Птицы
Море накатывало, с головой укрывая валуны на берегу. Словно желая дотянуться как можно дальше, обводило легкой пеной самую кромку набережной, а потом отливалось, путаясь между камней ручьями, но и они, чуть помедлив, опадали назад в большую воду, рассыпая искры бликов. Мальчик шел, омывая редких утренних прохожих взглядом, так, словно и хотел, но никак не мог поймать чужие лица. Если к нему обращались, вскидывал голову и отводил глаза, словно не смея прикоснуться. Да и зачем. Мир людей был прост: он состоял из Эммы, деда и чужих. Мир вещей был куда интереснее: разноцветная галька, окатанное морем дерево, ракушки, да разная мелочь, собранная и заботливо украшенная морем: вот железный болт в рыжих завитках ржавчины, вот осколок зеленоватого мутного стекла, совсем гладкий, вот пробка от пивной бутылки, вся в косах водорослей.
Внезапно мальчик споткнулся и замер. Перед ним, пересекая тропу между валунами, лежала густая тень. Огромная, горбатая, с выступающим рогом и длинным тупым клювом. Короткие угловатые крылья поднялись и подрагивали. С клокочущими ритмичными щелчками тень приближалась. Сделав полшага в сторону, мальчик оступился, неловко запнувшись о чужую сумку.
- П-ти… - тихо прошептал он.
- Эй-эй, куда прёшь? Ослеп?! - крылья опустились, клюв исчез и щелчки сразу смолкли. Но мальчик всё пятился, не отрывая глаз от тени, выступавшей из-за валуна. Сумка в его ногах опрокинулась и из неё с тихим перестуком вывалились на камни какие-то штуки.
- Не наступи, придурок! А, черт, убью, сволочь! - тень в два прыжка оказалась рядом, и мальчик в ужасе отшатнулся, упал, откатился за камни, спрятав голову руками, и всё стонал, переходя на крик:
- П-ти, п-тиии!
- Вот! Будешь! Знать! - каждый выкрик сопровождался чувствительным ударом по ребрам. - Ненавижу убогих!
Эмма сидела на крыльце. На коленях она держала глубокую эмалированную миску с вишней. Круглым концом шпильки для волос она поддевала косточки, и они падали обратно в миску, а по пальцам Эммы бежали красные дорожки сока. Тяжелый узел волос, сколотый оставшимися шпильками, медленно, по одной, отпускал пряди, они падали девушке на лицо, а она убирала их тыльной стороной ладони, оставляя на щеках яркие алые капли.
По дороге через сад неловко, боком, прижимая руки к груди, бежал Герка.
- Гер, ты чего?! - Эмма положила миску в кастрюлю с чищеной ягодой, ногой отодвинула посуду за крыльцо и бросилась навстречу брату. - Гер, милый, кто тебя обидел?
Он спрятал лицо у неё на плече и на выдохе простонал:
- П-тии…
- Опять какая-нибудь чайка. - На крыльце показался дед. - Говорили тебе, не ходи на скалы, там гнёзда.
- Нет, дед, смотри, кровь!
- Так то вишня, - но дед уже сбежал с крыльца, и повернул мальчика к себе.
- Нет, здесь я не трогала!
С неожиданной ловкостью справившись с пуговицами на рубашке Герки, дед потрясенно охнул:
- Мать честная! - и, прижав Герку к груди, выдохнул, - да что за люди!?
Эмма стояла над тазом с вареньем. Вокруг дрожало сладкое марево, и, разгоняя жар, она изредка помахивала перед собой ложкой, которой снимала воздушную розовую пену. Обычно Герка крутился рядом, рискуя ошпариться, лез за ягодой. Но сегодня он весь день провел в саду, складывая свою стену. Герка любил стены. Он отыскивал плоские камни и по одному ему понятной системе укладывал их в длинные устойчивые ряды. За рыночной площадью, где дорога уходит вон из городка, на пляже, где узкая тропа прячется в скалах, и даже во дворе собственного дома, где был разбит маленький вишневый сад - везде строились в шеренги длинные каменные стены. Пока невысокие, не выше колена, но они росли вместе с мальчиком. Каждый день проходя мимо, он укладывал по несколько камней тут и там. Горожане замечали эту непрерывную стройку, но никто не был против - Герка и его стены уже стали городской историей.
