Букет невесты
Часть первая
Часть вторая
- Завтра мы едем в Хайфу, - объявила подруга Машка, когда они с Лилей, обессиленные, вернулись из поездки в Эйлат. Машка в Эйлате немедленно загорела, а Лиля нет, к ее бледной московской коже плохо приставал загар. Зато она притащила груду камней и ракушек, пригоршню дешевых бус, ярко-зеленые пляжные тапки и фотографию дельфина с ехидным влажным носом. По дороге домой заезжали на Мертвое море и Лиля лежала на странной упругой воде, от которой едко пощипывало кожу, но стихало на сердце. После Мертвого моря тело чувствовало невесомость. "Вот бы Ленку сюда", - думала Лиля, смазывая руки привезенным оттуда же, с Мертвого моря, нежным кремом.
- В Хайфу? А что у нас там?
- У нас там Бахайский храм! - торжественно объявила Машка. Она все объявляла торжественно, как диктор центрального радио: "А это, Лилька, Средиземное море! А вот, Вишневецкая, город Тель-Авив, архитектура стиля "баухауз"! А здесь, Лилия Аркадьевна, Стена Плача!". В Иерусалиме они тоже уже побывали.
Про Бахайский храм Лиля ничего не знала. Но слышала, что Хайфа - очень красивый город.
- Очень! - энергично согласилась Машка, одновременно жестикулируя и жуя апельсин. Брызги апельсинового сока попали Лиле в лицо, защипало глаза. Лиля потерла их рукой (это не помогло - руки были в креме) и засмеялась.
- Ты чего? - удивилась Машка.
- Да так…
Как было ей объяснить? Её балкон, увитый зеленью с бордовыми цветами, Эйлат и дельфиний нос, брызги от апельсина на коже, пахнущей солнцем,"Хайфа - красивый город"… Под кроватью Янкеле беленькая козочка. Козочка съездила на рынок и привезла тебе орехов и изюма. Бордовые цветы и крем для рук.
Лиля каждый день звонила в Москву, соседке, живущей с Ленкой. Соседка отчитывалась, что у них все в порядке, передавала Ленкин распорядок дня - что ела, сколько времени просидела у окна, как долго после этого кричала, когда заснула. Жаловалась на Ленкин тяжелый характер, но каждый раз добавляла: "Очень хорошая девочка". Соседка просила купить ей в Израиле крем для чувствительной кожи и какое-нибудь украшение из серебра. Лиля купила и то, и другое, украшений даже два - ожерелье с эйлатским камнем, сине-зеленым, как хвост павлина, и длинные невесомые серьги, которые продавал в Старом Городе смуглый усатый араб. А Ленке она тут пачками покупала футболки с символикой трех религий, витамины для укрепления всего сразу - волос, кожи, костей, нервов - и куколки-сувениры, Ленка любила такими играть. Жалко, что нельзя привезти с собой эти брызги от апельсина. И бордовый цветок с балкона тоже нельзя… Разве что засушить?
- Хайфа далеко, без ночевки нет смысла, - продолжила Машка. - Зато у меня там друзья. У них и переночуем, я договорилась уже.
Договорилась, так договорилась. В Израиле Лиля будто избавилась от постоянного страха - быть не к месту. Привыкнув всюду являться с Ленкой, она заранее признавала, что неудобна и будет мешать. И заранее сжимала губы: попробуйте, скажите что-нибудь. А здесь, на южном воздухе, во влажной жаре, она была одна и немножко играла в игру "никакой Ленки не существует". Ведь и самого Израиля в Лилиной жизни тоже как будто не существовало, ей изначально не было места среди этих шумных ярких людей с их здоровыми детьми.
Дети в Москве были бледнее, их было меньше, они не настолько бросались в глаза. Они как бы "не считались" - была Лиля и была Ленка, и больше никого. А тут, среди постоянно мелькающих колясок, маленьких кепок, босоножек с бусинами на пряжках, ведерок с совками для копания в песке, маленьких бутылок, засунутых в специальный карман на рюкзачке размером с апельсин, среди беззубых улыбок и всюду теряемых сосок, среди шума и гама, в котором преобладали звонкие голоса - Ленка просто не могла бы родиться, как не могла она родиться, скажем, на Марсе. А раз тут не было Ленки, значит, не было и Лили. Женщина, которая сидит на красивом балконе и натирает руки влажным кремом, появилась из ниоткуда и уйдет в никуда. У нее нет ничего за спиной, она одна и ей всюду рады.
Бесконечные Машкины друзья - по работе, по институту, по дому, какие-то близкие подруги по супермаркету и дальние родственники по больничной кассе - все они радовались Лиле, расспрашивали, как ей понравился Израиль, звали в гости, принимали у себя, накрывали на стол и непрерывно улыбались. Ей приходилось улыбаться им в ответ, и в первые дни она даже уставала от этих бесконечных улыбок. Потом привыкла.
Дома Лиля почти не улыбалась, потому что улыбаться не умела Ленка. Ленка умела только смеяться - низким, басистым смехом, похожим на плач. Трудно было сказать заранее, что может ее рассмешить. Иногда это была пестрая уличная кошка, бежавшая деловитой походкой вдоль дороги, иногда - букет неожиданно ярких цветов, мимо которого они шли в магазине, иногда еще что-нибудь. Могла рассмеяться яблоку или груше. Лиля пыталась вызнать - что смешного конкретно в этой груше, в этом фрукте, почему ты смеешься? Но ответа не получала.
А когда Ленка радовалась чему-то, она сморщивала лицо и говорила: "Любу". "Любу!" означало - люблю. Этому Лиля её научила, бесконечными повторениями - я тебя люблю, я люблю тебя. "Любу!" - соглашалась Ленка, и постепенно стала говорить "любу" про все, что ей нравилось. Про колыбельную, про море, про ветки вербы, которые Лиля весной приносила домой. "Под кроваткой Янкеле беленькая козочка", - пела Лиля и перечисляла, что именно козочка принесет Ленке: вербу, море, цветов, фартук с котенком, новую куклу, вкусный завтрак, который ты любишь. Ленка стучала ногой по полу и с каждым ударом кивала: "Любу! Любу! Любу!".
* * *
Машкина подруга Лиля оказалась невысокой женщиной со светлыми волосами. Все в ней было неброским и светлым - бледная блузка, узкий сарафан, туфли телесного цвета с какой-то подчеркнуто чистой подошвой, будто Лиля совсем не ходила по земле. При этом вся Лиля была чем-то еле заметно украшена: тонкая вышивка по вороту и манжетам, тонкое, почти паутинное серебряное колечко, бусы из мелкого бисера, прозрачного, как вода. Говорила Лиля негромко, больше молчала. О ней хотелось заботиться, как о ребенке.
