Тема: мужское
Дэвид Гилмор
ЗАГАДКА МУЖЕСТВЕННОСТИ
Введение в гендерные исследования. Ч II: Хрестоматия / Под ред. С.И. Жеребкина - Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. - С. 880-904.
© Yale University Press, 1990.
Перевод Яны Боцман выполнен по изданию David D. Gilmore, Manhood in the Making. Cultural Concepts of Masculinity (New Haven: Yale University Press, 1990), pp. 9-29.
Существуют некие непрерывности маскулинности,
которые превосходят культурные различия.
Томас Грегор, Тревожные удовольствия
И в самом деле - существуют ли такие непрерывности маскулинности, которые длятся невзирая на культурные границы, как полагал антрополог Томас Грегор? [1] В самом ли деле всюду мужчины похожи в своей озабоченности тем, чтобы быть «мужчинами»? Если так - почему? Почему требование «быть мужчинами», «действовать как мужчины» провозглашается в отношении мужчин в таком количестве мест? Почему мальчики и молодые люди так старательно испытываются, почему они подвергаются подобным внушениям еще до того, как начинают осознавать свою мужественность? Эти вопросы не так уж часто звучат в набирающей силу литературе по половым и гендерным ролям. Между тем, учитывая возникший в последнее время интерес к половым стереотипам, эти вопросы являются насущными, требующими решения в случае, если мы намереваемся действительно понять оба пола и их взаимоотношения.
Безотносительно к иным установленным нормативным различениям, все общества различают между мужским и женским; все общества обеспечивают существование институционализированых, приемлемых для данного пола ролей, для взрослых мужчин и женщин. Лишь очень немногие общества признают существование третьей категории, промежуточной в отношении сексуальности, к которой относятся чиеннские бердачи, оманские ксаниты, таитянские маху (которые будут рассмотрены подробнее дальше). Но даже и в этих редких случаях выделения андрогинного гендера индивидуум вынужден совершать жизненный выбор идентичности и следовать предписанным правилам полового поведения.
880
Помимо этого в большинстве обществ существует нечто вроде консенсуса по поводу идеалов - предписывающих или предостерегающих образов конвенциональной маскулинности и феминности, посредством которых члены общества квалифицируются как принадлежащие к тому или иному полу и зачастую оцениваются как субъекты морали. Такие идеальные статусы, а также сопровождающие их имиджи или модели, зачастую становятся психическими якорями или психологическими идентичностями для большинства индивидуумов, функционируя при этом в качестве базиса восприятия себя, в качестве основы для самооценки. [2]
Эти гендерные идеалы или направляющие имиджи варьируются от культуры к культуре. Но, как показал Грегор и другие исследователи, под слоем поверхностных различий располагается слой интригующих сходств, объединяющих культуры, на первый взгляд имеющие мало общего. [3] Под впечатлением от статистической частоты встречи таких регулярностей в вопросе о половых паттернах, значительное число наблюдателей в последнее время склонилось к мнению о том, что культуры скорее тяготеют к сходству, чем к различиям по этому вопросу. Например, обратимся к исследованиям Грегора, посвященным первобытному племени в Амазонии. [4] Грегор сравнил половые идеалы, существующие в этом племени с идеалами, характерными для современной Америки. Обнаружив массу базовых сходств по вопросу об ожидаемых качествах мужчин и женщин, исследователь пришел к заключению о том, что различные культуры вырабатывают различные способы символического маскирования факта глубокого сходства установок в отношении полов.
В другой работе психолог Лунер вторит этому выводу. [5] Культура, по мнению Лунера, является «всего лишь тонким слоем, покрывающим эссенциальную универсальность» гендерного диморфизма. В своем компаративном исследовании половых имиджей тридцати различных культур Вильямз и Вест также приходят к выводу о существовании «субстанционального сходства», которое может быть найдено «панкультурно в отношении особенностей, присущих мужчинам и женщинам». [6]
Вопрос о том, действительно ли культура - не более чем тонкий слой над более глубокими структурами, является весьма сложным. Тем не менее, хоть и редкое, но признание в различных культурах «третьего пола» демонстрирует нам, возможно, именно недостаточность попыток западных исследователей «все вынюхать». [7] Однако большинство социологов согласны с существованием замечательных закономерностей в стандартных мужских и женских ролях, ко-
881
торые трансцендируют культурные границы и не зависят от других социальных установок. [8]
Одна из интересующих меня закономерностей касается тех зачастую драматичных путей, на которых культура конструирует мужественность, а именно - презентации или «изображения» мужской роли. В частности, существует вечно возвращающееся представление о «настоящей» мужественности, которая отличается от простой анатомической. О мужественности, которая не является естественным состоянием, которое возникает спонтанно по мере биологического взросления, но является неким шатким или искусственным состоянием, за которое мальчики должны бороться, преодолевая значительные препятствия.
Это вечно возвращающееся представление о том, что мужественность проблематична, что она является неким критическим порогом, через который посредством испытаний должны переступить мальчики, можно отыскать на всех стадиях социокультурного развития, вне зависимости от того, признаются или нет некоторые альтернативные роли. Их можно отыскать и среди ведущих самую простую жизнь охотников и рыболовов, и среди крестьян, и среди искушенных интеллектуально жителей городов. Их можно найти на всех континентах и в любых условиях окружающей среды. Они встречаются и среди воинов, и среди тех, кто никогда не убивал.
Более того, эта вечная вера в мужественность репрезентирует также и первичное, вечное отличие от параллельного ему понятия женственности. Хотя женщины во всех обществах также оцениваются посредством неких строгих половых стандартов, достаточно редко их статус как женщин формирует их оценку. Женщины, которых находят недостаточно соответствующими принятым стандартам, женщины-девианты, могут быть подвергнуты критике как аморальные, они могут быть названы «неженственными», они могут быть осуждаемы и подвергнуты неким подходящим к ситуации санкциям. Однако в достаточно редких случаях их право на гендерную идентичность оспаривается в столь публичной и драматичной форме, как это обычно случается с мужчинами. Известной малочисленности лингвистических ярлыков, которые применяются в отношении женщин, отвечают эпитеты «бесплодный», «женоподобный», «женственный», «выхолощенный» и так далее, демонстрирующие эту архетипическую разницу между половыми оценками по всему миру. И, между тем, для мужчины гораздо более унизительно, чем для женщины, когда подвергается сомнению его соответствие половой роли - а происходит это куда чаще.
882
Возможно, не следует преувеличивать разницу между мужским и женским, «женственность» - это также нечто, что достигается женщинами, которые ищут социального одобрения. Однако как социальная икона женственность, кажется, все-таки оценивается иначе. Она всегда отсылает к паттернам украшения тела, сексуального завлекания партнера или другим по существу «косметическим» типам поведения, которые увеличивают в большей степени, нежели создают, присутствующее уже качество характера. Аутентичная женственность редко требует испытания, доказательства действием, конфронтации с опасными врагами. Она не требует публично разыгрываемого соперничества по типу «победить или умереть». Не требуя преодоления неких травматических тестов, женственность скорее конструируется как некая биологическая стартовая данность, которая может быть культурно рафинирована или приращена.
Испытания мужественности: обзор
Прежде чем пойти дальше, нам следует рассмотреть несколько примеров проблематичной мужественности. Наша первая остановка - на острове Трак, маленьком атолле в южной части Тихого Океана. Алчные рыболовы, люди, которые населяют остров Трак, веками кормились морем - они рыбачили и ныряли. Согласно свидетельствам антропологов, которые жили среди них, мужчины острова Трак буквально одержимы своей маскулинностью, которую они почитают большим счастьем.