Внуков старого скрипача Якова здесь любили. Много лет назад его дочь, предмет мечтаний всех местных рыбаков, вышла замуж за приезжего, курортника-москвича, и навсегда уехала туда, где не просачивается вездесущее крупное зерно песка, не просаливаются занавески, где никогда не стихает город: яркий, многоцветный, многозвучный, но лишенной единственно необходимой ноты - шума моря. Прошло лет десять, и враз постаревший Яков привез в свой дом маленькую внучку с серьезными серыми глазами и несерьёзными рыжими, почти розовыми кудрями. И внука. Мальчик не говорил, не заводил друзей среди окрестной ребятни и, кажется, вообще избегал людей. Однако с первого же дня у него установились совершенно особые отношения с морем. Оно приносило ему свои дары, и он с благодарностью их принимал. Свои находки он приносил домой, тщательно очищал, садился за свой стол, заваленный разной мелочью, и творил. Во всех его поделках было море: настоящее, живое, волнующееся. Морские чудища, подводные замки, невиданные растения - в его руках крупный и мелкий сор, песок и осколки ракушек обретали искусную форму. Во время сезона Эмма носила его поделки на набережную и продавала. Тем и жили.
Очнувшись от воспоминаний, Эмма обернула руки полотенцем и понесла варенье студиться.
В дом вошел дед и перехватил у неё тяжелый таз:
- Я сегодня работаю. У Бродовича свадьба: старшую выдаёт. Обещал десятку.
- Здорово, - пробормотала Эмма, снимая фартук. Оглянулась на зеркало, поправила волосы. - Дед, я пойду. Буду, наверное, поздно, вечером на набережной просто аншлаг.
- Знаю я твой аншлаг. Видел вчера. Весь день вокруг тебя крутился, объективом щёлкал.
- Он замечательный фотограф. Свободный художник.
- Понятно. Непромытый бездельник.
- Не желаю слушать. - Быстро поцеловав деда в смуглую щёку, Эмма выскочила во двор.
Дед с нажимом отёр лицо и, застыв у дверей, смотрел, как легко Эмма переступает через стену во дворе и исчезает за калиткой.
Эмма сидела вполоборота к прилавку, и вечернее солнце пробегало нежными лучами по плечу к шее, подсвечивая тяжелый узел волос изнутри, так, что казалось, будто свет струится ручьями прямо по прихотливо собранным прядям. Изредка она бросала быстрый взгляд через мостовую набережной, туда, где за потоком гуляющих туристов стоял Вадим. Он смотрел на неё через объектив фотоаппарата, а она замирала, отводила рукой прядь от жаркой щеки, поворачивалась к покупателям, улыбаясь не для них, что-то продавала, кому-то отвечала, кожей ощущая тихие ритмичные щелчки, ворохом мурашек осыпавшиеся между лопаток.
Вадим делал серию снимков, придирчиво отсматривал их, безжалостно избавляясь от негодных, и, сменив ракурс, снова принимался фотографировать Эмму. Когда фон себя исчерпал, двинулся к ней, на ходу поправляя на плече сумку с оборудованием.
- Круто! Не зря разорился на новый объектив. - Эмма лишь улыбнулась, стряхивая горячий морок. - Заканчивай уже, пойдём, покажешь мне скалы. Есть одна идея, никак не найду для неё экспозицию.
- Вадим, я не могу, народу смотри сколько, мне бы ещё поработать.
- Не выдумывай. Часом больше, часом меньше. Лучше посмотри, какой свет! Сейчас ещё чуть солнце спустится, и будет уже не то. Давай-давай, складывай свои причиндалы.
- Уже собираешься? - вдруг прогудело над самым ухом у Эммы. Она резко обернулась: рядом стоял дед. Вид у него был штормовой. Дед повернулся к Вадиму, - А вы, наверное, аншлаг?
- Кто?
- Дед!
- Что?
- Тебе пора.
- Пойду. - Он сделал несколько быстрых шагов, но, вдруг остановившись, обернулся, - Герка ушёл. Не надо ему пока гулять. Увидишь - домой отправь. - И, не дожидаясь ответа, он шагнул в толпу гуляющих и исчез так же внезапно, как появился.
Взявшись за руки, Эмма и Вадим брели по тропе в скалы.
- Кто такой Герка?
- Брат.
- Почему ты до сих пор нас не познакомила? А, дай угадаю: строгий старший брат. Будет меня бить?
Эмма легко рассмеялась:
- Нет, что ты. Герка мой младший брат. Просто он почти не разговаривает.
- Младенец что ли?
- Нет, ему четырнадцать. Он особенный, понимаешь?
- Убогий что ли? - нахмурился Вадим.
- Пожалуйста, не надо. - Эмма остановилась на изломе тропы, где между большими валунами тянулась невысокая стена. Вадим опустился перевести дух.
- Прости. Так что с ним?