Соня привыкла, что в их доме гости быстро осваивались и все делали сами: сами открывали холодильник, вытаскивая себе йогурты и салаты, сами ложились спать и вставали, когда хотели, сами включали телевизор или брали книги из книжных шкафов. Но Лиля как села в небольшое, как раз по своему размеру, бархатное кресло, так и сидела, неподвижная, молча следя, как Саня открывает вино, а женщины накрывают на стол. Соня взяла вазу, наполненную толстыми мандаринами и желтоватым виноградом, поставила рядом с креслом.
- Попробуйте, в этом году удивительно удачный виноград.
- Спасибо, - улыбнулась Лиля и взяла мандарин.
Больше она ничего не сказала, и Соня отошла.
А Лиля отдыхала. Просторные комнаты с большими окнами, спокойные люди, спокойные голоса. Никто не кричал, не плакал, не выл, никто ни в кого не всматривался напряженно. Никто даже особо не улыбался, просто смотрели тепло. Лиля скинула туфли, поджала ноги и взяла еще один мандарин.
Саня включил телевизор - передавали чемпионат мира по бильярду. Раньше Лиля понятия не имела, что бильярд - это вообще спорт. Ей казалось, это развлечение для пьяных подростков в баре. Или для миллионеров на яхте. Оказалось - нет, целое дело, техника, искусство. Саня стал объяснять ей правила чемпионата, потихоньку она начала понимать. И правда, оказывается, красиво. Смотрели бильярд.
Подошла Соня, позвала к столу. Сидели на сквозняке, между открытой дверью в сад и широким окном, Лиля ела салат и смотрела, как ветер раздувает белые занавески.
- Вишневецкая, ты оценила, какие тут виды? - спросила Машка, кивая за окно. - Гора Кармель! Маленькая Швейцария, самые красивые в Израиле места.
- Лиля, а Андрей Вишневецкий вам, случайно, не родственник? - оживился Саня, намазывая масло на крошащийся тост. - Был у нас в институте такой хороший человек.
Лиля вздрогнула. Машка не говорила ей, что эти люди знают Андрея. Впрочем, Машка наверняка и сама не знала.
- Бывший муж, - Лиля улыбнулась, давая понять, что вопрос не обидный и ничем ее не задел.
- А что он сейчас делает, вы не знаете? Все еще в институте, или ушел? Мы с ним когда-то вместе одну штучку писали. Отличная у него голова.
Голова у Андрея и правда отличная, это все говорили. И сам Андрей очень ценил тех, у кого, по его мнению, была отличная голова. После развода Лиля быстро почувствовала, что самые сердобольные друзья остались с ней, а самые умные - ушли с Андреем. Не потому, что им не нравилась Лиля, просто без Андрея им с ней было не о чем говорить. А Саня этот, оказывается, тоже математик.
- Из института Андрей давно ушел. Как платить перестали, так и ушел. Сначала писал статьи в журналы, а теперь в частной школе преподает.
- Андрюха? Детям? - изумился Саня. - Вот это он молодец. В молодости у него с терпением было неважно, вечно он на ладони считал.
Была у Андрея такая привычка. Он всегда носил с собой ручку, затыкал куда-нибудь в карман или за отворот рукава. А бумаги не носил и не искал. И, когда ему нужно было что-нибудь прикинуть, выхватывал ручку и начинал молниеносно чиркать по ладони. Руки у него были большие, широкие, каждая ладонь - как лопата. И эти лопаты были исчерканы вдоль и поперек. Иногда следы чернил оставались на Лилиной коже и она, смеясь, смывала их в душе, упрекая Андрея: я вся в твоих следах!
- Он математический кружок там ведет, соревнования устраивает по математике, олимпиады. Дети его обожают.
- У нас Витька, сын, когда-то хотел быть воспитателем детского сада. "С академическим уклоном", как он говорил. Ему нравилось с детьми возиться, притаскивал к нам карапузов, обучал их химии для первоклашек. Ужасно смешно было слушать. Но потом передумал, пошел в науку. А у вас, Лиля, ведь есть…
Саня поймал мгновенный Сонин взгляд и на лету переменил направление разговора.
- …есть работа? Говорят, в России с этим непросто сейчас.
- Да я статистик, в бухгалтерии. Ничего интересного, но я там тридцать лет. Прижилась.
- О, так у нас Сонюша тоже бухгалтерией занимается. Прошла тут подготовительные курсы, потом еще одни, а теперь специалист высшей категории. Все ее боятся.
- Это не меня, это сложных бумажных расчетов все боятся. А я математик, я не боюсь.
Соня встала, чтобы подать десерт.
- Ты у меня ничего не боишься, - одобрительно сказал Саня, дотянулся до пульта от телевизора и включил бильярд.
* * *
Гуляли по Хайфе, воздушной, белой и длинной. Поднимались вверх-вниз по горам, разглядывали город с высоты, бродили по узким улочкам, тоже ведущим то вверх, то вниз, зашли в Бахайский храм, потом спустились к морю, купаться. Лиля ныряла под волны, выныривала и смеялась, глядя как Соня и Машка, стоя в воде по пояс, отмахиваются от прохладных брызг. Местные жительницы, они редко ходили на море.
- Вот бы Ленку сюда, - сказала Лиля, даже не испугавшись, что говорит зачем-то вслух. Ночью они долго сидели на кухне, разговорились, и Лиля рассказала Соне про Ленку. С Соней было странно легко говорить.
- Так привози, - предложила Соня. - Только не летом, летом ей здесь будет жарко. Приезжайте весной или осенью, поживите у нас. Будешь в море ее купать.
Представить себе Ленку в самолете, Ленку в Израиле или Ленку здесь, на опрятном берегу, среди бегающих детей и летающих воздушных змеев, было так же невозможно, как Ленку, заседающую в парламенте. Это было не ее место. Другая жизнь.
- Может быть, привезу, - Лиля кинулась в очередную волну и поднырнула под визжащую Машку, обдав ее водой.
Машка возмутилась и вылила Лиле на голову полные пригоршни моря.
- Как вам не стыдно, - сказала Соня, деловито обрызгивая Машку и отпрыгивая сама, - немолодые же тетки.
Они играли с водой упоенно, как третьеклассницы, и на них с уважительной завистью поглядывали близнецы лет четырех, строившие на берегу песчаный замок. Близнецам тоже хотелось брызгаться и в воду, но их сторожила строгая русская бабушка, считавшая море в это время года еще холодным.
