории социального контроля, переосмысливая их по-своему. Аналогично Г. Пирсон и Н. Вайнер на основе тех же теорий (научения и контроля) создают свою интегративную концепцию.
Д. Эллиот (1979) с коллегами, пытаясь объяснить делинквентность подростков, построил интегративную теорию на основе теории напряжения, контроля и социального научения. В конечном счете делинквентное поведение объяснялось через напряжение и неадекватную социализацию, которые приводят к ослаблению разрешенных связей и к усилению делинквентных связей с учетом процесса социальной дезорганизации [34].
К интегративным относится и теория баланса контроля Ч. Титтла [35]. Прежде всего Ч. Титтл подчеркивает взаимосвязи девиантности и преступности. Общая теория девиантности должна быть применима ко всем девиантным проявлениям. Баланс контроля предполагает соотношение (пропорции) суммарного количества того контроля, который оказывают индивиды, и того контроля, который оказывается по отношению к ним. При нарушении баланса контроля появится дефицит свободы. Для подтверждения и конкретизации теории баланса контроля требуются многочисленные
115
эмпирические исследования, - повторяет Ч. Титтл. Только тогда можно будет показать, как пропорции контроля варьируют в зависимости от обстоятельств и широкого социального контекста.
Несколько амбициозно представляет Дж. Брептуэйт свою интегративную теорию «восстановленного стыда» [36]. Он называет те концепции, которые интегрированы в его общую теорию: теории контроля, субкультур, дифференцированной ассоциации, напряжения, стигматизации.
Автор исходит из того, что общества, в которых у людей, с одной стороны, развито чувство стыда, а с другой стороны, порицания за постыдный поступок корректны и не чрезмерны, характеризуются низким уровнем преступности (например, Япония). Дж. Брейтуэйт считает необходимым восстановить чувство стыда там, где оно утратило значение, не прибегая к позорящей стигматизации. Очень важно, чтобы общество было солидарно в оценках дозволенного и недозволенного, постыдного и не постыдного.
Один формальный контроль явно недостаточен для решения столь сложной социальной задачи. «Я уверен, - пишет Дж. Брейтуэйт, - что если к решению проблемы преступности и исправлению нравов не будет привлечена община, то власть закона сведется к бессмысленному набору процедур и санкций, которые будут иметь в глазах людей произвольный характер». Если стыд - путь к законопослушанию в результате свободного выбора, то репрессивный социальный контроль - путь к законопослушанию принудительному, т. е. ненадежному, кратковременному. Воссоединяющий стыд - средство предупреждения преступлений, клеймение же толкает правонарушителя к криминальной субкультуре. Внушение стыда, если оно не переходит в клеймение, служит наилучшим средством социального контроля.
Для наглядности изобразим основные этапы развития зарубежной девиантологии в виде схемы.
Завершая краткий обзор зарубежных девиантологических теорий, остается лишь напомнить, что за рамками сказанного остается море идей.
116
1 Nelken D. (Ed.) The Futures of Criminology. SAGE Publications, 1994; Swaaningen van R. Critical Criminology. Visions from Europe. SAGE Publications Ltd, 1997.
2 Taylor I., Walton P., Young J. The New Criminology: For a Social Theory of Deviance. L: Routledge and Kegan Paul, 1973.
3 Einstadter W., Henry S. Criminological Theory: An Analyses of Its Underlying Assumption. Fort Worth: Harcourt Brace College Publishers, 1995. P.227.
4 См. например: Taylor I. (Ed.) The Social Effects of Free Market Policies. Harvester Wheatsheaf, 1990.
5 Taylor I. Crime, Capitalism and Community: Three essays in socialist criminology. Toronto: Butterworths, 1983.
6 Новые направления в социологической теории. М., 1978. С. 98, 99, 101.
7 Там же. С. 98, 286.
8 Там же. С. 97.
9 См., например: Kitzinger С. The Social Construction of Lesbianism. L, 1987.