Чтобы приобрести имидж «мужественного», мужчины обязаны рисковать своей жизнью или конечностями и быть поглощенными «сильными», «мужскими» мыслями в их туземном понимании. [9] Соответственно, такие мужчины бросают вызов судьбе, отправляясь рыбачить глубоко в море на утлых челноках и охотятся в безрассудном одиночестве в водах, кишащих акулами.
Если кто-либо из мужчин отказывается от подобного путешествия, его товарищи, мужчины или женщины, насмехаются над ним и называют его дегенеративным или инфантильным. Пребывая на земле, молодежь мужского пола на острове Трак проводит время в праздных ссорах, пьянстве и поисках возможностей для сексуальных завоеваний, каковые призваны закреплять ее «мужской» имидж. Если кто-либо проваливается в одном из этих дел, другие насмехаются над ним в следующих выражениях: «Ты мужчина? А ну-ка, пойдем, сейчас я заберу твою жизнь!». [10]
883
Вдалеке от острова Трак, в Эгейском архипелаге на острове Калимнос, живут люди, столь же привязанные к морю и живущие ловлей губок на продажу. [11] Мужчины острова Калимнос ныряют на глубину без помощи специального оборудования, наличие которого между тем, подвергается осмеянию. Ныряние за губками является весьма рискованным делом, поскольку множество мужчин на всю жизнь остаются инвалидами из-за кессонной болезни. Однако, на это всем наплевать: мужчины одержимы своей драгоценной мужественностью, которая предполагает презрение к смерти. [12] Молодые ныряльщики, которые отваживаются принимать меры предосторожности, высмеиваются как женственные и подвергаются глумлению со стороны своих товарищей.
Мы видели два мужских сообщества, связанных с морем. Давайте теперь перенесемся в другие места, например, в континентальную черную Африку, где место рыболовства в жизни людей занимает скотоводство. В Восточной Африке мальчиков из множества занятых разведением крупного рогатого скота племен, включая масаи, рандиль, джи и самбуру - забирают от матерей и подвергают кровавой церемонии обрезания, посредством которой они становятся «настоящими» мужчинами. Мальчики должны вытерпеть процедуру не шелохнувшись и не выказав никаких эмоций под ножом. Если мальчик кричит, когда отрезают его крайнюю плоть, даже если он просто моргает или поворачивает голову, он опозорен на всю жизнь. В этом случае он считается недостойным быть мужчиной и весь его род клеймится позором, как род, который взрастил слабака. После этого достаточно публичного и сурового испытания, мальчики, подвергающиеся инициации, изолируются в специальных домах, расположенных в диких местностях. Там, вооруженные лишь собственноручно произведенными орудиями, они изучают азы ответственной мужественности: учатся красть скот, ездить верхом, убивать, выживать в буше. Если их обучение признается удачным, они возвращаются в общество как мужчины. И только после этого им разрешается брать себе жен.
Другой драматический пример из африканской жизни связан с Эфиопией: амара, племя, разговаривающее на языке, принадлежащем к семитской группе, занимается сельским хозяйством. Племя амара разделяет весьма страстные представления о маскулинности, которая носит название « wand-nat». Идея маскулинности включает в себя представления об агрессивности, выносливости и дерзком, «смелом действии» перед лицом опасности, что по сути означает императив никогда не отступать перед угрозой. [13]
884
Чтобы продемонстрировать свой wand-nat, молодежь племени амара должна принимать участие в церемониальной порке, которая носит название buhe. [14] Во время церемонии порки, в которой должны принимать участие все здоровые юноши племени под угрозой потери репутации, воздух наполняется посвистом розги. Лица становятся обезображенными, уши - оборванными, на теле появляются красные рубцы. [15] Любой знак малодушия встречается насмешками и передразниванием. Если этого недостаточно, юноша амара должен подтвердить свою вирильность посредством истязания своих рук горячими углями. [16] Именно таким грубым образом мальчики актуализируют бытующий в племени амадэа «идеал маскулинности». [17]
Однако, этого жестокого испытания недостаточно для возмужалых эфиопов. Помимо демонстрации физической стойкости и смелости в церемонии buhe, юноша должен продемонстрировать свою потентность в первую брачную ночь, потрясая окровавленной простынею перед собравшейся родней в знак осуществления брачных отношений. [18] Помимо попутной демонстрации действенности невесты, этот церемониал дефлорации является как бы талисманом маскулинности для жениха из племени амара. Доказательства маскулинности в племени амара, как и на острове Трак, и сексуальные, и связанные с насилием, которые осуществляются и на поле боя, и на брачном ложе, должны быть недвусмысленно обнародованы, «задокументированы» и признаны группой. В противном случае герой - не мужчина.
На другом краю земли, на высокогорьях Меланезии, мальчики подвергаются весьма сходным испытаниям перед тем, как вступить в клуб избранных под названием мужчины. На высокогорьях Новой Гвинеи мальчиков забирают от матерей и вынуждают пройти через серию весьма брутальных ритуалов маскулинизации. [19]Эти испытания включают в себя порку, битье и другие формы издевательств со стороны более старших мужчин, которые мальчики должны выносить стоически, молча. Как и в Эфиопии, на теле остаются рубцы, кровь течет рекой. Между тем, горцы Гвинеи верят, что без такого вмешательства мальчики никогда не возмужают, не станут мужчинами, а навсегда останутся слабыми и инфантильными. Настоящим мужчиной не рождаются, им становятся, - считают горцы.
885
Параллели
Можно быть уверенным в существовании некоей контекстуальной общности, которая объединяет эти несколько примеров. Амара, масаи и горцы Новой Гвинеи имеют одну общую особенность, которая лежит по ту сторону акцентуации мужания: все они - свирепые воины или же были ими в совсем недавнем прошлом. Все эти кровавые ритуалы приготовляют молодежь к идеализированной жизни воинов, которая ждет их. При этом практически очевидно, что некоторые западные цивилизации также ставят изнеженную молодежь перед задачами, требующими жестокости, чтобы вовлечь их в военную карьеру, как, например, в военно-морском флоте ПИТА. [20] Без сомнения, все эти ритуалы призваны служить милитаристическим культурам или кастам. Но давайте рассмотрим еще один пример из африканский жизни.
Среди сравнительно миролюбивых бушменов !кунг на юго-западе Африки мужество также рассматривается в качестве награды для тех, кто прошел испытания. [21] Называя себя «безвредными людьми », эти не склонные к жестокости бушмены тем не менее никогда не забывают о войне. [22] У них нет оружия, они без одобрения смотрят на физическое насилие (которое, однако, иногда все-таки допускается). И даже в такой культуре, культуре, которая ценит толерантность и кооперацию между всеми членами сообщества, мальчики должны заслужить право называться мужчинами, пройти через испытания на опытность и выносливость. Каждый их них должен убить в одиночку сопоставимого по размерам взрослого самца антилопы, то есть совершить действие, требующее смелости и твердости. Только после этого первого убийства антилопы мальчик признается мужчиной и получает право взять себе жену.