* * *
Отъезд получился внезапным, как часто бывает с отъездом. Еще накануне Лиле казалось, что у нее масса времени впереди, что она еще успеет много где побывать и всего накупить, а сегодня с утра они с Машкой суетливо метнулись по рынку, чтобы контрабандой засунуть в чемодан для Ленки фруктов, потрепались о чем-то неважном в маршрутке, идущей в аэропорт, неловко пообнимались возле стеклянного входа - и вот уже Лиля сидела одна в самолете, щурилась от яркого солнца, бьющего в круглое маленькое окно, и не понимала, кто она, откуда, и куда и зачем летит. Перед глазами мелькали картинки - высокий черно-белый Иерусалим, горячий разноцветный Тель-Авив, прохладная бело-зеленая Хайфа, море, накатывающее волнами и отступающее, Машка, размахивающая рукой с апельсином, лица продавцов, курортников, детей, знакомых, незнакомых… Соня, Саня… Саня… Саша…
Математик. И Соня математик. Коллеги. А сыну их, Витьке, Саня упоминал, в этом году исполнилось ровно тридцать лет.
Лиля резко выпрямилась. Год назад Андрею перепала небольшая сумма денег - одно из его исследований напечатал какой-то американский журнал. И в том же месяце как раз исполнялось тридцать лет со дня их с Лилей свадьбы. Андрей пришел тогда в гости, торжественный, в костюме, принес цветы, отдал заработанное (уточнив "для Ленки"), а потом долго пил чай и сетовал - будь я за границей, какие деньги бы загребал. И перечислял, кто из друзей так вовремя уехал: Лешка Стравинский, Рома Кацев, Сашка Рубинштейн…
Соня, школьница, воробей. Она и сейчас ходит в джинсах и с короткой стрижкой. А Саня, оказывается, импозантный. Седоватый, высокий. Лиля схватилась за иллюминатор, будто боялась выпасть из самолета. Она сидела там, в большом и удобном доме, пила чай, ужинала, болтала. А где-то совсем рядом, в ящиках или в коробке, лежал ее букет.
Самолет нырнул в облака, и Лилю затошнило. "Ты дура, - сказала она себе, - ты дура и идиотка, она его выбросила давно". Но сама понимала - не выбросила, не может этого быть. У Сони такой красивый дом, они с Саней такая дружная пара - значит, букет еще там, на месте, хранится в шкафу за семью замками.
"Еще и Ленку к себе приглашала! - со злостью подумала Лиля. - Все мое забрала, теперь еще и Ленку ей подавай. Нет уж, дорогой воробушек, Ленку я никому не отдам, никогда".
* * *
В первый вечер дома, после того, как Лиля с трудом уложила спать наплакавшуюся Ленку (на радостные события, подарки и положительные эмоции Ленка всегда реагировала слезами), зазвонил телефон. "Это Соня", - подумала Лиля. Ей казалось, раз она сама непрерывно думала о Соне, та не могла не думать о ней.
Но звонил Андрей. Интересовался, как Лиля съездила в гости, как Ленка, как дела. Неожиданно вспомнил про Саню:
- В Израиле, кстати, знаешь, кто живет? Сашка Рубинштейн! Мы с ним когда-то…
- …в институте вместе учились, знаю. А ты знаешь, что твой приятель дружит с моей Машкой? Мы были у них в гостях!
- Да ну? И как они живут? Погоди, погоди, он все еще женат - на той девочке, помнишь, я ей твой букет тогда подарил?
- Помню, - сухо сказала Лиля. Пропавший букет она вспоминала Андрею всю их совместную жизнь, при каждой ссоре. А он отмахивался - причем тут букет. - Конечно, помню. Все еще женат.
- И как она тебе? - поинтересовался Андрей с неожиданным интересом.
Лиля открыла рот, чтобы сказать что-нибудь ироничное, но вспомнила, как ночью, на кухне, рассказывала Соне про Ленку. И как они с Соней и Машкой брызгались в море водой.
- Андрюша, у меня голова болит. Перелет, разница во времени, перепады температуры, я устала. Спокойной тебе ночи. Не бузи.
"Не бузи" было ее обычным прощанием с Андреем. Он на это всегда отвечал - "а ты осторожней".
- А ты осторожней, - Андрей рассмеялся и отключился.
Лиля постояла несколько минут, рассматривая узор в виде сплетенных колец на давно знакомых занавесках, снова взяла в руки телефон и набрала код Израиля. "Поблагодарю за прием, отчитаюсь, что хорошо долетела. Послушаю, как она отзовется".
- Да? - голос в трубке был немного сонным, хотя в Москве было на час позже. - Лиля, это ты? Как долетела? Как погода в Москве?
- Соня, - в горле застрял какой-то комок, и Лиля прокашлялась. - Соня, ты знаешь... Ты можешь… Соня, отдай мне мой букет.
Она подумала еще секунду и добавила, вдруг испугавшись, что может показаться грубой:
- Пожалуйста.
* * *
Фамилию "Вишневецкий" Соня вспомнила сразу после обеда. Тот размахивающий руками студент, который подарил ей букет в день свадьбы - а Лиля, оказывается, была его женой. Уж не ее ли это был букет, вдруг подумала Соня. Букет-то явно невестин, свадебный, а они ведь женились в тот же день. То есть, значит, Андрей встретил Саньку, и для его невесты отнял букет у своей? Или все было иначе, и светловолосая Лиля сама отдала для Сони свои цветы?
Захотелось спросить об этом Лилю, но Соня постеснялась. Возможно, Лиля давно все забыла, к тому же после свадьбы с Андреем в ее жизни, как выяснилось, был еще и развод, и неудобно было вдруг напоминать про свадьбу.
Ночью Лиля рассказывала про Ленку. И Соня вспомнила, как сидела у постели больного Витьки - как два месяца мыла в ванне взрослого парня, кормила с ложечки, гладила по голове… Из-за болей после операции Витька плохо спал, и мама шепотом пела ему колыбельные песни.
Соня пыталась себя представить, как Лиля день за днем ухаживает за дочкой. Одевает, кормит, водит гулять, отворачиваясь от любопытных взглядов, дома купает Ленку в душе, укладывает в постель… Когда Соня была маленькая, ее родители, преподаватели университета, работали целыми днями, а с Соней сидела бабушка Берта. Совсем седая и очень сгорбленная, бабушка Берта ходила в парк и на площадку, кормила Соню обедами, расчесывала перед сном. И пела ей песню на идиш - Соня ее запомнила и потом, в больнице, пела Витьке.
"Под кроваткой Янкеле беленькая козочка, - пела бабушка Берта, подолгу расчесывая длинные Сонины косы. - Она пойдет на рынок, и принесет тебе оттуда орехи, пирожки с маком, яблоки и изюм. Янкеле боится грома, но ты ничего не боишься. Янкеле боится стука, но ты ничего не боишься. Янкеле боится, когда в дом входят чужие люди, но ты ничего не боишься. Козочка пойдет на рынок и принесет тебе оттуда орехи, пирожки с маком, яблоки и изюм".