10 Подробнее см.: Pontell H. Social Deviance. Ibid. P. 149-202.
11 Lanier M., Henry S. Essential Criminology. Westview Press, 1998. P. 273.
12 Pepinsky H., Quinney R. (Eds.) Criminology as Peacemaking. Bloomington: Indiana University Press, 1991.
13 Pepinsky H., Quinney R. (Eds.). Ibid. P. 12.
14 Bohm R. A Primer on Crime and Delinquency. Belmont: Wadsworth, 1997. P. 134.
15 Bauman Z. Modernity and Ambivalence. Cambridge: Polity Press, 1991. P. 272. См. также: Bauman Z. Intimations of Postmodemity. L: Routledge, 1992.
16 ЛиотарЖ.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. С. 9.
17 Дискурс - определенная область использования языка, единство которой обусловлено наличием общих установок для многих людей. Дискурсы изменяются со временем, а также от культуры к культуре. Так, по М. Фуко, меняется дискурс безумия: сперва безумец воспринимается как мудрец, провидец, затем - как преступник, позднее - как больной.
18 Честное И. Л. Правопонимание в эпоху постмодерна. СПб., 2002.
19 Там же. С. 3.
20 Там же. С. 11.
21 См., например: Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996.
22 Библер В. С. Мышление как творчество (Введение в логику мысленного диалога). М., 1975. С. 252, 268.
23 Bauman Z. Intimations of Postmodernity. L: Routledge, 1992.
24 Линдгрен Свен-Оке. Мишель Фуко и история истины // Монсон П. Современная западная социология: Теории, традиции, перспективы. СПб., 1992. С. 356.
25 Wacquant L. Deadly Symbiosis. When Ghetto and Prison meet and mesh // Punishment and Society. Vol. 3. N 1, 2001. P. 95-133; Олейник А. Н. Тюремная субкультура в Рос сии: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2001.
26 Линдгрен Свен-Оке. Указ. соч. С. 372.
27 Young A. Imagining Crime. Textual Outlaws and Criminal Conversations. SAGE Publica tions, 1996.
28 Milovanovic D. Postmodern Criminology. NY-L: Garland Publishing, Inc., 1997.
29 Henry S., Milivanovic D. Constitutive Criminology. Beyond Postmodernism. SAGE Publications, 1996.
30 Ibid. P. 117.
31 Lanier M., Henry S. Essential Criminology. Ibid. P. 283.
32 Barak G. Integrating Criminologies. Allyn and Bacon, 1998.
33 Lanier M., Henry S. Essential Criminology. Ibid. P. 289-293.
34 См. подробнее. Vold G., Bernard Т., Snipes J. Ibid. P. 301-303.
35 Tittle Ch. Control Balance: Toward a General Theory of Deviance. Boulder. Westview Press, 1995.
36 Braithwaite J. Crime, Shame, and Reintegration. Cambridge University Press, 1989 (русский перевод: Брейтуэйт Д. Преступление, стыд и воссоединение. М., 2002).
ДЕВИАНТОЛОГИЯ: социология преступности, наркотизма, проституции, самоубийств и других «отклонений» //
СПб.: Издательство «Юридический центр Пресс», 2004. - 520 с. - ISBN 5-94201-320-9.
§ 4. Современные девиантологические теории. Постмодернизм
Очень трудно провести границу между современными девиантологическими теориями 60-70-х гг. минувшего столетия, рассмотренными (и не рассмотренными) выше, и «самыми современными», в том числе постмодернистскими, теориями. Не случайно авторы зарубежных учебников и специальных исследований [1] очень по-разному относят те или иные концепции к «критической» и/или «радикальной» криминологии, к постмодернизму. Здесь еще много не устоявшихся оценок.
Все же нельзя совершенно уклониться хотя бы от самого общего обзора «самого современного» состояния мировой девиантологиче-
105
ской мысли, сколь бы спорным ни оказались наши собственные оценки.