Другие примеры акцентирования мужественности среди невоинственных людей могут быть обнаружены в Новом Свете, среди аборигенов Северной Америки. Среди не склонного к насилию племени фокс, которое проживает в штате Айова, «быть мужчиной» также довольно сложно. [23] Исходя из строгих стандартов достижений в делах племени и его экономической деятельности, считается, что настоящий мужчина должен быть «Большой Невозможностью». Эти слова означивают статус, которого реально может добиться лишь малое число наиболее ловких. [24] Другой пример из жизни американских индейцев отсылает нас к племени тива из штата Нью-Мексико, также известному как индейцы пуэбло.
886
Эти тихие фермеры, известные сегодня благодаря их умиротворяющей культуре, отринули милитаристический настрой еще в прошлом веке. Однако и они ставят своих мальчиков перед множеством испытаний перед тем, как назвать их мужчинами. В возрасте от двенадцати до пятнадцати мальчиков из племени тива забирают из дома. Над ними свершают обряды очищения, а затем их беспощадно секут «духи качина» (то есть их переодетые отцы). Каждый мальчик раздевается догола и его бичуют четырежды посредством довольно жестокой кжковой розги, которая разрывает кожу до крови и оставляет несходящие шрамы. Юноши должны безропотно переносить побои, чтобы показать силу своего дуэса. Тива говорят, что этот ритуал превращает мальчиков в мужчин и без него мужественность мальчиков остается под сомнением. После того, как мальчики прошли испытания, духи говорят каждому: «Теперь ты мужчина. Тебя сделали мужчиной!», [25]
Хотя для девочек тива существует особый обряд инициации (кстати говоря, не связанный с насилием), в отношении них не существует соответствующих представлений насчет того, что девочки должны быть сделаны женщинами. Никакой «большой невозможности» для них не существует. И для тива, и для фокс, как и для других сообществ, о которых шла речь выше, женственность - это то, что развивается естественно и не нуждается в культурном вмешательстве, чье предопределенное наступление в виде месячных скорее празднуется ритуалом, чем вызывается им. [26]
Однако нельзя сказать, что такие настойчивые усилия по утверждению себя в качестве мужчин характерны только для первобытных сообществ или для обществ, расположенных на границах цивилизации. В урбанистической Латинской Америке, говорит нам Оскар Льюис, мужчина также должен ежедневно доказывать свою мужественность посредством противостояния, вызова, всяческих выпадов; даже к собственной смерти мужчина должен прийти «улыбаясь». [27] Помимо того, что он должен быть жестким и смелым, готовым защищать честь своей семьи по малейшему поводу, мексиканец-горожанин должен, как и мужчины амара, вести себя соответственно в сексе и быть отцом множества детей.
Такой образ мачо довольно часто эксплуатируется среди крестьян и жителей деревни, проживающих в Средиземноморье, колыбели античной цивилизации. На Балканах, например, категория «настоящий мужчина» определена довольно однозначно. Настоящий мужчина - это тот, кто много пьет, свободно тратит деньги, смело дерется и содержит большую семью. [28] Таким образом мачо демонст-
887
рирует «неукротимую мужественность», которая выделяет своего носителя из числа женоподобных псевдомужчин. [29]
В восточном Марокко настоящего мужчину можно «отличить» от изнеженных собратьев на основании его физической силы и героического поведения в сферах, связанных с воинственностью и сексом. Многочисленные деяния таких «мужественных мужчин» воспеваются в стихах, которые исполняются при большом стечении народа на праздниках. Таким образом мужественность там становится чем-то вроде объекта общественного почитания. [30] Аналогичным образом бедуины Западной Пустыни Египта отличают «настоящих мужчин» от презренных слабаков, которые в принципе «не мужчины».
Настоящий мужчина-бедуин дерзок и смел, он не ведает страха. Такой мужчина утверждает свою волю любой ценой, он не пасует ни перед каким вызовом, его основные атрибуты - это «уверенность в себе и потенция». [31] На другом берегу того же моря, на христианском Крите, мужчины в деревенских закусочных гордо распевают победные песни своей мужественности. Их самовосхваление было даже охарактеризовано Майклом Херцфильдом как «поэтика мужественности», [32] Демонстрация «мужской самости» на Крите включает в себя воровство лодок, обзаведение большой семьей и плутовство в играх на испытание удачи и опыта в отношении других мужчин. [33]
Примеры подобной жесткой мужественности, а также ее наиболее знаковых качеств можно приводить бесконечно, обращаясь к любого рода контекстам. Среди почти всех сообществ, с которыми только знакомы антропологи, мужественность - это некий драгоценный и в тоже время неуловимый статус, лежащий по ту сторону собственно биологической принадлежности к мужскому полу. Это некий увещевательный, зовущий имидж, который вдохновляет и мальчиков, и мужчин и который, в соответствии с требованиями их культур, является мерой их принадлежности к ним. Между тем, это столь акцентированное и дающееся с боем качество варьируется по своей интенсивности от культуры к культуре. Оно весьма резко маркировано в южной Испании, Марокко, Египте и в некоторых других средиземноморских культурных традициях. Однако в других культурах зачастую оно реферирует к внутренней ненадежности, к чему-то, что нуждается в достаточно драматичном доказательстве. Его верификация зачастую проблематична, покоится на довольно негибких кодах решительного действия в различных сферах и ролях мужской жизни - мужа, отца, любовника, добытчика, воина. Помимо прочего, для означивания статуса «мужчины» со всей необходимостью существуют также мужчины, которые провалили испытания.
888
Они выполняют роль негативных примеров, являются «мужчинами упадка», «мужчинами-которые-не-мужчины». Над ними смеются, чтобы инспирировать конформность в отношении славного, сияющего идеала.
Возможно, эти несколько театральные пути к мужественности с первого взгляда покажутся нам слишком эксцентричными. Но по сути они едва ли удивят большинство англоязычных читателей, поскольку и мы также имеем свою традицию становления мужского и в поп-культуре, и в литературе. Хотя мы, возможно, избрали менее цветастые способы выражать свои представления, нежели те, что предпочли амара или жители острова Трак, мы также заботимся о мужественности как о некоем «искусственном» состоянии, как о некоем вызове, который следует принять, как 6 призе, который может быть завоеван после жестокой борьбы: может, не как о «большой невозможности» , но, по крайней мере, как о чем-то достаточно проблематичном.
Давайте рассмотрим социальную страту, к которой принадлежали люди, весьма отличающиеся от тех, о которых мы говорили выше - мелкое дворянство Англии последнего столетия. Мальчики, принадлежащие к этому классу, традиционно подвергались весьма сходным испытаниям на пути к своему маскулинному величию. В достаточно нежном возрасте их забирали из семьи (как в восточной Африке или на Новой Гвинее) и отсылали на целые годы в удаленные земли, чтобы там они могли познать жизнь. Такими «отдаленными землями» были публичные пансионы, где процветали кровавые ордалии, включавшие в себя и физическое насилие, и «дедовщину». Все это в комплексе обеспечивало доступ мальчиков к «социальному состоянию мужественности», которое, по мнению родителей этих мальчиков, не могло быть достигнуто никакими иными способами. [34] По всеобщему мнению, этот жесткий тренинг воспитывал в молодых оксбриджских аристократах уверенность в себе и твердость духа, которые были им необходимы для того, чтобы управлять Британской Империей. Именно таким образом создавалась «способная к службе элита, задуманная так же, как самурайство». [35] Даже в викторианской Англии, культура которой отнюдь не тяготела к кричащим и избыточным действиям, мужественность рассматривалась как некий искусственный продукт, производство которого сопряжено с аскетическими тренировками и испытаниями.
