(no subject)
Их брак был счастливым и спокойным, - прочитал Паяльников. - Регина и Фредерик даже читали друг другу вслух отрывки из сочинений Кьеркегора.
Читать друг другу вслух отрывки из Кьеркегора - это такой экзистенциальный эквивалент к «умерли в один день»,- подумал было Паяльников, но его недоразвитую мысль прервал голос матери.
- У нас новое кладбище открыли, - мать выложила на кровать платье, - там, ближе к танку.
Паяльников хотел было возразить: мол, ты чего, мать, тебе ещё жить и жить, но смолчал.
- Но меня похорони на старом, рядом с отцом. Там место есть. Вот в этом платье. И шарфик этот ажурный на шею повяжи.
Она выложила поверх платья чёрный шарфик.
- Хорошо, - покорно сказал Паяльников.
- Про новое-то я узнала, потому что Шурочка умерла. Ты помнишь Шурочку? Она во втором подъезде жила. Маленькая такая, сухонькая.
Паяльников Шурочку помнил с детства. Она и сорок лет назад казалась ему маленькой и сухонькой старушкой.
- Помню, как-то подходит ко мне и говорит: я могу за тобой ухаживать, только ты мне квартиру завещай. Вот даёт, квартиру ей. За мной ухаживать захотела! А сама первей меня свернулась. Лежит теперь на новом. И ведь младше меня, а свернулась.
- Новое открыли, новое кладбище... - интеллектуальный эстет и любитель высоких штилей Савельев подпер голову ладонью, пальцы смяли кожу на виске, отчего интеллектуальный эстет стал походить не на любителя высоких штилей, а на Пикассо на одном известном фото. А по глубине застывшей в глазах мысли - так вообще на Сёрена Кьеркегора.
- Вот, казалось бы, все едино свернёмся, а старое или новое кладбище нас примет, нам не все едино. Как тут не читать друг другу отрывки из Кьеркегора?
Он снял лицо с руки и стал обычным Савельевым, экзистенциальным эквивалентом интеллектуального эстета и любителя высоких штилей.
- Молоко тоже сворачивается, - процитировал то ли Кьеркегора, то ли еще какого одухотворенного философа Паяльников. Вышло глупо.
Читать друг другу вслух отрывки из Кьеркегора - это такой экзистенциальный эквивалент к «умерли в один день»,- подумал было Паяльников, но его недоразвитую мысль прервал голос матери.
- У нас новое кладбище открыли, - мать выложила на кровать платье, - там, ближе к танку.
Паяльников хотел было возразить: мол, ты чего, мать, тебе ещё жить и жить, но смолчал.
- Но меня похорони на старом, рядом с отцом. Там место есть. Вот в этом платье. И шарфик этот ажурный на шею повяжи.
Она выложила поверх платья чёрный шарфик.
- Хорошо, - покорно сказал Паяльников.
- Про новое-то я узнала, потому что Шурочка умерла. Ты помнишь Шурочку? Она во втором подъезде жила. Маленькая такая, сухонькая.
Паяльников Шурочку помнил с детства. Она и сорок лет назад казалась ему маленькой и сухонькой старушкой.
- Помню, как-то подходит ко мне и говорит: я могу за тобой ухаживать, только ты мне квартиру завещай. Вот даёт, квартиру ей. За мной ухаживать захотела! А сама первей меня свернулась. Лежит теперь на новом. И ведь младше меня, а свернулась.
- Новое открыли, новое кладбище... - интеллектуальный эстет и любитель высоких штилей Савельев подпер голову ладонью, пальцы смяли кожу на виске, отчего интеллектуальный эстет стал походить не на любителя высоких штилей, а на Пикассо на одном известном фото. А по глубине застывшей в глазах мысли - так вообще на Сёрена Кьеркегора.
- Вот, казалось бы, все едино свернёмся, а старое или новое кладбище нас примет, нам не все едино. Как тут не читать друг другу отрывки из Кьеркегора?
Он снял лицо с руки и стал обычным Савельевым, экзистенциальным эквивалентом интеллектуального эстета и любителя высоких штилей.
- Молоко тоже сворачивается, - процитировал то ли Кьеркегора, то ли еще какого одухотворенного философа Паяльников. Вышло глупо.