Отчёт за пять лет
Хорошо потрудились.
На днях - точнее, 18 июля - исполнилось пять лет с тех пор, как мы начали с цитаты. А ровно пять лет назад, 27 июля, здесь была основана библиотека. Это, как говорится, с одной стороны. За это время мы взобрались на немыслимые дотоле высоты - наши тексты цитировали журналы, а наши картинки печатают в книгах. В общем, несмотря на, не удержусь от соблазна подбить некоторые итоги нашего perfect run. Подбивать буду, вполне сознательно, "по памяти" - иными словами, ниже не то, что удалось сказать, а то, что хотелось сказать. Насколько второе соответствует первому - каждый пусть решает сам.
Главный результат исторической работы
Первый итог будет методическим. Не знаю, как там у профессионалов, но в среде любителей, кажется, главным итогом работы историка и по сей день считается сообщение факта. Это - ошибочное, на мой взгляд, представление. Главным результатом работы историка является сжатая интерпретация фактов, которая и остаётся в голове читателя навсегда - в отличие от набора фактов, каковые упомнить во всей полноте просто невозможно. Что-то вроде "Рожественский - самодур и бездарь" или "Бисмарк" - лучший из когда-либо построенных линкоров". Посему главной задачей историка является концептуализация: формулировка интерпретации фактов и установление взаимосвязи этих фактов с нашими общими представлениями о мире. И если тот или иной историк даёт нам ключевые концептуальные формулировки ("структуру аргумента", как пишут за бугром) - то это хороший историк. Если нет - то нет. Вот в этом ключе и попробуем подбивать.
Невыносимая сложность авианосца
Линкор против авианосца - лучший мореманских холиваров планетарного масштаба. Поучаствовали в дискуссии и мы. Выработанная ключевая концепция может быть сформулирована следующим образом: "поскольку господство в воздухе не тождественно господству на море, авианосец (самолёт) в принципе не мог заменить линкор". Эта концепция нравится мне тем, что оказывается очень продуктивной: если авианосец не заменил линкор, что же тогда случилось?
Короткий ответ - авианосец дополнил линкор - не выглядит вполне удовлетворительным, однако, в силу чрезвычайной сложности феномена под названием "флот Второй мировой" дать ответ вполне удовлетворительный едва ли возможно. Тем не менее, поиск этого ответа даёт множество красивых частных концепций. Например, мы зафиксировали важное для исследования собственно вопроса: практика совместного применения авиации и артиллерийских кораблей в морском бою жила очень недолго, в связи с чем развитая теория такого применения не появилась. "Опыт предков" был очень ограниченным и апеллировать к нему как к окончательному, рассматривая теоретические проблемы процесса, не стоит.
Далее, мы зафиксировали фундаментальные отличия между "ленчестеровым" (линейным) и "залповым" (авианосным) сражениями. Отличия столь сильные, что меняется наиболее общее правило победы: вместо "выставь в поле превосходящие силы" - "бей первым". Отличия столь сильные, что существенно меняется стратегическая "начинка" боя: вместо решительного сражения на уничтожения - кровавые, но нерешительные цепочки боёв на истощение.
Наконец, мы сформулировали ещё одну ключевую проблему: появление авиации привело к резкому ухудшению качества управления морским боём. Объёмы и скорость поступления информации, скорость изменения обстановки более не позволяли одному человеку управлять флотом как "боевой машиной" в смысле Фиске. К чему привело это ухудшение, мы обсудить не успели...
Японское чудо
Если авианосцы и линкоры - тема глобальная, то "русско-японский вопрос" - больной вопрос отечественного моремана. И он, надо сказать, является вопросом попроще. В этом случае наша ключевая концепция сводится к следующему: в русско-японской войне на море не русский флот потерпел позорное поражение, а японский флот одержал выдающуюся победу.
