Вопросы методологии. Идеальный материализм
Методический наброс.
Ув. Андрей Исследователь задал вопрос: отчего отечественные историки склонны к объяснению "через дурака"? Вопрос любопытный. Попробую ответить, тем более что некоторые идеи крутились в голове и раньше. Тема острая, постараюсь быть предельно осторожным.
Для начала: не претендую на хорошее знание общего положения дел в современной отечественной истории как области знания, и даже в военной истории. Приведённое ниже - комментарий к результатам наблюдения за творчеством ведущих отечественных историков флота и за многочисленными сетевыми дискуссиями.
Далее, как справедливо замечают Гуч и Коэн, "криминализация" военной истории, с начальником в роли обвиняемого - наиболее распространённый способ объяснения, в этом смысле мы не уникальны. Внимание к персоналиям в истории вообще естественно. В случае с военной историей эффект усиливается из-за догмы ответственности: начальник отвечает за всё, с кого же ещё и спрашивать. При этом принципиальная проблема - ответственность не тождественна возможности - зачастую ускользает от внимания.
Персональный подход популярен, и в рамках этого подхода можно создавать прекрасные произведения. Например, одна из главных идей "Сломанного меча" сугубо персональная: Паршалл и Тулли хотели снять часть вины с Нагумо и переложить её на Ямамото. Что не помешало им написать хорошую книгу. Принадлжащее перу Ландстрома "оправдание Флетчера" и вовсе - лучшая книга об авианосной войне 1942 г., которую мне доводилось читать. Рекомендовал, и ещё раз рекомендую.
Тем не менее персональный подход ограничен. Альтернативные подходы - напр., культурный или организационный - не используются. И речь не идёт о сознательном отказе от известных подходов. Иные варианты попросту не рассматриваются. Это можно увидеть, например, в словах А.В. Платонова:
...любое произведение искусства, в том числе военного, всегда имеет конкретного автора. Последний вывод важен для того, чтобы в будущем не дать себя убедить, с одной стороны, в том, что тот или иной благоприятный исход из тяжелейшей ситуации - это везение; с другой стороны, что причина поражения - это просто роковое стечение обстоятельств.
Единственной альтернативой концепции "авторского произведения" видится некое объяснение через обстоятельства. Разумеется, при таком наборе альтернатив персональный подход представляется куда как более продуктивным.
Соответственно, возникает вопрос: отчего иные методы остаются вне поля зрения? Вероятно, это - во многом результат специфической траектории развития общественных наук в Советском Союзе. Наше методическое наследство - это плохо поданный, да хорошо усвоенный исторический материализм.
Незаметная проблема
Да, СССР распался уже тридцать лет как, а гласность и ускорение наступили ещё раньше. Однако, тяжёлое методическое наследство отечественной истории никуда не делось. Потому, что соответствующая проблема не была в полной мере осознана. Отечественный историки видели две явные проблемы - "марксистский ритуал", обязательные цитаты классиков во введении, и идеологическая цензура. Избавление от этих проблем показалось достаточным.
С историей до 1917 г. всё было вообще просто. Раньше нужно было писать плохо про Николая I и Александра III, теперь - можно хорошо. Чего ещё желать? С историей советской процесс был чуть более замысловатым, и его можно проиллюстрировать на том, как наши военные историки - из числа лучших - видят основные достоинства "нового подхода". Они, по сути, сводятся к трём пунктам:
1) можно делать критические замечания;
2) можно использовать рассекреченные отечественные документы;
3) можно использовать иностранные документы.
И всё. Подобное изложение сути нового подхода можно встретить хоть у А.В. Исаева, хоть у М.Э. Морозова. Между тем, это - необходимые, но отнюдь не достаточные составляющие по-настоящему современного исторического исследования. Лишённые выбора альтернатив, отечественные историки - и сетевые комментаторы - неосознанно используют марксистско-ленинскую интепретацию истории. Что выглядит особенно грустно - или забавно, тут уж от наблюдателя зависит - когда в рамках этой интерпретации мыслят люди, открыто демонстрирующие критическое отношение к советской идеологии. Просто потому, что мыслить иначе не умеют и не знают, что иначе - можно.
Рудименты исторического материализма
Одна из центральных идей марксистско-ленинской интепретации, по-прежнему широко распространенная - идея об определяющему значении "объективных факторов", "движущих сил истории". На популярном уровне вырождающая в жёсткий детерминизм. Например? "Первая мировая война была неизбежна". "Столкновение Великобритании и Германии в Первой мировой было неизбежно". "Вторая мировая была неизбежным следствием Первой". "Победа союзников во Второй мировой была неизбежна".
Разумеется, любую из перечисленных выше фраз можно встретить и за рубежом. Разница - в том, что у нас альтернативные прочтения если и встречаются, то воспринимаются как маргинальные. С ходу. Иные интерпретации не воспринимаются как серьёзные. Хотя они есть.