Предварительно заметим, что новейшую критическую (радикальную), а тем более постмодернистскую девиантологию и криминологию характеризуют:
• весьма критическое отношение к предшествующим теориям;
• весьма критическое отношение к современным общественным, политическим, властным структурам и отношениям;
• радикально релятивистский подход к самим понятиям «девиантность», «преступность», «преступление» и др. как социальным (политическим) конструктам;
• нередко - обновление методологического инструментария.
Пожалуй, определенной вехой возникновения «радикальной» криминологии служит книга трех английских авторов Я. Тэплора, П. Уолтонд и Дж. Янга «Новая криминология» (1973) [2]. В ней обобщаются критические теории, отчетливо просматривается неомарксистская критика современного общества, при этом не отвергается с порога «буржуазная» наука. Преступление определяется как причинение социального вреда. Правонарушитель сам рассматривается как двойная жертва - общества и уголовной юстиции. Последняя критикуется как отражение существующего господства. Авторы исходят из того, что важным «девиантогенным» фактором является неравенство возможностей, присущее современному капиталистическому обществу. Неравенство возможностей в свою очередь является результатом неравенства классового, полового или этнического. Авторы называют это «политической экономикой преступности». В этих условиях люди более или менее сознательно делают выбор, который может оказаться преступным (девиантным) - «социальная психология преступности». Но возможность выбора принадлежит не только индивиду, но и обществу (государству), которое может криминализировать ту или иную поведенческую реакцию и заклеймить ее автора («социальная психология общественной реакции»). Иначе говоря, Я. Тэйлор, П. Уолтон и Дж. Янг пытались объяснять преступность и преступление на различных уровнях, выстраивая систе-
106
му детерминирующих факторов. По словам У. Айнштадтера и С. Генри, «вместо взгляда на некоторых людей как "плохие яблоки" или как причиняющих другим яблокам вред, критические криминологи видят в обществе "плохую корзину", в которой все больше яблок будет портиться... Решение - только в новой корзине» [3].
Позднее Я. Тэйлор продолжал вскрывать экономические и политические предпосылки девиантности в современном мире «свободного рынка» [4]. Он не скрывает социалистические корни своих взглядов [5]. Пользуюсь случаем еще раз отдать дань светлой памяти Яна Тэйлора, много сделавшего для восстановления и упрочения научных связей между учеными городов-побратимов - Санкт-Петербурга и Манчестера.
Имя Дж. Янга еще будет упоминаться, в частности, в связи с концепцией «inclusive/exclusive».
Р. Куинни и В. Чемблисс рассматривают правопорядок в современном западном обществе как систему, созданную классом капиталистов для обеспечения своих интересов. Для финской исследовательницы И. Анттилы преступники в современном обществе служат «козлами отпущения».
Достаточно радикальны и взгляды некоторых современных немецких криминологов. М. Брустен настойчиво проводит мысль о селективности уголовной юстиции и применении ею уголовных санкций, подтверждая это результатами эмпирических исследований. Ф. Зак ставит под сомнение обоснованность имеющихся определений преступления и преступности (о чем уже говорилось выше). Он предлагает анализировать предмет криминологии с точки зрения различных дискурсов (о роли дискурсивного подхода см. ниже). Ф. Зак усматривает значительную зависимость социологии и криминологии и их различных теорий от политических властных структур.
Авторы «Новых направлений в социологической теории» - П. Филмер, М. Филипсом, Д. Силверман, Д. Уолш, будучи сторонниками феноменологического направления в социологии, противо-
107
стоящего позитивизму, не могли не затронуть проблему девиантности и преступности. Их основная идея - конвенциональный характер и девиантности, и преступности. С их точки зрения, отклонение - «не внутренне присущее тому или иному действию качество, а следствие соотнесения действий с правилами и применения санкций к нарушителю... Социальное отклонение - это в значительной степени приписываемый статус, в нем фиксируются не только поступки самого отклоняющегося индивида, но и действия окружающих его людей» [6]. Соответственно и «преступление (и преступник) - не "объективная" категория действия (и действующего лица), причины которого могут быть изучены, а совокупность обыденных социальных значений, используемых членами общества для обозначения некоего рода действий и лиц... Штампование "преступников" - это в прямом смысле слова социальная работа, она есть продукт практической деятельности некоторых организаций, отражающий и поддерживающий представления их сотрудников о социальной структуре» [7]. Как юридическая категория, преступление это то, что нарушает закон. «И в этом смысле единственной причиной преступления является сам закон» [8].