Эта формулировка в духе Оскара Уайльда может показаться просто погремушкой, однако мы сумели наполнить её конкретным содержанием. Наш флот в начале ХХ в. был отнюдь не уродливым детищем одряхлевшей империи, а нормальным флотом, в котором техника, тактика, обучение в целом соответствовали мировым стандартом. Японский же, в свою очередь, не был лучшим в мире вообще (здесь, собственно, едва ли можно дать законченную осмысленную формулировк). Однако, по ряду направлений - в первую очередь с точки зрения стратегической и тактической идеологии и организации - он таковым являлся. Японский флот - в отличие от нашего - был оптимизирован под сражение, или, шире, под главную мэхэнианскую догму - "целью флот должен быть флот противника". Что и стало одной из ключевых причин японских успехов.
Впрочем, главным было всё же скрупулёзное следование наиболее общему правилу победы от Клаузевица. Японцы имели преимущество в силах на театре к началу войны, и Того очень внимательно следил за тем, чтобы это преимущество сохранялось во всех без исключения боевых столкновениях. Именно это стоит назвать "главным правилом жизни Того" и именно этому аспекту истории русско-японской войны на море следовало бы уделять основное внимание.
Главная сила слабого
Здесь мы можем перейти к теме, которая исходно виделась центральной темой блога, но со временем стал лишь "одной из" - сериалу "Игра в меньшинстве". Этот сериал удалось довести едва ли до середины. Не успели мы ни растоптать безмозголого Деница, ни воспеть хитрого Горшкова. Тем не менее, одни очень важный вывод удалось нащупать.
Формулируется он следующим образом: создавая "симметричные" силы, слабый может добиться решительного успеха, если добьётся превосходства в силах за счёт географической и политической "асимметрии". Принципиально важно здесь следующее: географическая и политическая "асимметрия", наличие "отвлекающих факторов" у сильного является неотъемлемой частью противостояния в том случае, если сильного от слабого отличить достаточно легко, т.е. дисбаланс сил бесспорен. Соответственно, обозначенное преимущество становится главным аргументом слабого.
Позитивный пример - "боевой флот" Ямамото, негативный - "теория риска" Тирпица. Сопоставление этих примеров даёт нам ещё одну важную концепцию: слабый может добиться превосходства в силах и решительного успеха на второстепенном для сильного направлении, если направление является главным для обеих сторон - сильного отвлечь не получится. Deal with it.
Берите выше
Паря в теоретических высях, мы неожиданно нащупали очень приятную для русского уха общую формулировку: флот это прежде всего политический инструмент и стратегическое оружие. Иными словами, вопрос о пользе флота, отдаче от вложенных средст и необходимости обладания оным всегда нужно разбирать в первую очередь с точки зрения политического эффекта и стратегического результата. При этом большой, но... неуклюжий, скажем так, флот оказывается ценнее маленького, но тактически эффективного.
В качестве иллюстраций мы использовали итальянский флот в 1940-1942 гг. и наш КБФ в 1941 г. Можно было использовать и другие. Выбранная перспектива позволяет показать, что даже в неудачной русско-японской наш флот отнюдь не погиб без пользы, более того - это касается даже 2 ТОЭ. Именно поэтому, разумеется, выбранная концепция оказывается в известном смысле патриотической.
Три Мэхэна
К юзерпику. По ходу дела, мы смогли аккуратно оформить своё понимание идеологии Мэхэна, выделив три ключевые составляющие. Первая, самая известная, является концепцие политической и стратегической: флот даёт море, море даёт богатство, следовательно - флот даёт богатство. На наш взгляд, эта часть учения Мэхэна является не только самой известной, но и самой слабой.
Вторая часть учения - методическая. Одним из главных достижений Мэхэна стало "преодоление эксцессов техницизма": в эпоху бурного развития техники он не спас, но вознёс на небывалые высоты благородный "исторический метод", предполагающий извлечение уроков прошлого в виде иллюстраций к бессмертным принципам. В этом смысле Мэхэна должны бы любить все без исключения историки, он очень хорошо потрудился во славу исторического ремесла.
Наконец, третья часть учения Мэхэна - концепция "оперативно-стратегическая": истинной целью флота является вражеский флот. Рискну утверждать, что именно эта формулировка является наиболее продуктивной с точки зрения пользы Мэхэна для практикующих адмиралов. Именно она должна возникать в голове каждый раз, когда речь заходит об адмирале-мэхэнианце.