Когда Витькина дочка Ханиталь была совсем маленькой, она просила у Сони купить ей в подарок игрушечную козочку. Но Соня говорила - тебе не нужна игрушечная козочка, у тебя есть живая. Она пойдет на рынок, и принесет тебе орехи, пирожки с маком, яблоки и…
- Не хочу яблоки! - спорила Ханиталь. - Хочу пиццу!
Соня смеялась.
- Хорошо, козочка пойдет на рынок и принесет тебе пиццу. Ты ведь ничего не боишься. Козочка приносит все тем, кто ничего не боится.
- Я ничего не боюсь, - кивала Ханиталь.
Букет, засохший и пожелтевший, Соня в этом году отдала внучке для пуримского костюма: Ханиталь наряжалась невестой. Ей купили красивое платье, белые туфельки и фату, а вот букеты в детских магазинах все были ненастоящие, слишком простые - Ханитали они не нравились, портили всю картину.
- У тебя же есть цветочки! - Соня давно показала внучке, что хранится в ее шкафу. - Дай их мне для костюма, ты ведь в этом году все равно не будешь наряжаться невестой.
- Ну вот, ты расстроила все мои планы - нарядиться невестой в этом году.
Соня достала букет и растаяла - так изящно смотрелась с ним Ханиталь. Внучка была беленькая, нежная, с прозрачной светлой кожей. Редкий тип внешности для Израиля, здесь живут смуглые дети с яркими глазами, а Ханиталь получилась как тонкая линия, проведенная кисточкой с акварелью.
- Тебе идет. - Соня завернула цветы в бумагу и попросила: - Ты с ними поосторожней, это очень старый букет. Не разломай мне его.
- А откуда он у тебя?
- Подарили. Много лет назад.
- Когда я стану настоящей невестой, - сказала Ханиталь, заглядывая Соне в глаза, - у меня будет настоящее белое платье, свадьба и жених. И тогда я тоже возьму твои цветы, хорошо? А до тех пор, можно, они полежат у меня?
* * *
Целый день стояла жара и дул горячий ветер, под вечер у Сони поднялось давление и разболелась голова. Она приняла холодный душ, проглотила две таблетки и уже собиралась ложиться, когда зазвонил телефон.
- Соня, - это оказалась Лиля, неожиданно хриплая, будто от слез. - Соня, ты знаешь… Ты можешь…
В голове заметались варианты - Ленка болеет? Упала? Ее надо срочно лечить? Везти сюда?
Лиля прокашлялась.
- Соня, отдай мне мой букет.
Она сделала паузу и добавила еле слышно:
- Пожалуйста.
Янкеле боится грома, но ты ничего не боишься. Янкеле боится стука, но ты ничего не боишься. Янкеле боится, когда в дом заходят чужие люди - но ты…
- Господи, ты так звучишь, я уже испугалась. - В телефон было слышно, как за Сониной спиной от ветра хлопают занавески. - Ну конечно, конечно отдам. Приезжай в гости, с Ленкой - и заберешь.
- Нет, Соня, нет, - Лиля торопилась и проглатывала слова. - Я не могу приехать с Ленкой, ее нельзя в самолет, она будет кричать всю дорогу, ее нельзя в замкнутое пространство, она боится. А без нее я теперь долго никуда не поеду. Отдай букет сейчас, пожалуйста, я тебя прошу.
- А… как? - растерялась Соня. - Прислать по почте?
- Да нет, какая почта. Он же старый, рассыплется весь. Ты мне просто его отдай, не присылая. Он сейчас у тебя?
- Нет… У Ханитали.
- Возьми его обратно от Ханитали и отдай. Пусть сам букет где угодно, это неважно, мне же замуж не выходить. - Лиля коротко рассмеялась. - Но он будет отданным, понимаешь? Он вернется. Ты мне можешь его вернуть?
- Не уверена, что я тебя понимаю, но могу попробовать.
- Ты согласна? - было странно, что Соня согласилась так легко. - Тебе не жалко?
Ветер из окон усилился, но стал только более жарким. Голова разбаливалась все сильнее. Скорей бы лечь.
- Лиля, милая, мне совсем не жалко. Конечно, будем считать, что я тебе его отдала.
- Соня, не "будем считать", а отдала. - Было важно, чтобы Соня хоть что-нибудь поняла. - Он теперь мой, договорились? Ты уже не можешь пользоваться им.
О чем она говорит, какое "пользоваться"? Не давать букет Ханитали? Не выходить с ним замуж, не ходить с ним гулять?
- Хорошо, я не буду. Завтра же попрошу Ханиталь отдать твои цветы.
"В две пиццы мне это точно обойдется. А если Ханиталь будет упрямиться, то еще и в поход в кино. Надо будет посмотреть, где идет какой-нибудь хороший детский фильм".
Соня давно не ходила на детские фильмы, и ее обрадовала возможность попасть туда почти в приказном порядке. Так-то все времени нет.
- Договорились. - Лиля опустилась на стул возле телефона и вытерла вспотевший лоб. - Завтра.
- Позвонить тебе после? Отчитаться про Ханиталь?
- Не надо, Сонь, все в порядке. Раз мы договорились, значит, уже совсем все в порядке. Спасибо тебе. И спокойной ночи.
В кровати заворочалась Ленка, что-то мыча. Лиля подошла поправить ей одеяло.
- А на море мы сами поедем, - прошептала она, погладив Ленкину руку. - В будущем же году и поедем. Теперь-то можно. Сядем на кораблик, поплывем по волнам.
- Катают… - пробормотала Ленка сквозь сон. - Я любу…
Козочка поехала на рынок и привезла тебе твой букет. Лиле стало легко, весело и немного стыдно перед Соней. "Ладно, она столько лет пробыла с моим букетом. Теперь моя очередь". Первым долгом, действительно, съездить с Ленкой на море. А потом посмотрим, как пойдет.
* * *
Соня еще раз включила душ и постояла под прохладными струями, смывая головную боль. Легла в постель рядом с неожиданно рано заснувшим Санькой и стала слушать, как за окнами постепенно стихает ветер. Саня, не просыпаясь, обнял ее за плечи, притягивая к себе. Его рука пахла морем: днем ходили купаться. И Ханиталь согласилась поплавать, хотя на море были довольно сильные волны. Даже нырнула несколько раз.
"Сделаем вместе букет вместо того, для костюма, - решила Соня уже сквозь сон. - Купим шелка, накрутим цветов, добавим бусин. А проволока у Саньки где-то есть".