Разумеется, конструирование распространяется и на другие виды девиантности [9].
«Левый реализм» (left realism) , как и два предыдущих течения, родился в Англии. Его сторонники исходят из того, что не только среди преступников, но и среди жертв преступлений большинство составляют представители низших классов, рабочие, те, кто также страдает от неравенства. Поэтому, именно исходя из их интересов следует усиливать борьбу с преступностью. Преступность нарушает качество городской жизни (Matthews, 1987). Более полное представление о преступности включает взаимосвязь преступника и жертвы, а также их обоих с представителями уголовной юстиции.
Родословная феминизма в социологии и криминологии (D. Klein, R Simon, F. Adler, С. Smart) включает феминистское движение, критическую криминологию, а также изучение женской пре-
108
ступности и девиантности [10]. Различают несколько направлений криминологического феминизма: либеральный, радикальный, марксистский, социалистический. Если либеральный феминизм на вопрос, в чем причина преступности, скромно отвечает - в социализации по полу (в ее особенностях), то радикальный утверждает: «Преступления - мужское, не женское поведение. Это мужская биологическая природа - быть агрессивным и господствовать» [11].
Если идеологическая составляющая феминизма в криминологии общая для феминистского движения вообще, то акцентирование внимания на исследовании женской преступности вносит достойный вклад в науку.
Как относительно самостоятельное течение иногда рассматривают аболиционизм. Его последователи (прежде всего, норвежские криминологи Т. Матисен, Н. Кристи, а также голландец Л. Хулсман, американец X. Пепинский, канадка Р. Моррис и др.) выступают против современной пенитенциарной (тюремной) системы, за альтернативные уголовной юстиции меры социального контроля. Подробнее об этом пойдет речь в ч. IV книги.
X. Пепинский, наряду с Р. Куинни являются основателями «миротворческой криминологии» (peacemaking criminology). Их усилия направлены на то, чтобы традиционную «войну с преступностью» заменить на «мир с преступностью» [12] (что отнюдь не означает оправдания преступлений, речь идет о выработке стратегии противодействия преступности). Эскалация преступности, особенно насильственной, в современном мире связана с эскалацией насилия со стороны государства, с институтом смертной казни и условиями пенитенциарных учреждений. Да, преступники причиняют зло, но если мы хотим изменить мир, мы должны начать с изменения самих себя. «Система уголовной юстиции основана на насилии. Эта система предполагает, что насилие может оборачиваться насилием, зло влечет зло» [13].
Миротворческую криминологию нередко обвиняют в нереалистичности, утопичности. Однако ее идеи приобретают все больше сторонников, причем не только среди ученых, но и среди практиче-
109
ских работников (судей, прокуроров, полицейских). Не случайно в официальном докладе Американской национальной комиссии по уголовной юстиции (1996) предлагается перейти от стратегии «войны с преступностью» к стратегии «меньшего вреда» (harm reduction). К этой теме мы еще вернемся позднее, в ч. IV.
Постмодернизм. Постмодернизм в науке и искусстве - очень широкое, очень «модное» и не строго очерченное явление. «Постмодернизм и постструктурализм - сложны для определения и понимания» [14], сетует один из их исследователей. Постмодернизм зародился во второй половине XX в. как реакция на крушение иллюзий и мифов относительно человеческого разума, порядка, прогресса, развеянных страшными реалиями Освенцима, Холокоста и т.п. Постмодернизм - это «модернизм, смирившийся с собственной невозможностью» [15]. Основоположниками постмодернизма обычно называют Ж. -Ф. Лиотара и М. Фуко, хотя последний не считал себя постмодернистом.