Теория и история
Закончим тем же, чем и начали - вопросами методологии. На протяжении пяти лет мы перлопатили немало фактического материала, но я никогда не упускал из виду ключевые концепции, на благо которых работает фактология - и, надеюсь, не отставали от меня и читатели. И мы смогли ответить на очень важный вопрос: зачем военная теория военному историку?
С одной стороны, теория с её "приципами войны" направляет взор историка на те или иные факты, даёт историку сито для промывки песка и поиска золота. Без того или иного фильтра, без нулевого предположения в принципе невозможно начать поиск и отбор фактов (а отбирать придётся с неизбежностью). Разница между хорошим и плохим историком здесь только в том, что первый формализует нулевые предположения, второй же их не замечает. Классическим примером здесь можно назвать концепцию "сильная экономика является необходимым условием создания сильных вооружённых сил". Историки первого класса понимают, что это - лишь одно из возможных прочтений (марксистское, хехе). Историкам второго класса кажется, что это объективная истина.
С другой стороны, дополнение, уточнение или вовсе формулировка нового "военного принципа" может быть итогом исторической работы. Где здесь проходит грань, которая отделит военного историка от военного теоретика, сказать сложно. Тем не менее, стремление к такому результату превращает военного историка в настоящего учёного, а не "коллекционера бабочек". И проиллюстрировать это можно примером из числа упомянутых выше. Есть "наиболее общее правило победы" Клаузевица. Допустим, вооружившись этой "оптикой", историк приступает к изучению авианосных сражений на Тихом океане в 1942 г. И с удивлением обнаруживает, что никакой очевидной корреляции между соотношением сил и исходом боя нет. Зато есть корреляция между тем, кто ударил первым, и тем, кто победил. И историк в итоге формулирует "бей первым" как новое наиболее общее правило победы. После чего вполне может умереть с чувством выполненого долга.
* * *
Писал я всё это и, конечно, думал: "ай да Пушкин!" Что ж, напоминаю - или сообщаю тем, кто пропустил - что умищем я покамест блещу там. Заходите, побеседуем.
На днях - точнее, 18 июля - исполнилось пять лет с тех пор, как мы начали с цитаты. А ровно пять лет назад, 27 июля, здесь была основана библиотека. Это, как говорится, с одной стороны. За это время мы взобрались на немыслимые дотоле высоты - наши тексты цитировали журналы, а наши картинки печатают в книгах. В общем, несмотря на, не удержусь от соблазна подбить некоторые итоги нашего perfect run. Подбивать буду, вполне сознательно, "по памяти" - иными словами, ниже не то, что удалось сказать, а то, что хотелось сказать. Насколько второе соответствует первому - каждый пусть решает сам.
Главный результат исторической работы
Первый итог будет методическим. Не знаю, как там у профессионалов, но в среде любителей, кажется, главным итогом работы историка и по сей день считается сообщение факта. Это - ошибочное, на мой взгляд, представление. Главным результатом работы историка является сжатая интерпретация фактов, которая и остаётся в голове читателя навсегда - в отличие от набора фактов, каковые упомнить во всей полноте просто невозможно. Что-то вроде "Рожественский - самодур и бездарь" или "Бисмарк" - лучший из когда-либо построенных линкоров". Посему главной задачей историка является концептуализация: формулировка интерпретации фактов и установление взаимосвязи этих фактов с нашими общими представлениями о мире. И если тот или иной историк даёт нам ключевые концептуальные формулировки ("структуру аргумента", как пишут за бугром) - то это хороший историк. Если нет - то нет. Вот в этом ключе и попробуем подбивать.
Невыносимая сложность авианосца
Линкор против авианосца - лучший мореманских холиваров планетарного масштаба. Поучаствовали в дискуссии и мы. Выработанная ключевая концепция может быть сформулирована следующим образом: "поскольку господство в воздухе не тождественно господству на море, авианосец (самолёт) в принципе не мог заменить линкор". Эта концепция нравится мне тем, что оказывается очень продуктивной: если авианосец не заменил линкор, что же тогда случилось?