Часть вторая
- Завтра мы едем в Хайфу, - объявила подруга Машка, когда они с Лилей, обессиленные, вернулись из поездки в Эйлат. Машка в Эйлате немедленно загорела, а Лиля нет, к ее бледной московской коже плохо приставал загар. Зато она притащила груду камней и ракушек, пригоршню дешевых бус, ярко-зеленые пляжные тапки и фотографию дельфина с ехидным влажным носом. По дороге домой заезжали на Мертвое море и Лиля лежала на странной упругой воде, от которой едко пощипывало кожу, но стихало на сердце. После Мертвого моря тело чувствовало невесомость. "Вот бы Ленку сюда", - думала Лиля, смазывая руки привезенным оттуда же, с Мертвого моря, нежным кремом.
- В Хайфу? А что у нас там?
- У нас там Бахайский храм! - торжественно объявила Машка. Она все объявляла торжественно, как диктор центрального радио: "А это, Лилька, Средиземное море! А вот, Вишневецкая, город Тель-Авив, архитектура стиля "баухауз"! А здесь, Лилия Аркадьевна, Стена Плача!". В Иерусалиме они тоже уже побывали.
Про Бахайский храм Лиля ничего не знала. Но слышала, что Хайфа - очень красивый город.
- Очень! - энергично согласилась Машка, одновременно жестикулируя и жуя апельсин. Брызги апельсинового сока попали Лиле в лицо, защипало глаза. Лиля потерла их рукой (это не помогло - руки были в креме) и засмеялась.
- Ты чего? - удивилась Машка.
- Да так…
Как было ей объяснить? Её балкон, увитый зеленью с бордовыми цветами, Эйлат и дельфиний нос, брызги от апельсина на коже, пахнущей солнцем,"Хайфа - красивый город"… Под кроватью Янкеле беленькая козочка. Козочка съездила на рынок и привезла тебе орехов и изюма. Бордовые цветы и крем для рук.
Лиля каждый день звонила в Москву, соседке, живущей с Ленкой. Соседка отчитывалась, что у них все в порядке, передавала Ленкин распорядок дня - что ела, сколько времени просидела у окна, как долго после этого кричала, когда заснула. Жаловалась на Ленкин тяжелый характер, но каждый раз добавляла: "Очень хорошая девочка". Соседка просила купить ей в Израиле крем для чувствительной кожи и какое-нибудь украшение из серебра. Лиля купила и то, и другое, украшений даже два - ожерелье с эйлатским камнем, сине-зеленым, как хвост павлина, и длинные невесомые серьги, которые продавал в Старом Городе смуглый усатый араб. А Ленке она тут пачками покупала футболки с символикой трех религий, витамины для укрепления всего сразу - волос, кожи, костей, нервов - и куколки-сувениры, Ленка любила такими играть. Жалко, что нельзя привезти с собой эти брызги от апельсина. И бордовый цветок с балкона тоже нельзя… Разве что засушить?
- Хайфа далеко, без ночевки нет смысла, - продолжила Машка. - Зато у меня там друзья. У них и переночуем, я договорилась уже.
Договорилась, так договорилась. В Израиле Лиля будто избавилась от постоянного страха - быть не к месту. Привыкнув всюду являться с Ленкой, она заранее признавала, что неудобна и будет мешать. И заранее сжимала губы: попробуйте, скажите что-нибудь. А здесь, на южном воздухе, во влажной жаре, она была одна и немножко играла в игру "никакой Ленки не существует". Ведь и самого Израиля в Лилиной жизни тоже как будто не существовало, ей изначально не было места среди этих шумных ярких людей с их здоровыми детьми.
Дети в Москве были бледнее, их было меньше, они не настолько бросались в глаза. Они как бы "не считались" - была Лиля и была Ленка, и больше никого. А тут, среди постоянно мелькающих колясок, маленьких кепок, босоножек с бусинами на пряжках, ведерок с совками для копания в песке, маленьких бутылок, засунутых в специальный карман на рюкзачке размером с апельсин, среди беззубых улыбок и всюду теряемых сосок, среди шума и гама, в котором преобладали звонкие голоса - Ленка просто не могла бы родиться, как не могла она родиться, скажем, на Марсе. А раз тут не было Ленки, значит, не было и Лили. Женщина, которая сидит на красивом балконе и натирает руки влажным кремом, появилась из ниоткуда и уйдет в никуда. У нее нет ничего за спиной, она одна и ей всюду рады.
Бесконечные Машкины друзья - по работе, по институту, по дому, какие-то близкие подруги по супермаркету и дальние родственники по больничной кассе - все они радовались Лиле, расспрашивали, как ей понравился Израиль, звали в гости, принимали у себя, накрывали на стол и непрерывно улыбались. Ей приходилось улыбаться им в ответ, и в первые дни она даже уставала от этих бесконечных улыбок. Потом привыкла.
Дома Лиля почти не улыбалась, потому что улыбаться не умела Ленка. Ленка умела только смеяться - низким, басистым смехом, похожим на плач. Трудно было сказать заранее, что может ее рассмешить. Иногда это была пестрая уличная кошка, бежавшая деловитой походкой вдоль дороги, иногда - букет неожиданно ярких цветов, мимо которого они шли в магазине, иногда еще что-нибудь. Могла рассмеяться яблоку или груше. Лиля пыталась вызнать - что смешного конкретно в этой груше, в этом фрукте, почему ты смеешься? Но ответа не получала.
А когда Ленка радовалась чему-то, она сморщивала лицо и говорила: "Любу". "Любу!" означало - люблю. Этому Лиля её научила, бесконечными повторениями - я тебя люблю, я люблю тебя. "Любу!" - соглашалась Ленка, и постепенно стала говорить "любу" про все, что ей нравилось. Про колыбельную, про море, про ветки вербы, которые Лиля весной приносила домой. "Под кроваткой Янкеле беленькая козочка", - пела Лиля и перечисляла, что именно козочка принесет Ленке: вербу, море, цветов, фартук с котенком, новую куклу, вкусный завтрак, который ты любишь. Ленка стучала ногой по полу и с каждым ударом кивала: "Любу! Любу! Любу!".
* * *
Машкина подруга Лиля оказалась невысокой женщиной со светлыми волосами. Все в ней было неброским и светлым - бледная блузка, узкий сарафан, туфли телесного цвета с какой-то подчеркнуто чистой подошвой, будто Лиля совсем не ходила по земле. При этом вся Лиля была чем-то еле заметно украшена: тонкая вышивка по вороту и манжетам, тонкое, почти паутинное серебряное колечко, бусы из мелкого бисера, прозрачного, как вода. Говорила Лиля негромко, больше молчала. О ней хотелось заботиться, как о ребенке.