Постмодерн - это «состояние культуры после трансформаций, которым подверглись правила игры в науке, литературе и искусстве конца XIX века» [16]. Он отражает, в частности «кризис детерминизма».
Постмодернизм характеризуется интенсивным скептицизмом по отношению к науке, релятивизацией всех знаний.
Релятивны (относительны) и являются социальными конструктами ценности, нормы, то, что называют девиантностью, преступностью, а также само общество как их источник. Преступления причиняют вред, но он порождается и всей рутинной практикой, социальными институтами, такими как труд, бюрократия, правительство, право и семья. Знания и «истина» также социальные конструкты. Одна из главных причин конфликтов и зла в обществах - вложение человеческой энергии в «дискурсивные различия» [17], вера в их реальность, защита их и навязывания их другим. Постмодер-
110
низм отражает переход от классовой структуры к обществу фрагментарному. Но чем более фрагментарно общество, тем больше в нем нормативных субкультур (а следовательно, и вариантов «отклонений»), И кто вправе судить, чьи нормы «правильнее» и что тогда есть «отклонения»?
На сегодняшний день лучшей отечественной работой, специально посвященной постмодернизму в праве, является, с моей точки зрения, книга И. Честнова «Правопонимание в эпоху постмодерна» [18]. Обратимся к некоторым характеристикам постмодернизма, представленным в ней.
«Постмодерн выступает, прежде всего, рефлексией, критической позицией относительно эпохи модерна и показывает, что индустриальное общество достигло пределов своего развития и дальнейшее экспоненциальное его развитие невозможно - оно неизбежно приведет к глобальной катастрофе. Постмодерн ставит под сомнение такое исходное основание эпохи модерна, как вера во всемогущество человеческого разума, в его возможность познать абсолютную истину и на этой основе преобразовать весь мир» [19]. Критицизм постмодерна распространяется и на представления о праве, демократии, привычном правопонимании. Главные проявления постмодернизма, по мнению И. Л. Нестнова, - релятивизм как взгляд на мир, отказ от истины, новое представление о социальной реальности [20]. Отсюда и присущая постмодернизму ироничность [21]. Ироничность как необходимое условие деятельности исследователя, ученого отмечал еще в 1975 г. В. С. Библер: «Постоянная ирония восприятия и делания пронизывает все сознание исследователя... Теоретик Нового времени встает над этой своей деятельностью, он необходимо ироничен, гиперкритичен, отстранен от своей собственной деятельности, он должен - хочет, не хочет - учитывать и свою роль "дурака", и роль "шута", и роль "мудреца"») [22].
Постмодернисты рассматривают связи между человеческой активностью и языком в конструировании значений, истины, справед-
111
ливости, власти, знаний. Основная претензия постмодернизма к модернизму заключается в том, что последний вел скорее к угнетению, чем к освобождению. «Должна ли социология, наряду с другими типами гуманитарного знания, участвовавшая в создании бентамовского Паноптикона, - т. е., в конечном счете, всеобщей тюрьмы, - с прежним миссионерским жаром взяться за построение всеобщего постмодернистского Бедлама?», - вопрошает 3. Бауман [23].
Различают постмодернизм скептический и утверждающий. Сторонники первого сосредоточены на отрицании, критике предшествующих постмодернизму представлений о социальных реалиях, включая преступность. Представители второго стремятся к «реконструкции», переоценке, «перестройке» знаний и представлений об изучаемых феноменах.
Хотя М. Фуко, как уже упоминалось, сам не относил себя к постмодернистам, его идеи явно находятся в русле постмодернистских концепций. Девиантность относительна. В Древней Греции, да и в Древнем Риме была «нормальна» как гетеро-, так и гомосексуальность.