- Он всегда отличался от других детей, но врачи обещали, что - немного терпения и внимательного отношения - и Герка пойдет в школу, сможет учиться. А потом родители разбились в том самолете. Ему сказали, что их унесла в небо большая железная птица. С тех пор он не говорит, ни к кому не привязывается и ужасно боится птиц. Наглый воробей, выпрашивающий кусок сухаря, может вывести его из равновесия на целый день.
- Наглые воробьи - они такие! Кого хочешь достанут.
- Вадим, пожалуйста!
- Ладно, прости. Иди ко мне. - Вадим потянул Эмму за руку, и она уселась рядом с ним на горячие камни стены.
- Поэтому я не могу отсюда уехать, понимаешь?
- Конечно! Разве я прошу? - Он убрал ей за ухо огненную прядь и провел пальцами по шее вниз до ключицы. - Я сам к тебе приеду! Вот следующим летом закончу институт и сразу приеду.
- Навсегда?
- Навсегда.
- Точно! - Эмма, заулыбавшись, откинулась у него в руках. - Ты сможешь фотографировать туристов. У нас Димка, фотограф на набережной, он знаешь, сколько за сезон получает?
- Ладно, ладно. Потом. На чем мы с тобой вчера остановились?
- А как же фотографии.
- Да ну, солнце прозевали.
- П-тии… - Эмма вскинула глаза. Прямо перед ними на тропе стоял Герка. Вид у него был испуганный, взгляд метался в пыли между кедами Вадима и босоножками Эммы.
Вадим вскочил и, встав за стеной, уставился на непрошенного гостя.
- Это ещё кто.
- П-тии.
- Гер, ты чего тут?
Герка замер, сфокусировал взгляд на коленях Эммы и с силой выдохнул:
-Птица!
Эмма дёрнулась. Медленно обернулась на Вадима. Он стоял, залитый закатным солнцем, и по тропе текла его бледнеющая тень: на высокой шее - круглая голова с рогом бейсболки, руки заложены за лямки рюкзака-горба, отставленные локти-крылья.
- Нет…
- Птица! Птица!
- Вадим… Ты избил Герку.
- Что? Нет!
Он переступил с ноги на ногу и выкрикнул:
- Кому ты веришь? Мне или убогому? - Вадим смотрел в её чужое лицо. - Понятно. - Он постоял ещё мгновение, развернулся и, не оборачиваясь, стал подниматься по тропе в скалы.
Эмма с трудом оторвала взгляд от его спины и повернулась к Герке. Не сговариваясь, они стали спускаться к воде.
- Скажи ещё раз, - Эмма не отводила глаз от горизонта, где акварельное солнце стекало бледно-розовой дорожкой в прозрачное море.
- Птица.
- Здорово. А ещё что-нибудь?
- Эмма.
Внезапно мальчик споткнулся и замер. Перед ним, пересекая тропу между валунами, лежала густая тень. Огромная, горбатая, с выступающим рогом и длинным тупым клювом. Короткие угловатые крылья поднялись и подрагивали. С клокочущими ритмичными щелчками тень приближалась. Сделав полшага в сторону, мальчик оступился, неловко запнувшись о чужую сумку.
- П-ти… - тихо прошептал он.
- Эй-эй, куда прёшь? Ослеп?! - крылья опустились, клюв исчез и щелчки сразу смолкли. Но мальчик всё пятился, не отрывая глаз от тени, выступавшей из-за валуна. Сумка в его ногах опрокинулась и из неё с тихим перестуком вывалились на камни какие-то штуки.
- Не наступи, придурок! А, черт, убью, сволочь! - тень в два прыжка оказалась рядом, и мальчик в ужасе отшатнулся, упал, откатился за камни, спрятав голову руками, и всё стонал, переходя на крик:
- П-ти, п-тиии!
- Вот! Будешь! Знать! - каждый выкрик сопровождался чувствительным ударом по ребрам. - Ненавижу убогих!
Эмма сидела на крыльце. На коленях она держала глубокую эмалированную миску с вишней. Круглым концом шпильки для волос она поддевала косточки, и они падали обратно в миску, а по пальцам Эммы бежали красные дорожки сока. Тяжелый узел волос, сколотый оставшимися шпильками, медленно, по одной, отпускал пряди, они падали девушке на лицо, а она убирала их тыльной стороной ладони, оставляя на щеках яркие алые капли.
По дороге через сад неловко, боком, прижимая руки к груди, бежал Герка.
- Гер, ты чего?! - Эмма положила миску в кастрюлю с чищеной ягодой, ногой отодвинула посуду за крыльцо и бросилась навстречу брату. - Гер, милый, кто тебя обидел?