Соня привыкла, что в их доме гости быстро осваивались и все делали сами: сами открывали холодильник, вытаскивая себе йогурты и салаты, сами ложились спать и вставали, когда хотели, сами включали телевизор или брали книги из книжных шкафов. Но Лиля как села в небольшое, как раз по своему размеру, бархатное кресло, так и сидела, неподвижная, молча следя, как Саня открывает вино, а женщины накрывают на стол. Соня взяла вазу, наполненную толстыми мандаринами и желтоватым виноградом, поставила рядом с креслом.
- Попробуйте, в этом году удивительно удачный виноград.
- Спасибо, - улыбнулась Лиля и взяла мандарин.
Больше она ничего не сказала, и Соня отошла.
А Лиля отдыхала. Просторные комнаты с большими окнами, спокойные люди, спокойные голоса. Никто не кричал, не плакал, не выл, никто ни в кого не всматривался напряженно. Никто даже особо не улыбался, просто смотрели тепло. Лиля скинула туфли, поджала ноги и взяла еще один мандарин.
Саня включил телевизор - передавали чемпионат мира по бильярду. Раньше Лиля понятия не имела, что бильярд - это вообще спорт. Ей казалось, это развлечение для пьяных подростков в баре. Или для миллионеров на яхте. Оказалось - нет, целое дело, техника, искусство. Саня стал объяснять ей правила чемпионата, потихоньку она начала понимать. И правда, оказывается, красиво. Смотрели бильярд.
Подошла Соня, позвала к столу. Сидели на сквозняке, между открытой дверью в сад и широким окном, Лиля ела салат и смотрела, как ветер раздувает белые занавески.
- Вишневецкая, ты оценила, какие тут виды? - спросила Машка, кивая за окно. - Гора Кармель! Маленькая Швейцария, самые красивые в Израиле места.
- Лиля, а Андрей Вишневецкий вам, случайно, не родственник? - оживился Саня, намазывая масло на крошащийся тост. - Был у нас в институте такой хороший человек.
Лиля вздрогнула. Машка не говорила ей, что эти люди знают Андрея. Впрочем, Машка наверняка и сама не знала.
- Бывший муж, - Лиля улыбнулась, давая понять, что вопрос не обидный и ничем ее не задел.
- А что он сейчас делает, вы не знаете? Все еще в институте, или ушел? Мы с ним когда-то вместе одну штучку писали. Отличная у него голова.
Голова у Андрея и правда отличная, это все говорили. И сам Андрей очень ценил тех, у кого, по его мнению, была отличная голова. После развода Лиля быстро почувствовала, что самые сердобольные друзья остались с ней, а самые умные - ушли с Андреем. Не потому, что им не нравилась Лиля, просто без Андрея им с ней было не о чем говорить. А Саня этот, оказывается, тоже математик.
- Из института Андрей давно ушел. Как платить перестали, так и ушел. Сначала писал статьи в журналы, а теперь в частной школе преподает.
- Андрюха? Детям? - изумился Саня. - Вот это он молодец. В молодости у него с терпением было неважно, вечно он на ладони считал.
Была у Андрея такая привычка. Он всегда носил с собой ручку, затыкал куда-нибудь в карман или за отворот рукава. А бумаги не носил и не искал. И, когда ему нужно было что-нибудь прикинуть, выхватывал ручку и начинал молниеносно чиркать по ладони. Руки у него были большие, широкие, каждая ладонь - как лопата. И эти лопаты были исчерканы вдоль и поперек. Иногда следы чернил оставались на Лилиной коже и она, смеясь, смывала их в душе, упрекая Андрея: я вся в твоих следах!
- Он математический кружок там ведет, соревнования устраивает по математике, олимпиады. Дети его обожают.
- У нас Витька, сын, когда-то хотел быть воспитателем детского сада. "С академическим уклоном", как он говорил. Ему нравилось с детьми возиться, притаскивал к нам карапузов, обучал их химии для первоклашек. Ужасно смешно было слушать. Но потом передумал, пошел в науку. А у вас, Лиля, ведь есть…
Саня поймал мгновенный Сонин взгляд и на лету переменил направление разговора.
- …есть работа? Говорят, в России с этим непросто сейчас.
- Да я статистик, в бухгалтерии. Ничего интересного, но я там тридцать лет. Прижилась.
- О, так у нас Сонюша тоже бухгалтерией занимается. Прошла тут подготовительные курсы, потом еще одни, а теперь специалист высшей категории. Все ее боятся.
- Это не меня, это сложных бумажных расчетов все боятся. А я математик, я не боюсь.
Соня встала, чтобы подать десерт.
- Ты у меня ничего не боишься, - одобрительно сказал Саня, дотянулся до пульта от телевизора и включил бильярд.
* * *
Гуляли по Хайфе, воздушной, белой и длинной. Поднимались вверх-вниз по горам, разглядывали город с высоты, бродили по узким улочкам, тоже ведущим то вверх, то вниз, зашли в Бахайский храм, потом спустились к морю, купаться. Лиля ныряла под волны, выныривала и смеялась, глядя как Соня и Машка, стоя в воде по пояс, отмахиваются от прохладных брызг. Местные жительницы, они редко ходили на море.
- Вот бы Ленку сюда, - сказала Лиля, даже не испугавшись, что говорит зачем-то вслух. Ночью они долго сидели на кухне, разговорились, и Лиля рассказала Соне про Ленку. С Соней было странно легко говорить.
- Так привози, - предложила Соня. - Только не летом, летом ей здесь будет жарко. Приезжайте весной или осенью, поживите у нас. Будешь в море ее купать.
Представить себе Ленку в самолете, Ленку в Израиле или Ленку здесь, на опрятном берегу, среди бегающих детей и летающих воздушных змеев, было так же невозможно, как Ленку, заседающую в парламенте. Это было не ее место. Другая жизнь.
- Может быть, привезу, - Лиля кинулась в очередную волну и поднырнула под визжащую Машку, обдав ее водой.
Машка возмутилась и вылила Лиле на голову полные пригоршни моря.
- Как вам не стыдно, - сказала Соня, деловито обрызгивая Машку и отпрыгивая сама, - немолодые же тетки.
Они играли с водой упоенно, как третьеклассницы, и на них с уважительной завистью поглядывали близнецы лет четырех, строившие на берегу песчаный замок. Близнецам тоже хотелось брызгаться и в воду, но их сторожила строгая русская бабушка, считавшая море в это время года еще холодным.