Короткий ответ - авианосец дополнил линкор - не выглядит вполне удовлетворительным, однако, в силу чрезвычайной сложности феномена под названием "флот Второй мировой" дать ответ вполне удовлетворительный едва ли возможно. Тем не менее, поиск этого ответа даёт множество красивых частных концепций. Например, мы зафиксировали важное для исследования собственно вопроса: практика совместного применения авиации и артиллерийских кораблей в морском бою жила очень недолго, в связи с чем развитая теория такого применения не появилась. "Опыт предков" был очень ограниченным и апеллировать к нему как к окончательному, рассматривая теоретические проблемы процесса, не стоит.
Далее, мы зафиксировали фундаментальные отличия между "ленчестеровым" (линейным) и "залповым" (авианосным) сражениями. Отличия столь сильные, что меняется наиболее общее правило победы: вместо "выставь в поле превосходящие силы" - "бей первым". Отличия столь сильные, что существенно меняется стратегическая "начинка" боя: вместо решительного сражения на уничтожения - кровавые, но нерешительные цепочки боёв на истощение.
Наконец, мы сформулировали ещё одну ключевую проблему: появление авиации привело к резкому ухудшению качества управления морским боём. Объёмы и скорость поступления информации, скорость изменения обстановки более не позволяли одному человеку управлять флотом как "боевой машиной" в смысле Фиске. К чему привело это ухудшение, мы обсудить не успели...
Японское чудо
Если авианосцы и линкоры - тема глобальная, то "русско-японский вопрос" - больной вопрос отечественного моремана. И он, надо сказать, является вопросом попроще. В этом случае наша ключевая концепция сводится к следующему: в русско-японской войне на море не русский флот потерпел позорное поражение, а японский флот одержал выдающуюся победу.
Эта формулировка в духе Оскара Уайльда может показаться просто погремушкой, однако мы сумели наполнить её конкретным содержанием. Наш флот в начале ХХ в. был отнюдь не уродливым детищем одряхлевшей империи, а нормальным флотом, в котором техника, тактика, обучение в целом соответствовали мировым стандартом. Японский же, в свою очередь, не был лучшим в мире вообще (здесь, собственно, едва ли можно дать законченную осмысленную формулировк). Однако, по ряду направлений - в первую очередь с точки зрения стратегической и тактической идеологии и организации - он таковым являлся. Японский флот - в отличие от нашего - был оптимизирован под сражение, или, шире, под главную мэхэнианскую догму - "целью флот должен быть флот противника". Что и стало одной из ключевых причин японских успехов.
Впрочем, главным было всё же скрупулёзное следование наиболее общему правилу победы от Клаузевица. Японцы имели преимущество в силах на театре к началу войны, и Того очень внимательно следил за тем, чтобы это преимущество сохранялось во всех без исключения боевых столкновениях. Именно это стоит назвать "главным правилом жизни Того" и именно этому аспекту истории русско-японской войны на море следовало бы уделять основное внимание.
Главная сила слабого
Здесь мы можем перейти к теме, которая исходно виделась центральной темой блога, но со временем стал лишь "одной из" - сериалу "Игра в меньшинстве". Этот сериал удалось довести едва ли до середины. Не успели мы ни растоптать безмозголого Деница, ни воспеть хитрого Горшкова. Тем не менее, одни очень важный вывод удалось нащупать.
Формулируется он следующим образом: создавая "симметричные" силы, слабый может добиться решительного успеха, если добьётся превосходства в силах за счёт географической и политической "асимметрии". Принципиально важно здесь следующее: географическая и политическая "асимметрия", наличие "отвлекающих факторов" у сильного является неотъемлемой частью противостояния в том случае, если сильного от слабого отличить достаточно легко, т.е. дисбаланс сил бесспорен. Соответственно, обозначенное преимущество становится главным аргументом слабого.
Позитивный пример - "боевой флот" Ямамото, негативный - "теория риска" Тирпица. Сопоставление этих примеров даёт нам ещё одну важную концепцию: слабый может добиться превосходства в силах и решительного успеха на второстепенном для сильного направлении, если направление является главным для обеих сторон - сильного отвлечь не получится. Deal with it.