В книгах «История безумия» (1961), «Рождение клиники» (1963), «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» (1975) М. Фуко исследует преступность, проституцию, бродяжничество, нищету, безработицу, сумасшествие в контексте власти. Книги М. Фуко представляют «через посредство изучения мира отклонений, далеко идущие разоблачения условностей и механизмов в нашем совершенно нормальном обыденном обществе» [24]. В конечном счете, новая дисциплинарная общественная формация с ее всеохватывающей дисциплинарной властью ассоциируется с тюрьмой. Этот образ «общество-тюрьма» не раз будет повторяться в исследованиях современных зарубежных и отечественных авторов [25].
М. Фуко сам был «девиантом»: творцом, разрушителем привычных догм в науке, да и «сомнительной» сексуальной ориентации. «Мы имеем дело с аутсайдером, который пошел собствен-
112
ным путем, который перевернул привычные представления и условности. В этом смысле его жизнь и творчество представляют единое целое» [26]. Да, пожалуй, и смерть: М. Фуко стал одной из первых жертв СПИДа.
Одной из «классических» постмодернистских работ является книга Э. Янг, название которой весьма условно можно перевести как «Образ преступления: Человек, объявленный вне закона и криминальные беседы» [27]. Автор рассматривает преступление как понятие, используемое работниками уголовной юстиции, криминологами, социологами, политиками, журналистами (различные дискурсы). К исследованию проблемы привлекается материал философский, литературоведческий, криминологический, феминистский и др. В соответствии с постмодернистским подходом Янг сосредоточивает внимание на «материальной» роли языка в изображении преступления посредством метафор, символов и т. п. Одна из ее задач - показать репрессивность понятия общности. Нарушителя («человека вне закона») следует исключить из общества. Для Э. Дюркгейма общность двойственна - общность горожан, она же общность правонарушителей. Э. Янг интересуется структурой этой двойственности и тем, как она влияет на создание образа преступления. Другая тема - феминистическая. Автор исследует проблему семьи, одинокой матери, которая оказывается единственным лицом, ответственным за преступления детей. Казалось бы медицинские проблемы больных СПИДом и ВИЧ-инфицированных Э. Янг рассматривает с юридико-криминологических позиций (их положение в пенитенциарных учреждениях, лишение их страховых полисов и др.). Одна из задач автора - «делать невидимое видимым». Этого она пытается достичь и с помощью анализа детективной литературы. Для Э. Янг как представительницы постмодернизма (в феминистическом варианте) и история, и культура - открытые тексты, позволяющие бесконечно по-разному их прочитывать. Она призывает читателя «прочесть криминологию не криминологически».
Переоценка всего и вся, «реконструкция» и «перестройка» заставляют постмодернизм существенно переосмысливать саму мето-
113
дологию исследования. Как упоминалось в гл. 1, постмодернизм обращается к таким общенаучным концепциям, как теория хаоса, теория катастроф, синергетика, квантовая механика, к таким понятиям, как «странный аттрактор», бифуркация. Не имея возможности сколь либо подробно изложить методологические основы постмодернизма, отсылаем заинтересованного читателя к соответствующей литературе [28].
Одной из разновидностей постмодернизма является конститутивная криминология [29]. Ее суть заключается в том, что преступность и контроль над ней не могут быть отделены от тотального (всеобщего) структурного и культурного контекста, в котором они продуцируются. Это утверждение противостоит мнению традиционной криминологии о возможности самостоятельного (раздельного) анализа преступлений, независимо от контекста. Преступность - интегральная часть тотального продукта общества. Поэтому криминологический анализ преступности должен осуществляться в общей социальной картине, наравне с другими составляющими общества. И это непростая задача.
Преступление - социально сконструированная категория. «Право - это игорный дом властей, преступление - их мышеловка» [30].