Приведу ещё один пример, который поближе к нашей теме. Вот ещё одна классическая детерминистская интерпретация: "в 20-х СССР вынужден был отказаться от попыток создания сильного флота из-за экономических проблем и печального положения дел в промышленности". Полагаю, примерно каждый первый в этот момент скажет что-то типа "разумеется". Само по себе это воспринимается как факт. На деле же речь идёт о двойной инетпретации: историки инетпретериуют интерпретацию советским руководством сложившейся ситуации. А потом ещё простой человек в Сети интерпретирует интерпретацию историками интерпретации политиков.
Чтобы показать ограниченность подхода, представим себе альтернативный, но вероятный сценарий: в начале 20-х из состава Морских сил РККА исключают и продают на металл все линкоры и крейсеры, даже "Аврору". Это было вполне возможно. Безличная интерпретация "тяжёлое экономическое положение не позволяло СССР содержать крупные корабли" показалась бы в этом случае столь же убедительной, как и приведённая в предыдущем абзаце. Хотя и была бы неверна. Однако концепция "движущих сил", определяющих объективный ход истории, сидит в наших головах так крепко, что интерпретация из первого предложения предыдущего абзаца просто не подвергается сомнению, не воспринимается как предмет обсуждения.
Ещё одно важное следствие концепции объективного хода истории - отсутствие представления о возможности интепретации как таковой. Популярное выражение "беспристрастный и объективный анализ" предполагает, что ход исторического процесса можно описать единственно верным способом. На деле же, "беспристрастный и объективный анализ" обычно означает, что аналитик попытается заменить негативную интерпретацию позитивной, или наоборот. Между тем, иная интепретация отнюдь не подразумевает смену оценок. Однако, если фраза про "новую оптику" в иностранных книгах уже набила оскомину, то у нас о таком говорят примерно никогда.
Поясним, опять же, на примере. Ямамото и Мидуэй. В рамках стандартной "операционной концепции" можно сказать так: "японцы проиграли Мидуэй потому, что Ямамото поставил на внезапность всё, а при планировании использвал "метод намерений", вместо "метода возможностей"". В рамках организационной модели можно сказать так: "японцы проиграли из-за конфликта руководства Соединённого флота и МГШ, вылившегося в составление компромиссных планов операций". В рамках культурной модели можно сказать так: "японцы проиграли в силу особенностей флотского этоса, сформированного под влиянием японской культуры как таковой, и особого культурного эффекта цусимского успеха". Перед нами - три разные интерпретации, которые, подчеркнём отнюдь не явлются конкурирующими. Они дополняют друг друга. А разные авторы в разное время уделяли внимание каждой из них. Стоит, пожалуй, подчеркнуть: все известные модели интерпретации истории являются интуитивно понятными. И наши историки могут к ним прибегать. Интуитивно. Но структурированную методическую мысль, сознательный и аргументированный выбор между моделями, которые поименованы и описаны, мы видим... нечасто.
Учиться и только учиться
Исторический материализм, на мой взгляд, является интересным вариантом рассмотрения истории. Проблема возникает из-за того, что, как таковой, он отнюдь не универсален. Объяснение масштабных процессов вроде возникновения "буржуазных революций" может быть привлекательным. Однако, уменьшение масштаба приводит к тому, что система сбоит. На уровне военной истории, при анализе кампаний и тем более отдельных сражений идеология "движущих сил истории" оказывается бесполезной.
Так возникла специфическая "проблема советской военной истории". Заключавшаяся вовсе не в том, что текст должен был соответствовать идеологическим установкам. А в том, что одобренный методический аппарат не годился, иного не было. А военную историю писать приходилось. В результате отечественная военная история могла использовать всего три варианта объяснения.
Первый - наш любимый "системный кризис". Идея о том, что сложные общественные процессы влияют на военную организацию и результаты её использования, неплоха сама по себе. Однако она имеет ограничения, в первую очередь - если речь идёт о прикладной военной истории. Военные хотят извлечь урок из прошлого. Но какой урок извлечёт для себя будущий адмирал, узнав, что Цусима - это "не просто военное поражение, а крах самодержавия?"
Второй - технократическая интерпретация. Развитие техники вполне себе тянет на тот самый "объективный процесс", несущий адмиралов и генералов по реке судьбы. В рамках этого подхода, сопряжённого с представлением о безусловной объективности исторического опыта, инерпретируют, скажем, события Первой и Второй мировой на море. "Опыт войны показал, что главной ударной силой флота стали подводные лодки и авиация". Результаты получаются своебразные. Н.Б. Павлович, например, написал обзор развития тактики флота во Второй мировой, не упоминая ни одного адмирала! Словно техника задавала тактику, помимо воли использовавших её людей - и, соответственно, не могла быть использована иначе. С другой стороны - самое пристальное внимание отечественных историков именно к технике, каковая кажется безусловно главным персонажем. Или, например, М.Э. Морозов, прочитав интересную лекцию о местве ВМФ в структуре вооружённых сил СССР, в финале внезапно завёл традиционный разговор о нехватке тральщиков.