Весьма сходные идеи вдохновляли педагогов по обе стороны Атлантики, например, основателей института бойскаутства. Их общей целью, согласно брошюрам и руководствам этой организации,
889
было «делать больших мужчин из маленьких мальчиков» путем поощрения «независимой маскулинности». Таким образом, предполагалось, что от природы таких трансформаций ожидать наивно. [36]
Эта одержимость моралью маскулинизации в англоязычном мире довольно скоро переползла с современных ей реалий на реалии времен Иисуса Христа, который изображался на границе веков как «мужчина, превосходящий всех мужеством», атлетически сложенный, агрессивный, когда это необходимо, а вовсе не как «князь мира-любой-ценой». [37] Английский публицист Томас Хьюэс распространялся о мужественности Христа в довольно напыщенных выражениях, в то время, как его коллеги лезли из кожи вон, изображая христианство «сильной», «мужской» верой. [38] Набожные и склонные к простоте английские протестанты во всеуслышание провозглашали свою «сильную» религию в качестве противоядия против того, что Чарльз Кингсли высмеивал как «изощренную, лепечущую, упадническую изнеженность», [39] Не только мальчики, но и религиозные воззрения и даже боги должны были быть сделаны маскулинными, в этом никто не сомневался. Тема маскулинности проходит красной нитью сквозь основное течение британской литературы того времени, особенно кричащи эти интенции у Киплинга, как, например, в следующих строках из стихотворения «Если»:
Мой сын, коль сможешь ты в минуту
Вложить все шестьдесят секунд не зря,
То все, что на Земле да, и сама Земля,
Твоими станут, и, что даже больше -
Мужчиною ты станешь, о мой сын! [40]
Следовательно, несмотря на все великие деяния, быть киплинговским мужчиной гораздо почетней, чем владеть Землей. Таким образом, настоящая имперская мужественность весьма тесно связана с идеей построения Империи.
Тема маскулинного героизма из стихотворения «Если» весьма охотно эксплуатируется и сегодня, в американской популярной культуре среднего класса. Возьмем, например, то последовательное напряжение, которое создается в американской литературе вокруг маскулинных Bildungsroman - романов воспитания. В центре таких романов обычно находится восхождение к сияющим вершинам мужественности под умелым руководством мудрых старших, при этом восхождение всегда аккомпанируется угрозой провала, неудачи, которая все время подзвучивает задний сюжетный план.
890
Этот жанр наиболее ярко репрезентуют романы Эрнста Хемингуэя, особенно показателен в этом смысле цикл рассказов про Ника Адамса. То же можно сказать и о романах других его современников, таких, как Вильям Фолкнер и Джон Дос Пассос, не говоря уже о творчестве эпигонов Хемингуэя, таких, как Стаде Теркел, Норман Мэйлер, Джеймс Дики, Фредерик Эксли и, в еще более молодом поколении - Роберта Стоуна, Джима Харрисона и Тома Макгуэйна. Таким образом, прародителем этой «школы мужания» в американской литературе был Папа Хеменгуэй (если, конечно, сбросить со счетов Джека Лондона), а впоследствии она была успешно выпестована его приспешниками. [41] Сейчас мы наблюдаем третье или четвертое поколение литераторов, разрабатывающее эту золотую жилу. [42]
В современной литературной Америке мужественность также весьма часто является объектом активной мифологизации, эдаким Святым Граалем, выкованным в результате длительных и весьма энергичных усилий. Возьмем, например, парадигматическое утверждение Нормана Мэйлера: «Никто еще не рождался мужчиной. Мужественность нужно заслужить. Обретенная мужественность означает, что ты был достаточно хорош, достаточно смел». [43] Помимо того, что это утверждение вторит речениям британских и американских духовных предков писателя, оно также артикулирует и оставшиеся не беллетризированными сантименты людей из племен амара, рыбаков с острова Трак, африканских бушменов и членов бесчисленного количества обществ, которые совсем не похожи друг на друга за исключением одного - все они одержимы «задачей испытания мужественности». [44]
Может быть, некоторые из нас с иронией посмотрят на пафос-ность и театральность Нормана Мэйлера, которая к лицу скорее второкурснику, однако при всем этом нельзя не признать, что Мэйлер играет на тех же струнах, звуки которых пронизывают ткань множества культур, в том числе и нашей собственной. Ошибкой было бы думать, что мэйлеровские воззвания являются характерными лишь для какой-либо одной социальной страты американского общества. Как сказал поэт Леонард Кригель в своей весьма показательной книге, посвященной мужественности в Америке, «для каждого поколения, не только для нашего собственного, мужественность - это нечто, чего следует добиться». [45]
Оглянемся назад, например, на культурные ценности американского Юга до начала Гражданской войны. Южане, вне зависимости от того, к какому классу они. принадлежали, делали немыслимый культурный акцент на таком неуловимо-эфемерном понятии, как
891
мужская честь, как на чем-то, что определяет характера южанина, как на чем-то, за что стоит драться. В самом деле, Бертран Виятт-Браун в своей книге Честь южанина (1982) убедительно показал, что эта повышенная чувствительность к вопросам чести была основным фактором южного «раскольничества», а значит - важным и вдобавок недооцененным фактором, повлиявшим на ход истории США. [46] Защита южной «мужественности» была фактически предложена еще писателями-конфедератами того времени, включая Чарльза С. Джонсона, пламенного агитатора из Южной Каролины, как оправдание поползновения Юга к политической сепарации и, в конечном итоге, к войне. [47] Разумеется, сходные идеалы взлелеивались и в приграничном фольклоре американского Запада, и в прошлом, и в настоящем» иллюстрацией чего могут служить бесконечные ковбойские эпосы. В Америке этот героический имидж обретенной мужественности был подвергнут проблематизации феминистками и самими так называемыми «освобожденными мужчинами», [48] Однако несмотря на это десятилетиями он был широко легитимирован в США культурными установками, варьирующимися от итало-американской гангстерской культуры до голливудских вестернов, сказок о частных детективах, нынешних образов Рэмбо, детских суперменских кукол и игр - и все это слишком глубоко укоренилось в психике мужчин Америки. Как верно заметил антрополог Роберт ЛеВайн, мы имеем дело с организацией культурных принципов, которые функционируют слаженно как «мета-миф в границах нашей собственной культуры». [49] Однако, принимая во внимание тот ряд сходств, который объединяет американские представления о мужественности с аналогичными им представлениями, бытующими в других культурах, можем ли мы отбросить вторую часть утверждения ЛеВайна про «границы нашей собственной культуры»? Можем ли мы говорить вместо этого об архетипе или «глубинной структуре» маскулинности, как это делает Эндрю Толсон? [50] И если так, то что же объясняют все эти сходства? Почему существуют все эти испытания, все эти пробы, все эти добровольные агонии игр в мужчину? Почему от культуры требуется такая бездна внушений и мотиваций для того, чтобы произвести на свет «настоящего мужчину»? Что сказать про «официальную» мужественность, которая требует таких усилий, такого вызова, таких инвестиций? Почему мужественность является состоянием столь желанным и почему в то же время звание «мужественного» присваивается с такой неохотой в таком количестве обществ? Это - некоторые их тех вопросов, которые я хотел бы здесь рассмотреть. Только широкое использование компаративного подхода может дать инструменты для поиска ответов.