* * *
Отъезд получился внезапным, как часто бывает с отъездом. Еще накануне Лиле казалось, что у нее масса времени впереди, что она еще успеет много где побывать и всего накупить, а сегодня с утра они с Машкой суетливо метнулись по рынку, чтобы контрабандой засунуть в чемодан для Ленки фруктов, потрепались о чем-то неважном в маршрутке, идущей в аэропорт, неловко пообнимались возле стеклянного входа - и вот уже Лиля сидела одна в самолете, щурилась от яркого солнца, бьющего в круглое маленькое окно, и не понимала, кто она, откуда, и куда и зачем летит. Перед глазами мелькали картинки - высокий черно-белый Иерусалим, горячий разноцветный Тель-Авив, прохладная бело-зеленая Хайфа, море, накатывающее волнами и отступающее, Машка, размахивающая рукой с апельсином, лица продавцов, курортников, детей, знакомых, незнакомых… Соня, Саня… Саня… Саша…
Математик. И Соня математик. Коллеги. А сыну их, Витьке, Саня упоминал, в этом году исполнилось ровно тридцать лет.
Лиля резко выпрямилась. Год назад Андрею перепала небольшая сумма денег - одно из его исследований напечатал какой-то американский журнал. И в том же месяце как раз исполнялось тридцать лет со дня их с Лилей свадьбы. Андрей пришел тогда в гости, торжественный, в костюме, принес цветы, отдал заработанное (уточнив "для Ленки"), а потом долго пил чай и сетовал - будь я за границей, какие деньги бы загребал. И перечислял, кто из друзей так вовремя уехал: Лешка Стравинский, Рома Кацев, Сашка Рубинштейн…
Соня, школьница, воробей. Она и сейчас ходит в джинсах и с короткой стрижкой. А Саня, оказывается, импозантный. Седоватый, высокий. Лиля схватилась за иллюминатор, будто боялась выпасть из самолета. Она сидела там, в большом и удобном доме, пила чай, ужинала, болтала. А где-то совсем рядом, в ящиках или в коробке, лежал ее букет.
Самолет нырнул в облака, и Лилю затошнило. "Ты дура, - сказала она себе, - ты дура и идиотка, она его выбросила давно". Но сама понимала - не выбросила, не может этого быть. У Сони такой красивый дом, они с Саней такая дружная пара - значит, букет еще там, на месте, хранится в шкафу за семью замками.
"Еще и Ленку к себе приглашала! - со злостью подумала Лиля. - Все мое забрала, теперь еще и Ленку ей подавай. Нет уж, дорогой воробушек, Ленку я никому не отдам, никогда".
* * *
В первый вечер дома, после того, как Лиля с трудом уложила спать наплакавшуюся Ленку (на радостные события, подарки и положительные эмоции Ленка всегда реагировала слезами), зазвонил телефон. "Это Соня", - подумала Лиля. Ей казалось, раз она сама непрерывно думала о Соне, та не могла не думать о ней.
Но звонил Андрей. Интересовался, как Лиля съездила в гости, как Ленка, как дела. Неожиданно вспомнил про Саню:
- В Израиле, кстати, знаешь, кто живет? Сашка Рубинштейн! Мы с ним когда-то…
- …в институте вместе учились, знаю. А ты знаешь, что твой приятель дружит с моей Машкой? Мы были у них в гостях!
- Да ну? И как они живут? Погоди, погоди, он все еще женат - на той девочке, помнишь, я ей твой букет тогда подарил?
- Помню, - сухо сказала Лиля. Пропавший букет она вспоминала Андрею всю их совместную жизнь, при каждой ссоре. А он отмахивался - причем тут букет. - Конечно, помню. Все еще женат.
- И как она тебе? - поинтересовался Андрей с неожиданным интересом.
Лиля открыла рот, чтобы сказать что-нибудь ироничное, но вспомнила, как ночью, на кухне, рассказывала Соне про Ленку. И как они с Соней и Машкой брызгались в море водой.
- Андрюша, у меня голова болит. Перелет, разница во времени, перепады температуры, я устала. Спокойной тебе ночи. Не бузи.
"Не бузи" было ее обычным прощанием с Андреем. Он на это всегда отвечал - "а ты осторожней".
- А ты осторожней, - Андрей рассмеялся и отключился.
Лиля постояла несколько минут, рассматривая узор в виде сплетенных колец на давно знакомых занавесках, снова взяла в руки телефон и набрала код Израиля. "Поблагодарю за прием, отчитаюсь, что хорошо долетела. Послушаю, как она отзовется".
- Да? - голос в трубке был немного сонным, хотя в Москве было на час позже. - Лиля, это ты? Как долетела? Как погода в Москве?
- Соня, - в горле застрял какой-то комок, и Лиля прокашлялась. - Соня, ты знаешь... Ты можешь… Соня, отдай мне мой букет.
Она подумала еще секунду и добавила, вдруг испугавшись, что может показаться грубой:
- Пожалуйста.
* * *
Фамилию "Вишневецкий" Соня вспомнила сразу после обеда. Тот размахивающий руками студент, который подарил ей букет в день свадьбы - а Лиля, оказывается, была его женой. Уж не ее ли это был букет, вдруг подумала Соня. Букет-то явно невестин, свадебный, а они ведь женились в тот же день. То есть, значит, Андрей встретил Саньку, и для его невесты отнял букет у своей? Или все было иначе, и светловолосая Лиля сама отдала для Сони свои цветы?
Захотелось спросить об этом Лилю, но Соня постеснялась. Возможно, Лиля давно все забыла, к тому же после свадьбы с Андреем в ее жизни, как выяснилось, был еще и развод, и неудобно было вдруг напоминать про свадьбу.
Ночью Лиля рассказывала про Ленку. И Соня вспомнила, как сидела у постели больного Витьки - как два месяца мыла в ванне взрослого парня, кормила с ложечки, гладила по голове… Из-за болей после операции Витька плохо спал, и мама шепотом пела ему колыбельные песни.
Соня пыталась себя представить, как Лиля день за днем ухаживает за дочкой. Одевает, кормит, водит гулять, отворачиваясь от любопытных взглядов, дома купает Ленку в душе, укладывает в постель… Когда Соня была маленькая, ее родители, преподаватели университета, работали целыми днями, а с Соней сидела бабушка Берта. Совсем седая и очень сгорбленная, бабушка Берта ходила в парк и на площадку, кормила Соню обедами, расчесывала перед сном. И пела ей песню на идиш - Соня ее запомнила и потом, в больнице, пела Витьке.
"Под кроваткой Янкеле беленькая козочка, - пела бабушка Берта, подолгу расчесывая длинные Сонины косы. - Она пойдет на рынок, и принесет тебе оттуда орехи, пирожки с маком, яблоки и изюм. Янкеле боится грома, но ты ничего не боишься. Янкеле боится стука, но ты ничего не боишься. Янкеле боится, когда в дом входят чужие люди, но ты ничего не боишься. Козочка пойдет на рынок и принесет тебе оттуда орехи, пирожки с маком, яблоки и изюм".