Конститутивная криминология переосмысливает преступление как вредные последствия вложения человеческой энергии во властные отношения. Преступление - это «власть отрицать других». Такие человеческие беды как «преступления» вытекают из отношений неравенства. В современных индустриальных странах Запада зло группируется вокруг следующих различий: экономических (класс, собственность), политических (власть, коррупция), морально-этических, прав человека, социального статуса (статус, престиж, неравенство), психологического состояния (безопасность, благополучное существование), самореализации/актуализации, биологической целостности и др. [31]
Множество девиантологических и криминологических теорий и обширный эмпирический материал привели с конца 70-х гг. про-
114
шлого века к попыткам создания обобщающих, интегративных теорий на основе наиболее плодотворных элементов уже существующих [32]. Характерно, что практически все интегративные (да и многие другие) теории исходят из единого объяснения девиантности, включая преступность.
М. Ланье и С. Генри различают два вида интеграции: модернистскую и «холистскую» (холизм предполагает рассмотрение общества как единого целого, как системы) [33]. Теоретическая интеграция представляет собой комбинацию из двух и более уже существующих теорий. Например, интегративная теория может ориентироваться на теорию научения, используя при этом теорию социального контроля с учетом влияния классовой структуры и социальной экологии. Так, Р. Эйкерс (Akers) в своей концепции «поглощения» заимствует понятия теории научения и теории социального контроля, переосмысливая их по-своему. Аналогично Г. Пирсон и Н. Вайнер на основе тех же теорий (научения и контроля) создают свою интегративную концепцию.
Д. Эллиот (1979) с коллегами, пытаясь объяснить делинквентность подростков, построил интегративную теорию на основе теории напряжения, контроля и социального научения. В конечном счете делинквентное поведение объяснялось через напряжение и неадекватную социализацию, которые приводят к ослаблению разрешенных связей и к усилению делинквентных связей с учетом процесса социальной дезорганизации [34].
К интегративным относится и теория баланса контроля Ч. Титтла [35]. Прежде всего Ч. Титтл подчеркивает взаимосвязи девиантности и преступности. Общая теория девиантности должна быть применима ко всем девиантным проявлениям. Баланс контроля предполагает соотношение (пропорции) суммарного количества того контроля, который оказывают индивиды, и того контроля, который оказывается по отношению к ним. При нарушении баланса контроля появится дефицит свободы. Для подтверждения и конкретизации теории баланса контроля требуются многочисленные
115
эмпирические исследования, - повторяет Ч. Титтл. Только тогда можно будет показать, как пропорции контроля варьируют в зависимости от обстоятельств и широкого социального контекста.
Несколько амбициозно представляет Дж. Брептуэйт свою интегративную теорию «восстановленного стыда» [36]. Он называет те концепции, которые интегрированы в его общую теорию: теории контроля, субкультур, дифференцированной ассоциации, напряжения, стигматизации.
Автор исходит из того, что общества, в которых у людей, с одной стороны, развито чувство стыда, а с другой стороны, порицания за постыдный поступок корректны и не чрезмерны, характеризуются низким уровнем преступности (например, Япония). Дж. Брейтуэйт считает необходимым восстановить чувство стыда там, где оно утратило значение, не прибегая к позорящей стигматизации. Очень важно, чтобы общество было солидарно в оценках дозволенного и недозволенного, постыдного и не постыдного.
Один формальный контроль явно недостаточен для решения столь сложной социальной задачи. «Я уверен, - пишет Дж. Брейтуэйт, - что если к решению проблемы преступности и исправлению нравов не будет привлечена община, то власть закона сведется к бессмысленному набору процедур и санкций, которые будут иметь в глазах людей произвольный характер». Если стыд - путь к законопослушанию в результате свободного выбора, то репрессивный социальный контроль - путь к законопослушанию принудительному, т. е. ненадежному, кратковременному. Воссоединяющий стыд - средство предупреждения преступлений, клеймение же толкает правонарушителя к криминальной субкультуре. Внушение стыда, если оно не переходит в клеймение, служит наилучшим средством социального контроля.
Для наглядности изобразим основные этапы развития зарубежной девиантологии в виде схемы.
Завершая краткий обзор зарубежных девиантологических теорий, остается лишь напомнить, что за рамками сказанного остается море идей.