Он спрятал лицо у неё на плече и на выдохе простонал:
- П-тии…
- Опять какая-нибудь чайка. - На крыльце показался дед. - Говорили тебе, не ходи на скалы, там гнёзда.
- Нет, дед, смотри, кровь!
- Так то вишня, - но дед уже сбежал с крыльца, и повернул мальчика к себе.
- Нет, здесь я не трогала!
С неожиданной ловкостью справившись с пуговицами на рубашке Герки, дед потрясенно охнул:
- Мать честная! - и, прижав Герку к груди, выдохнул, - да что за люди!?
Эмма стояла над тазом с вареньем. Вокруг дрожало сладкое марево, и, разгоняя жар, она изредка помахивала перед собой ложкой, которой снимала воздушную розовую пену. Обычно Герка крутился рядом, рискуя ошпариться, лез за ягодой. Но сегодня он весь день провел в саду, складывая свою стену. Герка любил стены. Он отыскивал плоские камни и по одному ему понятной системе укладывал их в длинные устойчивые ряды. За рыночной площадью, где дорога уходит вон из городка, на пляже, где узкая тропа прячется в скалах, и даже во дворе собственного дома, где был разбит маленький вишневый сад - везде строились в шеренги длинные каменные стены. Пока невысокие, не выше колена, но они росли вместе с мальчиком. Каждый день проходя мимо, он укладывал по несколько камней тут и там. Горожане замечали эту непрерывную стройку, но никто не был против - Герка и его стены уже стали городской историей.
Внуков старого скрипача Якова здесь любили. Много лет назад его дочь, предмет мечтаний всех местных рыбаков, вышла замуж за приезжего, курортника-москвича, и навсегда уехала туда, где не просачивается вездесущее крупное зерно песка, не просаливаются занавески, где никогда не стихает город: яркий, многоцветный, многозвучный, но лишенной единственно необходимой ноты - шума моря. Прошло лет десять, и враз постаревший Яков привез в свой дом маленькую внучку с серьезными серыми глазами и несерьёзными рыжими, почти розовыми кудрями. И внука. Мальчик не говорил, не заводил друзей среди окрестной ребятни и, кажется, вообще избегал людей. Однако с первого же дня у него установились совершенно особые отношения с морем. Оно приносило ему свои дары, и он с благодарностью их принимал. Свои находки он приносил домой, тщательно очищал, садился за свой стол, заваленный разной мелочью, и творил. Во всех его поделках было море: настоящее, живое, волнующееся. Морские чудища, подводные замки, невиданные растения - в его руках крупный и мелкий сор, песок и осколки ракушек обретали искусную форму. Во время сезона Эмма носила его поделки на набережную и продавала. Тем и жили.
Очнувшись от воспоминаний, Эмма обернула руки полотенцем и понесла варенье студиться.
В дом вошел дед и перехватил у неё тяжелый таз:
- Я сегодня работаю. У Бродовича свадьба: старшую выдаёт. Обещал десятку.
- Здорово, - пробормотала Эмма, снимая фартук. Оглянулась на зеркало, поправила волосы. - Дед, я пойду. Буду, наверное, поздно, вечером на набережной просто аншлаг.
- Знаю я твой аншлаг. Видел вчера. Весь день вокруг тебя крутился, объективом щёлкал.
- Он замечательный фотограф. Свободный художник.
- Понятно. Непромытый бездельник.
- Не желаю слушать. - Быстро поцеловав деда в смуглую щёку, Эмма выскочила во двор.
Дед с нажимом отёр лицо и, застыв у дверей, смотрел, как легко Эмма переступает через стену во дворе и исчезает за калиткой.
Эмма сидела вполоборота к прилавку, и вечернее солнце пробегало нежными лучами по плечу к шее, подсвечивая тяжелый узел волос изнутри, так, что казалось, будто свет струится ручьями прямо по прихотливо собранным прядям. Изредка она бросала быстрый взгляд через мостовую набережной, туда, где за потоком гуляющих туристов стоял Вадим. Он смотрел на неё через объектив фотоаппарата, а она замирала, отводила рукой прядь от жаркой щеки, поворачивалась к покупателям, улыбаясь не для них, что-то продавала, кому-то отвечала, кожей ощущая тихие ритмичные щелчки, ворохом мурашек осыпавшиеся между лопаток.
Вадим делал серию снимков, придирчиво отсматривал их, безжалостно избавляясь от негодных, и, сменив ракурс, снова принимался фотографировать Эмму. Когда фон себя исчерпал, двинулся к ней, на ходу поправляя на плече сумку с оборудованием.