893
ЗАГАДКА МУЖЕСТВЕННОСТИ
Введение в гендерные исследования. Ч II: Хрестоматия / Под ред. С.И. Жеребкина - Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001. - С. 880-904.
© Yale University Press, 1990.
Перевод Яны Боцман выполнен по изданию David D. Gilmore, Manhood in the Making. Cultural Concepts of Masculinity (New Haven: Yale University Press, 1990), pp. 9-29.
Существуют некие непрерывности маскулинности,
которые превосходят культурные различия.
Томас Грегор, Тревожные удовольствия
И в самом деле - существуют ли такие непрерывности маскулинности, которые длятся невзирая на культурные границы, как полагал антрополог Томас Грегор? [1] В самом ли деле всюду мужчины похожи в своей озабоченности тем, чтобы быть «мужчинами»? Если так - почему? Почему требование «быть мужчинами», «действовать как мужчины» провозглашается в отношении мужчин в таком количестве мест? Почему мальчики и молодые люди так старательно испытываются, почему они подвергаются подобным внушениям еще до того, как начинают осознавать свою мужественность? Эти вопросы не так уж часто звучат в набирающей силу литературе по половым и гендерным ролям. Между тем, учитывая возникший в последнее время интерес к половым стереотипам, эти вопросы являются насущными, требующими решения в случае, если мы намереваемся действительно понять оба пола и их взаимоотношения.
Безотносительно к иным установленным нормативным различениям, все общества различают между мужским и женским; все общества обеспечивают существование институционализированых, приемлемых для данного пола ролей, для взрослых мужчин и женщин. Лишь очень немногие общества признают существование третьей категории, промежуточной в отношении сексуальности, к которой относятся чиеннские бердачи, оманские ксаниты, таитянские маху (которые будут рассмотрены подробнее дальше). Но даже и в этих редких случаях выделения андрогинного гендера индивидуум вынужден совершать жизненный выбор идентичности и следовать предписанным правилам полового поведения.
880
Помимо этого в большинстве обществ существует нечто вроде консенсуса по поводу идеалов - предписывающих или предостерегающих образов конвенциональной маскулинности и феминности, посредством которых члены общества квалифицируются как принадлежащие к тому или иному полу и зачастую оцениваются как субъекты морали. Такие идеальные статусы, а также сопровождающие их имиджи или модели, зачастую становятся психическими якорями или психологическими идентичностями для большинства индивидуумов, функционируя при этом в качестве базиса восприятия себя, в качестве основы для самооценки. [2]
Эти гендерные идеалы или направляющие имиджи варьируются от культуры к культуре. Но, как показал Грегор и другие исследователи, под слоем поверхностных различий располагается слой интригующих сходств, объединяющих культуры, на первый взгляд имеющие мало общего. [3] Под впечатлением от статистической частоты встречи таких регулярностей в вопросе о половых паттернах, значительное число наблюдателей в последнее время склонилось к мнению о том, что культуры скорее тяготеют к сходству, чем к различиям по этому вопросу. Например, обратимся к исследованиям Грегора, посвященным первобытному племени в Амазонии. [4] Грегор сравнил половые идеалы, существующие в этом племени с идеалами, характерными для современной Америки. Обнаружив массу базовых сходств по вопросу об ожидаемых качествах мужчин и женщин, исследователь пришел к заключению о том, что различные культуры вырабатывают различные способы символического маскирования факта глубокого сходства установок в отношении полов.
В другой работе психолог Лунер вторит этому выводу. [5] Культура, по мнению Лунера, является «всего лишь тонким слоем, покрывающим эссенциальную универсальность» гендерного диморфизма. В своем компаративном исследовании половых имиджей тридцати различных культур Вильямз и Вест также приходят к выводу о существовании «субстанционального сходства», которое может быть найдено «панкультурно в отношении особенностей, присущих мужчинам и женщинам». [6]
Вопрос о том, действительно ли культура - не более чем тонкий слой над более глубокими структурами, является весьма сложным. Тем не менее, хоть и редкое, но признание в различных культурах «третьего пола» демонстрирует нам, возможно, именно недостаточность попыток западных исследователей «все вынюхать». [7] Однако большинство социологов согласны с существованием замечательных закономерностей в стандартных мужских и женских ролях, ко-
881
торые трансцендируют культурные границы и не зависят от других социальных установок. [8]
Одна из интересующих меня закономерностей касается тех зачастую драматичных путей, на которых культура конструирует мужественность, а именно - презентации или «изображения» мужской роли. В частности, существует вечно возвращающееся представление о «настоящей» мужественности, которая отличается от простой анатомической. О мужественности, которая не является естественным состоянием, которое возникает спонтанно по мере биологического взросления, но является неким шатким или искусственным состоянием, за которое мальчики должны бороться, преодолевая значительные препятствия.
Это вечно возвращающееся представление о том, что мужественность проблематична, что она является неким критическим порогом, через который посредством испытаний должны переступить мальчики, можно отыскать на всех стадиях социокультурного развития, вне зависимости от того, признаются или нет некоторые альтернативные роли. Их можно отыскать и среди ведущих самую простую жизнь охотников и рыболовов, и среди крестьян, и среди искушенных интеллектуально жителей городов. Их можно найти на всех континентах и в любых условиях окружающей среды. Они встречаются и среди воинов, и среди тех, кто никогда не убивал.
Более того, эта вечная вера в мужественность репрезентирует также и первичное, вечное отличие от параллельного ему понятия женственности. Хотя женщины во всех обществах также оцениваются посредством неких строгих половых стандартов, достаточно редко их статус как женщин формирует их оценку. Женщины, которых находят недостаточно соответствующими принятым стандартам, женщины-девианты, могут быть подвергнуты критике как аморальные, они могут быть названы «неженственными», они могут быть осуждаемы и подвергнуты неким подходящим к ситуации санкциям. Однако в достаточно редких случаях их право на гендерную идентичность оспаривается в столь публичной и драматичной форме, как это обычно случается с мужчинами. Известной малочисленности лингвистических ярлыков, которые применяются в отношении женщин, отвечают эпитеты «бесплодный», «женоподобный», «женственный», «выхолощенный» и так далее, демонстрирующие эту архетипическую разницу между половыми оценками по всему миру. И, между тем, для мужчины гораздо более унизительно, чем для женщины, когда подвергается сомнению его соответствие половой роли - а происходит это куда чаще.
882
Возможно, не следует преувеличивать разницу между мужским и женским, «женственность» - это также нечто, что достигается женщинами, которые ищут социального одобрения. Однако как социальная икона женственность, кажется, все-таки оценивается иначе. Она всегда отсылает к паттернам украшения тела, сексуального завлекания партнера или другим по существу «косметическим» типам поведения, которые увеличивают в большей степени, нежели создают, присутствующее уже качество характера. Аутентичная женственность редко требует испытания, доказательства действием, конфронтации с опасными врагами. Она не требует публично разыгрываемого соперничества по типу «победить или умереть». Не требуя преодоления неких травматических тестов, женственность скорее конструируется как некая биологическая стартовая данность, которая может быть культурно рафинирована или приращена.
Испытания мужественности: обзор
Прежде чем пойти дальше, нам следует рассмотреть несколько примеров проблематичной мужественности. Наша первая остановка - на острове Трак, маленьком атолле в южной части Тихого Океана. Алчные рыболовы, люди, которые населяют остров Трак, веками кормились морем - они рыбачили и ныряли. Согласно свидетельствам антропологов, которые жили среди них, мужчины острова Трак буквально одержимы своей маскулинностью, которую они почитают большим счастьем.