116
1 Nelken D. (Ed.) The Futures of Criminology. SAGE Publications, 1994; Swaaningen van R. Critical Criminology. Visions from Europe. SAGE Publications Ltd, 1997.
2 Taylor I., Walton P., Young J. The New Criminology: For a Social Theory of Deviance. L: Routledge and Kegan Paul, 1973.
3 Einstadter W., Henry S. Criminological Theory: An Analyses of Its Underlying Assumption. Fort Worth: Harcourt Brace College Publishers, 1995. P.227.
4 См. например: Taylor I. (Ed.) The Social Effects of Free Market Policies. Harvester Wheatsheaf, 1990.
5 Taylor I. Crime, Capitalism and Community: Three essays in socialist criminology. Toronto: Butterworths, 1983.
6 Новые направления в социологической теории. М., 1978. С. 98, 99, 101.
7 Там же. С. 98, 286.
8 Там же. С. 97.
9 См., например: Kitzinger С. The Social Construction of Lesbianism. L, 1987.
10 Подробнее см.: Pontell H. Social Deviance. Ibid. P. 149-202.
11 Lanier M., Henry S. Essential Criminology. Westview Press, 1998. P. 273.
12 Pepinsky H., Quinney R. (Eds.) Criminology as Peacemaking. Bloomington: Indiana University Press, 1991.
13 Pepinsky H., Quinney R. (Eds.). Ibid. P. 12.
14 Bohm R. A Primer on Crime and Delinquency. Belmont: Wadsworth, 1997. P. 134.
15 Bauman Z. Modernity and Ambivalence. Cambridge: Polity Press, 1991. P. 272. См. также: Bauman Z. Intimations of Postmodemity. L: Routledge, 1992.
16 ЛиотарЖ.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. С. 9.
17 Дискурс - определенная область использования языка, единство которой обусловлено наличием общих установок для многих людей. Дискурсы изменяются со временем, а также от культуры к культуре. Так, по М. Фуко, меняется дискурс безумия: сперва безумец воспринимается как мудрец, провидец, затем - как преступник, позднее - как больной.
18 Честное И. Л. Правопонимание в эпоху постмодерна. СПб., 2002.
19 Там же. С. 3.
20 Там же. С. 11.
21 См., например: Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996.
22 Библер В. С. Мышление как творчество (Введение в логику мысленного диалога). М., 1975. С. 252, 268.
23 Bauman Z. Intimations of Postmodernity. L: Routledge, 1992.
24 Линдгрен Свен-Оке. Мишель Фуко и история истины // Монсон П. Современная западная социология: Теории, традиции, перспективы. СПб., 1992. С. 356.
25 Wacquant L. Deadly Symbiosis. When Ghetto and Prison meet and mesh // Punishment and Society. Vol. 3. N 1, 2001. P. 95-133; Олейник А. Н. Тюремная субкультура в Рос сии: от повседневной жизни до государственной власти. М., 2001.
26 Линдгрен Свен-Оке. Указ. соч. С. 372.
27 Young A. Imagining Crime. Textual Outlaws and Criminal Conversations. SAGE Publica tions, 1996.
28 Milovanovic D. Postmodern Criminology. NY-L: Garland Publishing, Inc., 1997.
29 Henry S., Milivanovic D. Constitutive Criminology. Beyond Postmodernism. SAGE Publications, 1996.
30 Ibid. P. 117.
31 Lanier M., Henry S. Essential Criminology. Ibid. P. 283.
32 Barak G. Integrating Criminologies. Allyn and Bacon, 1998.
33 Lanier M., Henry S. Essential Criminology. Ibid. P. 289-293.
34 См. подробнее. Vold G., Bernard Т., Snipes J. Ibid. P. 301-303.
35 Tittle Ch. Control Balance: Toward a General Theory of Deviance. Boulder. Westview Press, 1995.
36 Braithwaite J. Crime, Shame, and Reintegration. Cambridge University Press, 1989 (русский перевод: Брейтуэйт Д. Преступление, стыд и воссоединение. М., 2002).