- Круто! Не зря разорился на новый объектив. - Эмма лишь улыбнулась, стряхивая горячий морок. - Заканчивай уже, пойдём, покажешь мне скалы. Есть одна идея, никак не найду для неё экспозицию.
- Вадим, я не могу, народу смотри сколько, мне бы ещё поработать.
- Не выдумывай. Часом больше, часом меньше. Лучше посмотри, какой свет! Сейчас ещё чуть солнце спустится, и будет уже не то. Давай-давай, складывай свои причиндалы.
- Уже собираешься? - вдруг прогудело над самым ухом у Эммы. Она резко обернулась: рядом стоял дед. Вид у него был штормовой. Дед повернулся к Вадиму, - А вы, наверное, аншлаг?
- Кто?
- Дед!
- Что?
- Тебе пора.
- Пойду. - Он сделал несколько быстрых шагов, но, вдруг остановившись, обернулся, - Герка ушёл. Не надо ему пока гулять. Увидишь - домой отправь. - И, не дожидаясь ответа, он шагнул в толпу гуляющих и исчез так же внезапно, как появился.
Взявшись за руки, Эмма и Вадим брели по тропе в скалы.
- Кто такой Герка?
- Брат.
- Почему ты до сих пор нас не познакомила? А, дай угадаю: строгий старший брат. Будет меня бить?
Эмма легко рассмеялась:
- Нет, что ты. Герка мой младший брат. Просто он почти не разговаривает.
- Младенец что ли?
- Нет, ему четырнадцать. Он особенный, понимаешь?
- Убогий что ли? - нахмурился Вадим.
- Пожалуйста, не надо. - Эмма остановилась на изломе тропы, где между большими валунами тянулась невысокая стена. Вадим опустился перевести дух.
- Прости. Так что с ним?
- Он всегда отличался от других детей, но врачи обещали, что - немного терпения и внимательного отношения - и Герка пойдет в школу, сможет учиться. А потом родители разбились в том самолете. Ему сказали, что их унесла в небо большая железная птица. С тех пор он не говорит, ни к кому не привязывается и ужасно боится птиц. Наглый воробей, выпрашивающий кусок сухаря, может вывести его из равновесия на целый день.
- Наглые воробьи - они такие! Кого хочешь достанут.
- Вадим, пожалуйста!
- Ладно, прости. Иди ко мне. - Вадим потянул Эмму за руку, и она уселась рядом с ним на горячие камни стены.
- Поэтому я не могу отсюда уехать, понимаешь?
- Конечно! Разве я прошу? - Он убрал ей за ухо огненную прядь и провел пальцами по шее вниз до ключицы. - Я сам к тебе приеду! Вот следующим летом закончу институт и сразу приеду.
- Навсегда?
- Навсегда.
- Точно! - Эмма, заулыбавшись, откинулась у него в руках. - Ты сможешь фотографировать туристов. У нас Димка, фотограф на набережной, он знаешь, сколько за сезон получает?
- Ладно, ладно. Потом. На чем мы с тобой вчера остановились?
- А как же фотографии.
- Да ну, солнце прозевали.
- П-тии… - Эмма вскинула глаза. Прямо перед ними на тропе стоял Герка. Вид у него был испуганный, взгляд метался в пыли между кедами Вадима и босоножками Эммы.
Вадим вскочил и, встав за стеной, уставился на непрошенного гостя.
- Это ещё кто.
- П-тии.
- Гер, ты чего тут?
Герка замер, сфокусировал взгляд на коленях Эммы и с силой выдохнул:
-Птица!
Эмма дёрнулась. Медленно обернулась на Вадима. Он стоял, залитый закатным солнцем, и по тропе текла его бледнеющая тень: на высокой шее - круглая голова с рогом бейсболки, руки заложены за лямки рюкзака-горба, отставленные локти-крылья.
- Нет…
- Птица! Птица!
- Вадим… Ты избил Герку.
- Что? Нет!
Он переступил с ноги на ногу и выкрикнул:
- Кому ты веришь? Мне или убогому? - Вадим смотрел в её чужое лицо. - Понятно. - Он постоял ещё мгновение, развернулся и, не оборачиваясь, стал подниматься по тропе в скалы.
Эмма с трудом оторвала взгляд от его спины и повернулась к Герке. Не сговариваясь, они стали спускаться к воде.
- Скажи ещё раз, - Эмма не отводила глаз от горизонта, где акварельное солнце стекало бледно-розовой дорожкой в прозрачное море.
- Птица.
- Здорово. А ещё что-нибудь?
- Эмма.