Чтобы приобрести имидж «мужественного», мужчины обязаны рисковать своей жизнью или конечностями и быть поглощенными «сильными», «мужскими» мыслями в их туземном понимании. [9] Соответственно, такие мужчины бросают вызов судьбе, отправляясь рыбачить глубоко в море на утлых челноках и охотятся в безрассудном одиночестве в водах, кишащих акулами.
Если кто-либо из мужчин отказывается от подобного путешествия, его товарищи, мужчины или женщины, насмехаются над ним и называют его дегенеративным или инфантильным. Пребывая на земле, молодежь мужского пола на острове Трак проводит время в праздных ссорах, пьянстве и поисках возможностей для сексуальных завоеваний, каковые призваны закреплять ее «мужской» имидж. Если кто-либо проваливается в одном из этих дел, другие насмехаются над ним в следующих выражениях: «Ты мужчина? А ну-ка, пойдем, сейчас я заберу твою жизнь!». [10]
883
Вдалеке от острова Трак, в Эгейском архипелаге на острове Калимнос, живут люди, столь же привязанные к морю и живущие ловлей губок на продажу. [11] Мужчины острова Калимнос ныряют на глубину без помощи специального оборудования, наличие которого между тем, подвергается осмеянию. Ныряние за губками является весьма рискованным делом, поскольку множество мужчин на всю жизнь остаются инвалидами из-за кессонной болезни. Однако, на это всем наплевать: мужчины одержимы своей драгоценной мужественностью, которая предполагает презрение к смерти. [12] Молодые ныряльщики, которые отваживаются принимать меры предосторожности, высмеиваются как женственные и подвергаются глумлению со стороны своих товарищей.
Мы видели два мужских сообщества, связанных с морем. Давайте теперь перенесемся в другие места, например, в континентальную черную Африку, где место рыболовства в жизни людей занимает скотоводство. В Восточной Африке мальчиков из множества занятых разведением крупного рогатого скота племен, включая масаи, рандиль, джи и самбуру - забирают от матерей и подвергают кровавой церемонии обрезания, посредством которой они становятся «настоящими» мужчинами. Мальчики должны вытерпеть процедуру не шелохнувшись и не выказав никаких эмоций под ножом. Если мальчик кричит, когда отрезают его крайнюю плоть, даже если он просто моргает или поворачивает голову, он опозорен на всю жизнь. В этом случае он считается недостойным быть мужчиной и весь его род клеймится позором, как род, который взрастил слабака. После этого достаточно публичного и сурового испытания, мальчики, подвергающиеся инициации, изолируются в специальных домах, расположенных в диких местностях. Там, вооруженные лишь собственноручно произведенными орудиями, они изучают азы ответственной мужественности: учатся красть скот, ездить верхом, убивать, выживать в буше. Если их обучение признается удачным, они возвращаются в общество как мужчины. И только после этого им разрешается брать себе жен.
Другой драматический пример из африканской жизни связан с Эфиопией: амара, племя, разговаривающее на языке, принадлежащем к семитской группе, занимается сельским хозяйством. Племя амара разделяет весьма страстные представления о маскулинности, которая носит название « wand-nat». Идея маскулинности включает в себя представления об агрессивности, выносливости и дерзком, «смелом действии» перед лицом опасности, что по сути означает императив никогда не отступать перед угрозой. [13]
884
Чтобы продемонстрировать свой wand-nat, молодежь племени амара должна принимать участие в церемониальной порке, которая носит название buhe. [14] Во время церемонии порки, в которой должны принимать участие все здоровые юноши племени под угрозой потери репутации, воздух наполняется посвистом розги. Лица становятся обезображенными, уши - оборванными, на теле появляются красные рубцы. [15] Любой знак малодушия встречается насмешками и передразниванием. Если этого недостаточно, юноша амара должен подтвердить свою вирильность посредством истязания своих рук горячими углями. [16] Именно таким грубым образом мальчики актуализируют бытующий в племени амадэа «идеал маскулинности». [17]
Однако, этого жестокого испытания недостаточно для возмужалых эфиопов. Помимо демонстрации физической стойкости и смелости в церемонии buhe, юноша должен продемонстрировать свою потентность в первую брачную ночь, потрясая окровавленной простынею перед собравшейся родней в знак осуществления брачных отношений. [18] Помимо попутной демонстрации действенности невесты, этот церемониал дефлорации является как бы талисманом маскулинности для жениха из племени амара. Доказательства маскулинности в племени амара, как и на острове Трак, и сексуальные, и связанные с насилием, которые осуществляются и на поле боя, и на брачном ложе, должны быть недвусмысленно обнародованы, «задокументированы» и признаны группой. В противном случае герой - не мужчина.
На другом краю земли, на высокогорьях Меланезии, мальчики подвергаются весьма сходным испытаниям перед тем, как вступить в клуб избранных под названием мужчины. На высокогорьях Новой Гвинеи мальчиков забирают от матерей и вынуждают пройти через серию весьма брутальных ритуалов маскулинизации. [19]Эти испытания включают в себя порку, битье и другие формы издевательств со стороны более старших мужчин, которые мальчики должны выносить стоически, молча. Как и в Эфиопии, на теле остаются рубцы, кровь течет рекой. Между тем, горцы Гвинеи верят, что без такого вмешательства мальчики никогда не возмужают, не станут мужчинами, а навсегда останутся слабыми и инфантильными. Настоящим мужчиной не рождаются, им становятся, - считают горцы.
885
Параллели
Можно быть уверенным в существовании некоей контекстуальной общности, которая объединяет эти несколько примеров. Амара, масаи и горцы Новой Гвинеи имеют одну общую особенность, которая лежит по ту сторону акцентуации мужания: все они - свирепые воины или же были ими в совсем недавнем прошлом. Все эти кровавые ритуалы приготовляют молодежь к идеализированной жизни воинов, которая ждет их. При этом практически очевидно, что некоторые западные цивилизации также ставят изнеженную молодежь перед задачами, требующими жестокости, чтобы вовлечь их в военную карьеру, как, например, в военно-морском флоте ПИТА. [20] Без сомнения, все эти ритуалы призваны служить милитаристическим культурам или кастам. Но давайте рассмотрим еще один пример из африканский жизни.
Среди сравнительно миролюбивых бушменов !кунг на юго-западе Африки мужество также рассматривается в качестве награды для тех, кто прошел испытания. [21] Называя себя «безвредными людьми », эти не склонные к жестокости бушмены тем не менее никогда не забывают о войне. [22] У них нет оружия, они без одобрения смотрят на физическое насилие (которое, однако, иногда все-таки допускается). И даже в такой культуре, культуре, которая ценит толерантность и кооперацию между всеми членами сообщества, мальчики должны заслужить право называться мужчинами, пройти через испытания на опытность и выносливость. Каждый их них должен убить в одиночку сопоставимого по размерам взрослого самца антилопы, то есть совершить действие, требующее смелости и твердости. Только после этого первого убийства антилопы мальчик признается мужчиной и получает право взять себе жену.