Третий вариант был предложен Лениным: "учиться военному делу настоящим образом". Именно так в отечественной школе военной истории возник своебразный парадокс. Вроде бы примитивный исторический материализм сводит роль личности к нулю. А, между тем, ведущие наши историки, взявшись за сложное дело объяснения неудачи, фокусируют внимание на уровне подготовки командных кадров. Это происходит потому, что итоговый вывод, соответствующий ленинскому лозунгу, кажется единственно возможным вариантом "извлечения урока из ошибок". Между тем, вывод сам по себе тривиальный, и не требующий болезненного обоснования через публичный разбор трагедии.
Случай Мединского
Перейдём к рискованным заявлениям. Методическое бессилие нашей военной истории было неплохо продемонстрировано "случаем Медицинского". Военно-истрическое сообщество несколько скептически (хехе) относится к его деятельности. Между тем, Мединский предложил новую концепцию истории, концепцию "неизбежности мифа". К слову, более чем не-марксистскую. Так вот, при обилии смешков, шпилек и возмущения концептуальную, философскую критику идеи Мединского я лично не видел. Высказанное явно сомнение в существовании объективной исторической правды оказалось столь оглушительным, что обосновать альтернативный подход не получилось.
Методическая защита
И обратим, наконец, внимание на слона в комнате. Тем более, что Мединского уже вспомнили. Да, в России общество относится к истории по-особенному. Да, пристальное внимание истории уделяет и государство. Да, Мирослав Эдуардович, оправдывающийся в конце своей лекции перед комментаторами ютуба и ещё кем-то невидимым - это очень грустно. Историк калибра Морозова не должен оправдываться.
Однако, методическое обоснование публичного обсуждения наших военных неудач представляется слабым. Оно, собственно, сводится к идее о том, что "мы должны изучить ошибки прошлого, чтобы не повторить их в будущем". Первая проблема - в том, что из этого тезиса не вытекает необходимость публичного обсуждения. Вот, пусть военные изучают в секретных книгах (как оно и было раньше). Вторая проблема - в том, что это обоснование содержит неявное и не обязательно верное утверждение: "причиной неудачи были персональные ошибки". Такова нулевая гипотеза исследования, и она уже содержит в себе неизбежное "объяснение через дурака". Которое может показаться обидным и травмирующим.
Это, опять же, было хорошо видно в финале последней лекции Морозова. Он выдвигает гипотезу о том, что печально известная операция "Верп" была затеяна по инициативе Н.Г. Кузнецова, который хотел доказать Сталину, что крупные корабли флота могут быть полезны. Морозов говорит об этом чуть не вполголоса. Очевидно, потому, что сам считает это чем-то неправильным и неслыханным.
Между тем, "организационные" мотивы военных операций - дело обычное. Примеры подобных решений можно найти и у несчастного Персано, и у неоднозначного Шеера, и у несравненного Того. Собственно, Редер - с которым Морозов сравнивал Кузнецова - в сентябре 1939 г. написал в дневнике что-то в духе "наш флот может только с честью погибнуть, чтобы доказать свою нужность будущим поколениям".
В контексте указание на ведомственные мотивы Кузнецова уже не выглядит столь скандальным. Однако, здесь можно возразить: Морозов физически не может знать историю всех других флотов так же хорошо, как нашу. Поэтому ему трудно давать такие комментарии. Это, безусловно, верно. И здесь как раз можно увидеть ту пользу, которую даёт методическая подготовка. "Организационная модель", интерпретация решений через ведомственные интересы сегодня - дежурный инструмент в арсенале иностранного военного историка. Обязательный элемент программы. Каждое решение руководителя крупной организации необходимо рассматривать и с этой точки зрения. И в каждом решении будет толика "ведомственных интересов". Достаточно знать о самом подходе, чтобы снять напряжение, возникающее при чисто персональном подходе.
Это - частный пример, иллюстрирующий общую идею. "Смена оптики" - ещё раз - не обязательно есть смена персональных оценок. Она может подразумевать отказ от персональных оценок как таковых. Переход к извлечению уроков на уровне "теории систем" или "исследования принципов", например. Методическая подкованность позволяет, помимо прочего, снизить накал страстей (см. демонстрацию см. по тегам "Цусима" и "русско-японская война"). Хотя и не гарантирует отсутствие неприятностей у военного историка. Это печально, но... тут мы, пожалуй, и остановимся.
P.S. Комментарии, как всегда, приветствуются, но - на всякий случай - просьба слона в комнате не тревожить без надобности. Огнетушитель у меня под рукой.