Берите выше
Паря в теоретических высях, мы неожиданно нащупали очень приятную для русского уха общую формулировку: флот это прежде всего политический инструмент и стратегическое оружие. Иными словами, вопрос о пользе флота, отдаче от вложенных средст и необходимости обладания оным всегда нужно разбирать в первую очередь с точки зрения политического эффекта и стратегического результата. При этом большой, но... неуклюжий, скажем так, флот оказывается ценнее маленького, но тактически эффективного.
В качестве иллюстраций мы использовали итальянский флот в 1940-1942 гг. и наш КБФ в 1941 г. Можно было использовать и другие. Выбранная перспектива позволяет показать, что даже в неудачной русско-японской наш флот отнюдь не погиб без пользы, более того - это касается даже 2 ТОЭ. Именно поэтому, разумеется, выбранная концепция оказывается в известном смысле патриотической.
Три Мэхэна
К юзерпику. По ходу дела, мы смогли аккуратно оформить своё понимание идеологии Мэхэна, выделив три ключевые составляющие. Первая, самая известная, является концепцие политической и стратегической: флот даёт море, море даёт богатство, следовательно - флот даёт богатство. На наш взгляд, эта часть учения Мэхэна является не только самой известной, но и самой слабой.
Вторая часть учения - методическая. Одним из главных достижений Мэхэна стало "преодоление эксцессов техницизма": в эпоху бурного развития техники он не спас, но вознёс на небывалые высоты благородный "исторический метод", предполагающий извлечение уроков прошлого в виде иллюстраций к бессмертным принципам. В этом смысле Мэхэна должны бы любить все без исключения историки, он очень хорошо потрудился во славу исторического ремесла.
Наконец, третья часть учения Мэхэна - концепция "оперативно-стратегическая": истинной целью флота является вражеский флот. Рискну утверждать, что именно эта формулировка является наиболее продуктивной с точки зрения пользы Мэхэна для практикующих адмиралов. Именно она должна возникать в голове каждый раз, когда речь заходит об адмирале-мэхэнианце.
Теория и история
Закончим тем же, чем и начали - вопросами методологии. На протяжении пяти лет мы перлопатили немало фактического материала, но я никогда не упускал из виду ключевые концепции, на благо которых работает фактология - и, надеюсь, не отставали от меня и читатели. И мы смогли ответить на очень важный вопрос: зачем военная теория военному историку?
С одной стороны, теория с её "приципами войны" направляет взор историка на те или иные факты, даёт историку сито для промывки песка и поиска золота. Без того или иного фильтра, без нулевого предположения в принципе невозможно начать поиск и отбор фактов (а отбирать придётся с неизбежностью). Разница между хорошим и плохим историком здесь только в том, что первый формализует нулевые предположения, второй же их не замечает. Классическим примером здесь можно назвать концепцию "сильная экономика является необходимым условием создания сильных вооружённых сил". Историки первого класса понимают, что это - лишь одно из возможных прочтений (марксистское, хехе). Историкам второго класса кажется, что это объективная истина.
С другой стороны, дополнение, уточнение или вовсе формулировка нового "военного принципа" может быть итогом исторической работы. Где здесь проходит грань, которая отделит военного историка от военного теоретика, сказать сложно. Тем не менее, стремление к такому результату превращает военного историка в настоящего учёного, а не "коллекционера бабочек". И проиллюстрировать это можно примером из числа упомянутых выше. Есть "наиболее общее правило победы" Клаузевица. Допустим, вооружившись этой "оптикой", историк приступает к изучению авианосных сражений на Тихом океане в 1942 г. И с удивлением обнаруживает, что никакой очевидной корреляции между соотношением сил и исходом боя нет. Зато есть корреляция между тем, кто ударил первым, и тем, кто победил. И историк в итоге формулирует "бей первым" как новое наиболее общее правило победы. После чего вполне может умереть с чувством выполненого долга.
* * *
Писал я всё это и, конечно, думал: "ай да Пушкин!" Что ж, напоминаю - или сообщаю тем, кто пропустил - что умищем я покамест блещу там. Заходите, побеседуем.