Другие примеры акцентирования мужественности среди невоинственных людей могут быть обнаружены в Новом Свете, среди аборигенов Северной Америки. Среди не склонного к насилию племени фокс, которое проживает в штате Айова, «быть мужчиной» также довольно сложно. [23] Исходя из строгих стандартов достижений в делах племени и его экономической деятельности, считается, что настоящий мужчина должен быть «Большой Невозможностью». Эти слова означивают статус, которого реально может добиться лишь малое число наиболее ловких. [24] Другой пример из жизни американских индейцев отсылает нас к племени тива из штата Нью-Мексико, также известному как индейцы пуэбло.
886
Эти тихие фермеры, известные сегодня благодаря их умиротворяющей культуре, отринули милитаристический настрой еще в прошлом веке. Однако и они ставят своих мальчиков перед множеством испытаний перед тем, как назвать их мужчинами. В возрасте от двенадцати до пятнадцати мальчиков из племени тива забирают из дома. Над ними свершают обряды очищения, а затем их беспощадно секут «духи качина» (то есть их переодетые отцы). Каждый мальчик раздевается догола и его бичуют четырежды посредством довольно жестокой кжковой розги, которая разрывает кожу до крови и оставляет несходящие шрамы. Юноши должны безропотно переносить побои, чтобы показать силу своего дуэса. Тива говорят, что этот ритуал превращает мальчиков в мужчин и без него мужественность мальчиков остается под сомнением. После того, как мальчики прошли испытания, духи говорят каждому: «Теперь ты мужчина. Тебя сделали мужчиной!», [25]
Хотя для девочек тива существует особый обряд инициации (кстати говоря, не связанный с насилием), в отношении них не существует соответствующих представлений насчет того, что девочки должны быть сделаны женщинами. Никакой «большой невозможности» для них не существует. И для тива, и для фокс, как и для других сообществ, о которых шла речь выше, женственность - это то, что развивается естественно и не нуждается в культурном вмешательстве, чье предопределенное наступление в виде месячных скорее празднуется ритуалом, чем вызывается им. [26]
Однако нельзя сказать, что такие настойчивые усилия по утверждению себя в качестве мужчин характерны только для первобытных сообществ или для обществ, расположенных на границах цивилизации. В урбанистической Латинской Америке, говорит нам Оскар Льюис, мужчина также должен ежедневно доказывать свою мужественность посредством противостояния, вызова, всяческих выпадов; даже к собственной смерти мужчина должен прийти «улыбаясь». [27] Помимо того, что он должен быть жестким и смелым, готовым защищать честь своей семьи по малейшему поводу, мексиканец-горожанин должен, как и мужчины амара, вести себя соответственно в сексе и быть отцом множества детей.
Такой образ мачо довольно часто эксплуатируется среди крестьян и жителей деревни, проживающих в Средиземноморье, колыбели античной цивилизации. На Балканах, например, категория «настоящий мужчина» определена довольно однозначно. Настоящий мужчина - это тот, кто много пьет, свободно тратит деньги, смело дерется и содержит большую семью. [28] Таким образом мачо демонст-
887
рирует «неукротимую мужественность», которая выделяет своего носителя из числа женоподобных псевдомужчин. [29]
В восточном Марокко настоящего мужчину можно «отличить» от изнеженных собратьев на основании его физической силы и героического поведения в сферах, связанных с воинственностью и сексом. Многочисленные деяния таких «мужественных мужчин» воспеваются в стихах, которые исполняются при большом стечении народа на праздниках. Таким образом мужественность там становится чем-то вроде объекта общественного почитания. [30] Аналогичным образом бедуины Западной Пустыни Египта отличают «настоящих мужчин» от презренных слабаков, которые в принципе «не мужчины».
Настоящий мужчина-бедуин дерзок и смел, он не ведает страха. Такой мужчина утверждает свою волю любой ценой, он не пасует ни перед каким вызовом, его основные атрибуты - это «уверенность в себе и потенция». [31] На другом берегу того же моря, на христианском Крите, мужчины в деревенских закусочных гордо распевают победные песни своей мужественности. Их самовосхваление было даже охарактеризовано Майклом Херцфильдом как «поэтика мужественности», [32] Демонстрация «мужской самости» на Крите включает в себя воровство лодок, обзаведение большой семьей и плутовство в играх на испытание удачи и опыта в отношении других мужчин. [33]
Примеры подобной жесткой мужественности, а также ее наиболее знаковых качеств можно приводить бесконечно, обращаясь к любого рода контекстам. Среди почти всех сообществ, с которыми только знакомы антропологи, мужественность - это некий драгоценный и в тоже время неуловимый статус, лежащий по ту сторону собственно биологической принадлежности к мужскому полу. Это некий увещевательный, зовущий имидж, который вдохновляет и мальчиков, и мужчин и который, в соответствии с требованиями их культур, является мерой их принадлежности к ним. Между тем, это столь акцентированное и дающееся с боем качество варьируется по своей интенсивности от культуры к культуре. Оно весьма резко маркировано в южной Испании, Марокко, Египте и в некоторых других средиземноморских культурных традициях. Однако в других культурах зачастую оно реферирует к внутренней ненадежности, к чему-то, что нуждается в достаточно драматичном доказательстве. Его верификация зачастую проблематична, покоится на довольно негибких кодах решительного действия в различных сферах и ролях мужской жизни - мужа, отца, любовника, добытчика, воина. Помимо прочего, для означивания статуса «мужчины» со всей необходимостью существуют также мужчины, которые провалили испытания.
888
Они выполняют роль негативных примеров, являются «мужчинами упадка», «мужчинами-которые-не-мужчины». Над ними смеются, чтобы инспирировать конформность в отношении славного, сияющего идеала.
Возможно, эти несколько театральные пути к мужественности с первого взгляда покажутся нам слишком эксцентричными. Но по сути они едва ли удивят большинство англоязычных читателей, поскольку и мы также имеем свою традицию становления мужского и в поп-культуре, и в литературе. Хотя мы, возможно, избрали менее цветастые способы выражать свои представления, нежели те, что предпочли амара или жители острова Трак, мы также заботимся о мужественности как о некоем «искусственном» состоянии, как о некоем вызове, который следует принять, как 6 призе, который может быть завоеван после жестокой борьбы: может, не как о «большой невозможности» , но, по крайней мере, как о чем-то достаточно проблематичном.
Давайте рассмотрим социальную страту, к которой принадлежали люди, весьма отличающиеся от тех, о которых мы говорили выше - мелкое дворянство Англии последнего столетия. Мальчики, принадлежащие к этому классу, традиционно подвергались весьма сходным испытаниям на пути к своему маскулинному величию. В достаточно нежном возрасте их забирали из семьи (как в восточной Африке или на Новой Гвинее) и отсылали на целые годы в удаленные земли, чтобы там они могли познать жизнь. Такими «отдаленными землями» были публичные пансионы, где процветали кровавые ордалии, включавшие в себя и физическое насилие, и «дедовщину». Все это в комплексе обеспечивало доступ мальчиков к «социальному состоянию мужественности», которое, по мнению родителей этих мальчиков, не могло быть достигнуто никакими иными способами. [34] По всеобщему мнению, этот жесткий тренинг воспитывал в молодых оксбриджских аристократах уверенность в себе и твердость духа, которые были им необходимы для того, чтобы управлять Британской Империей. Именно таким образом создавалась «способная к службе элита, задуманная так же, как самурайство». [35] Даже в викторианской Англии, культура которой отнюдь не тяготела к кричащим и избыточным действиям, мужественность рассматривалась как некий искусственный продукт, производство которого сопряжено с аскетическими тренировками и испытаниями.