Когда Витькина дочка Ханиталь была совсем маленькой, она просила у Сони купить ей в подарок игрушечную козочку. Но Соня говорила - тебе не нужна игрушечная козочка, у тебя есть живая. Она пойдет на рынок, и принесет тебе орехи, пирожки с маком, яблоки и…
- Не хочу яблоки! - спорила Ханиталь. - Хочу пиццу!
Соня смеялась.
- Хорошо, козочка пойдет на рынок и принесет тебе пиццу. Ты ведь ничего не боишься. Козочка приносит все тем, кто ничего не боится.
- Я ничего не боюсь, - кивала Ханиталь.
Букет, засохший и пожелтевший, Соня в этом году отдала внучке для пуримского костюма: Ханиталь наряжалась невестой. Ей купили красивое платье, белые туфельки и фату, а вот букеты в детских магазинах все были ненастоящие, слишком простые - Ханитали они не нравились, портили всю картину.
- У тебя же есть цветочки! - Соня давно показала внучке, что хранится в ее шкафу. - Дай их мне для костюма, ты ведь в этом году все равно не будешь наряжаться невестой.
- Ну вот, ты расстроила все мои планы - нарядиться невестой в этом году.
Соня достала букет и растаяла - так изящно смотрелась с ним Ханиталь. Внучка была беленькая, нежная, с прозрачной светлой кожей. Редкий тип внешности для Израиля, здесь живут смуглые дети с яркими глазами, а Ханиталь получилась как тонкая линия, проведенная кисточкой с акварелью.
- Тебе идет. - Соня завернула цветы в бумагу и попросила: - Ты с ними поосторожней, это очень старый букет. Не разломай мне его.
- А откуда он у тебя?
- Подарили. Много лет назад.
- Когда я стану настоящей невестой, - сказала Ханиталь, заглядывая Соне в глаза, - у меня будет настоящее белое платье, свадьба и жених. И тогда я тоже возьму твои цветы, хорошо? А до тех пор, можно, они полежат у меня?
* * *
Целый день стояла жара и дул горячий ветер, под вечер у Сони поднялось давление и разболелась голова. Она приняла холодный душ, проглотила две таблетки и уже собиралась ложиться, когда зазвонил телефон.
- Соня, - это оказалась Лиля, неожиданно хриплая, будто от слез. - Соня, ты знаешь… Ты можешь…
В голове заметались варианты - Ленка болеет? Упала? Ее надо срочно лечить? Везти сюда?
Лиля прокашлялась.
- Соня, отдай мне мой букет.
Она сделала паузу и добавила еле слышно:
- Пожалуйста.
Янкеле боится грома, но ты ничего не боишься. Янкеле боится стука, но ты ничего не боишься. Янкеле боится, когда в дом заходят чужие люди - но ты…
- Господи, ты так звучишь, я уже испугалась. - В телефон было слышно, как за Сониной спиной от ветра хлопают занавески. - Ну конечно, конечно отдам. Приезжай в гости, с Ленкой - и заберешь.
- Нет, Соня, нет, - Лиля торопилась и проглатывала слова. - Я не могу приехать с Ленкой, ее нельзя в самолет, она будет кричать всю дорогу, ее нельзя в замкнутое пространство, она боится. А без нее я теперь долго никуда не поеду. Отдай букет сейчас, пожалуйста, я тебя прошу.
- А… как? - растерялась Соня. - Прислать по почте?
- Да нет, какая почта. Он же старый, рассыплется весь. Ты мне просто его отдай, не присылая. Он сейчас у тебя?
- Нет… У Ханитали.
- Возьми его обратно от Ханитали и отдай. Пусть сам букет где угодно, это неважно, мне же замуж не выходить. - Лиля коротко рассмеялась. - Но он будет отданным, понимаешь? Он вернется. Ты мне можешь его вернуть?
- Не уверена, что я тебя понимаю, но могу попробовать.
- Ты согласна? - было странно, что Соня согласилась так легко. - Тебе не жалко?
Ветер из окон усилился, но стал только более жарким. Голова разбаливалась все сильнее. Скорей бы лечь.
- Лиля, милая, мне совсем не жалко. Конечно, будем считать, что я тебе его отдала.
- Соня, не "будем считать", а отдала. - Было важно, чтобы Соня хоть что-нибудь поняла. - Он теперь мой, договорились? Ты уже не можешь пользоваться им.
О чем она говорит, какое "пользоваться"? Не давать букет Ханитали? Не выходить с ним замуж, не ходить с ним гулять?
- Хорошо, я не буду. Завтра же попрошу Ханиталь отдать твои цветы.
"В две пиццы мне это точно обойдется. А если Ханиталь будет упрямиться, то еще и в поход в кино. Надо будет посмотреть, где идет какой-нибудь хороший детский фильм".
Соня давно не ходила на детские фильмы, и ее обрадовала возможность попасть туда почти в приказном порядке. Так-то все времени нет.
- Договорились. - Лиля опустилась на стул возле телефона и вытерла вспотевший лоб. - Завтра.
- Позвонить тебе после? Отчитаться про Ханиталь?
- Не надо, Сонь, все в порядке. Раз мы договорились, значит, уже совсем все в порядке. Спасибо тебе. И спокойной ночи.
В кровати заворочалась Ленка, что-то мыча. Лиля подошла поправить ей одеяло.
- А на море мы сами поедем, - прошептала она, погладив Ленкину руку. - В будущем же году и поедем. Теперь-то можно. Сядем на кораблик, поплывем по волнам.
- Катают… - пробормотала Ленка сквозь сон. - Я любу…
Козочка поехала на рынок и привезла тебе твой букет. Лиле стало легко, весело и немного стыдно перед Соней. "Ладно, она столько лет пробыла с моим букетом. Теперь моя очередь". Первым долгом, действительно, съездить с Ленкой на море. А потом посмотрим, как пойдет.
* * *
Соня еще раз включила душ и постояла под прохладными струями, смывая головную боль. Легла в постель рядом с неожиданно рано заснувшим Санькой и стала слушать, как за окнами постепенно стихает ветер. Саня, не просыпаясь, обнял ее за плечи, притягивая к себе. Его рука пахла морем: днем ходили купаться. И Ханиталь согласилась поплавать, хотя на море были довольно сильные волны. Даже нырнула несколько раз.
"Сделаем вместе букет вместо того, для костюма, - решила Соня уже сквозь сон. - Купим шелка, накрутим цветов, добавим бусин. А проволока у Саньки где-то есть".