Весьма сходные идеи вдохновляли педагогов по обе стороны Атлантики, например, основателей института бойскаутства. Их общей целью, согласно брошюрам и руководствам этой организации,
889
было «делать больших мужчин из маленьких мальчиков» путем поощрения «независимой маскулинности». Таким образом, предполагалось, что от природы таких трансформаций ожидать наивно. [36]
Эта одержимость моралью маскулинизации в англоязычном мире довольно скоро переползла с современных ей реалий на реалии времен Иисуса Христа, который изображался на границе веков как «мужчина, превосходящий всех мужеством», атлетически сложенный, агрессивный, когда это необходимо, а вовсе не как «князь мира-любой-ценой». [37] Английский публицист Томас Хьюэс распространялся о мужественности Христа в довольно напыщенных выражениях, в то время, как его коллеги лезли из кожи вон, изображая христианство «сильной», «мужской» верой. [38] Набожные и склонные к простоте английские протестанты во всеуслышание провозглашали свою «сильную» религию в качестве противоядия против того, что Чарльз Кингсли высмеивал как «изощренную, лепечущую, упадническую изнеженность», [39] Не только мальчики, но и религиозные воззрения и даже боги должны были быть сделаны маскулинными, в этом никто не сомневался. Тема маскулинности проходит красной нитью сквозь основное течение британской литературы того времени, особенно кричащи эти интенции у Киплинга, как, например, в следующих строках из стихотворения «Если»:
Мой сын, коль сможешь ты в минуту
Вложить все шестьдесят секунд не зря,
То все, что на Земле да, и сама Земля,
Твоими станут, и, что даже больше -
Мужчиною ты станешь, о мой сын! [40]
Следовательно, несмотря на все великие деяния, быть киплинговским мужчиной гораздо почетней, чем владеть Землей. Таким образом, настоящая имперская мужественность весьма тесно связана с идеей построения Империи.
Тема маскулинного героизма из стихотворения «Если» весьма охотно эксплуатируется и сегодня, в американской популярной культуре среднего класса. Возьмем, например, то последовательное напряжение, которое создается в американской литературе вокруг маскулинных Bildungsroman - романов воспитания. В центре таких романов обычно находится восхождение к сияющим вершинам мужественности под умелым руководством мудрых старших, при этом восхождение всегда аккомпанируется угрозой провала, неудачи, которая все время подзвучивает задний сюжетный план.
890
Этот жанр наиболее ярко репрезентуют романы Эрнста Хемингуэя, особенно показателен в этом смысле цикл рассказов про Ника Адамса. То же можно сказать и о романах других его современников, таких, как Вильям Фолкнер и Джон Дос Пассос, не говоря уже о творчестве эпигонов Хемингуэя, таких, как Стаде Теркел, Норман Мэйлер, Джеймс Дики, Фредерик Эксли и, в еще более молодом поколении - Роберта Стоуна, Джима Харрисона и Тома Макгуэйна. Таким образом, прародителем этой «школы мужания» в американской литературе был Папа Хеменгуэй (если, конечно, сбросить со счетов Джека Лондона), а впоследствии она была успешно выпестована его приспешниками. [41] Сейчас мы наблюдаем третье или четвертое поколение литераторов, разрабатывающее эту золотую жилу. [42]
В современной литературной Америке мужественность также весьма часто является объектом активной мифологизации, эдаким Святым Граалем, выкованным в результате длительных и весьма энергичных усилий. Возьмем, например, парадигматическое утверждение Нормана Мэйлера: «Никто еще не рождался мужчиной. Мужественность нужно заслужить. Обретенная мужественность означает, что ты был достаточно хорош, достаточно смел». [43] Помимо того, что это утверждение вторит речениям британских и американских духовных предков писателя, оно также артикулирует и оставшиеся не беллетризированными сантименты людей из племен амара, рыбаков с острова Трак, африканских бушменов и членов бесчисленного количества обществ, которые совсем не похожи друг на друга за исключением одного - все они одержимы «задачей испытания мужественности». [44]
Может быть, некоторые из нас с иронией посмотрят на пафос-ность и театральность Нормана Мэйлера, которая к лицу скорее второкурснику, однако при всем этом нельзя не признать, что Мэйлер играет на тех же струнах, звуки которых пронизывают ткань множества культур, в том числе и нашей собственной. Ошибкой было бы думать, что мэйлеровские воззвания являются характерными лишь для какой-либо одной социальной страты американского общества. Как сказал поэт Леонард Кригель в своей весьма показательной книге, посвященной мужественности в Америке, «для каждого поколения, не только для нашего собственного, мужественность - это нечто, чего следует добиться». [45]
Оглянемся назад, например, на культурные ценности американского Юга до начала Гражданской войны. Южане, вне зависимости от того, к какому классу они. принадлежали, делали немыслимый культурный акцент на таком неуловимо-эфемерном понятии, как
891
мужская честь, как на чем-то, что определяет характера южанина, как на чем-то, за что стоит драться. В самом деле, Бертран Виятт-Браун в своей книге Честь южанина (1982) убедительно показал, что эта повышенная чувствительность к вопросам чести была основным фактором южного «раскольничества», а значит - важным и вдобавок недооцененным фактором, повлиявшим на ход истории США. [46] Защита южной «мужественности» была фактически предложена еще писателями-конфедератами того времени, включая Чарльза С. Джонсона, пламенного агитатора из Южной Каролины, как оправдание поползновения Юга к политической сепарации и, в конечном итоге, к войне. [47] Разумеется, сходные идеалы взлелеивались и в приграничном фольклоре американского Запада, и в прошлом, и в настоящем» иллюстрацией чего могут служить бесконечные ковбойские эпосы. В Америке этот героический имидж обретенной мужественности был подвергнут проблематизации феминистками и самими так называемыми «освобожденными мужчинами», [48] Однако несмотря на это десятилетиями он был широко легитимирован в США культурными установками, варьирующимися от итало-американской гангстерской культуры до голливудских вестернов, сказок о частных детективах, нынешних образов Рэмбо, детских суперменских кукол и игр - и все это слишком глубоко укоренилось в психике мужчин Америки. Как верно заметил антрополог Роберт ЛеВайн, мы имеем дело с организацией культурных принципов, которые функционируют слаженно как «мета-миф в границах нашей собственной культуры». [49] Однако, принимая во внимание тот ряд сходств, который объединяет американские представления о мужественности с аналогичными им представлениями, бытующими в других культурах, можем ли мы отбросить вторую часть утверждения ЛеВайна про «границы нашей собственной культуры»? Можем ли мы говорить вместо этого об архетипе или «глубинной структуре» маскулинности, как это делает Эндрю Толсон? [50] И если так, то что же объясняют все эти сходства? Почему существуют все эти испытания, все эти пробы, все эти добровольные агонии игр в мужчину? Почему от культуры требуется такая бездна внушений и мотиваций для того, чтобы произвести на свет «настоящего мужчину»? Что сказать про «официальную» мужественность, которая требует таких усилий, такого вызова, таких инвестиций? Почему мужественность является состоянием столь желанным и почему в то же время звание «мужественного» присваивается с такой неохотой в таком количестве обществ? Это - некоторые их тех вопросов, которые я хотел бы здесь рассмотреть. Только широкое использование компаративного подхода может дать инструменты для поиска ответов.
893