1. Священник Димитрий СТРУЕВ: Веня Дркин и Александр Непомнящий.
Крылья под капельницей
АВТОРСКАЯ ОГОВОРКА
Весной 2000 года в журнале «Фома» была опубликована моя статья «Его имя было Фома», рассказывавшая о творческом и духовном пути человека, известного под псевдонимом Веня Д’ркин. (Еще есть вариант написания «Дркин», а произносится обычно все-таки «Дыркин».) Статья была написана откровенно наспех, и сразу после того, как она была опубликована, я говорил многим, что мне не удалось адекватно передать даже свое собственное впечатление от личности этого человека (которого я, кстати, не знал живым), что уж говорить об адекватности уровню самой личности... Спустя два года... ну, скажем так, усложнились наши отношения с еще одной творческой личностью - есть такой поэт и музыкант Александр Непомнящий... И вот Непомнящий на наступившие сложности отреагировал запоздалой (статья была ему знакома в течение почти двух лет) критикой моей статьи о Дркине, опубликовав ее (критику) в и-нете в качестве постскриптума к своей статье «Рок-музыка и Православие». Несмотря на отчасти личную мотивацию этой критики, в немалой степени я должен признать ее обоснованной: мне самому к тому времени мой текст уже совсем не нравился. Я попытался ответить Непомнящему на некоторые из его обвинений, но при этом позвонил в редакцию «Фомы» и попросил снять статью «Его имя было Фома» с сайта журнала, пообещав сделать о Дркине другой материал. Прошло четыре года, каюсь - другую статью для «Фомы» я так и не сделал. Теперь вот и то, что происходит с самим Непомнящим, имеет смысл попытаться описать - кстати, теперь их с Дркиным объединяет нечто большее, чем при жизни Вени... А я понял, что, видимо, еще долго не решусь сделать тот материал, который мне мечталось сделать, и многие моменты, которые могли бы этот материал составить, просто забудутся со временем. Поэтому я решил просто взять и все записать. Разговоры с Непомнящим, с Полиной (вдовой Вени) и другими людьми, впечатления от песен... Не обдумывая «композицию» статьи, просто записывая все в том порядке, в каком будет вспоминаться. Очевидный минус такой писанины - слишком многое говорится от первого лица, и моего «я» здесь, видимо, будет, гораздо больше, чем хотелось бы. Но, попросив у читателя прощения за этот недостаток, я буду-таки писать так, как пишется. Буду использовать и фрагменты статьи «Его имя было Фома»: хотя в ней и много неудачных мест, ее фактический материал достоверен. Может быть, когда-нибудь из этих черновых набросков и вырастет серьезная статья... А пока пусть будет так.
ЗНАКОМСТВО НА ТРАССЕ
Так получилось, что имена этих двух абсолютно непохожих друг на друга людей часто стоят рядом. Они не были близкими друзьями, они совершенно по-разному писали и пели. Их личные встречи по пальцам пересчитать. А та точка, в которой они впервые совпали - фестиваль «Оскольская Лира»: около города Старый Оскол Белгородской области в последние выходные июля каждый год собираются люди с гитарами, волосами и феньками. Ну, разумеется, не только с гитарами... И даже не только с музыкальными инструментами. Печальная особенность всех подобных фестивалей в том, что туда собираются люди не только для того, чтобы играть, петь и слушать. Один из вариантов пародии на название фестиваля - «скользкая литра». Однако, несмотря на все издержки, неизбежные для молодежной тусовки, «Лира» за годы своего существования сыграла серьезную роль для реализации творческого потенциала многих замечательных личностей. И, по весьма распространенному среди тех, кто бывал на «Лире», мнению, две наиболее яркие фигуры этого фестиваля в девяностые годы - Веня Дркин и Александр Непомнящий.
Я услышал эти имена от своих друзей, бывавших на Лире, году в 96-м. Непомнящего мне даже включали записи и показывали фотографии. В записях были какие-то беспросветно-депрессивные песни из альбома с характерным названием «Темная сторона любви». Я отметил явное влияние на тогдашнего Непомнящего творчества Янки (Я.С.Дягилевой, 1966-1991), и, как потом, выяснилось, не ошибся. Еще я отметил, что автор, во-первых, человек, безусловно, талантливый, во-вторых, к сожалению, явно далекий от христианства. Неудивительно, что на тот момент мое знакомство с творчеством Непомнящего осталось эпизодическим. А о Дркине мне рассказывали, и очень рекомендовали найти и послушать записи, говорили, что его стиль, судя по всему, может оказаться близким моему вкусу. Я на это отвечал, что надеюсь вообще отойти от увлечения светской поэзией и музыкой (священником я тогда еще не был, был студентом филфака и псаломщиком в храме одного из пригородов Воронежа), поэтому находить для себя новое искушение не хочу. (Замечу кстати, что моя надежда вовсе «отвязаться» от интереса к светской культуре впоследствии прошла вместе со всем остальным моим юношеским максимализмом.) Я не услышал Дркина при его жизни, но потом, когда его записи все-таки попали мне в руки, должен был признать, что мои друзья не ошиблись...
Летом 1999 года я увидел в Воронеже афиши благотворительных концертов Александра Непомнящего: все вырученные средства перечислялись на лечение Вени Дркина. Мои друзья сказали мне, что у Вени очень мрачное заболевание под названием лимфогрануломатоз. В конце июля я добирался автостопом из Курска в Воронеж (уже будучи священником, клириком Курской епархии). Около поворота на Старый Оскол неподалеку от меня стоял человек с длинными волосами и гитарой. Мы оказались в одной машине. Разглядывая попутчика, я начал понимать, что его лицо мне знакомо. Попытался выяснить, где мы могли видеться, но понял, что лично мы еще не виделись, а его лицо знакомо мне по фотографиям. Спросил: «ты кто?». Он ответил лаконично: «Непомнящий».
По ходу завязавшегося разговора с удивлением понимаю, что рядом со мной осмысленно верующий православный человек. С удивлением - потому что от ранее слышанных мной его записей у меня осталось впечатление, будто этот человек находится в духовном тупике настолько глубоком, что вряд ли найдет путь выхода из него. Нашел. И, когда Саша упомянул, что у него были в роду священнослужители, стало понятно: кто-то там, в ином мире, крепко молится за него, и по этим молитвам Господь ведет его к Церкви.
Я сказал Саше, что видел афиши его концертов со сбором средств на лечение Вени Дркина. Непомнящий рассказал, что лимфогрануломатоз - это злокачественное поражение лимфы, и в мае Вене было совсем плохо, но, когда они виделись в последний раз в луганской больнице, дело пошло к улучшению. Саша знал, что Дркина положили в московский Центр Гематологии, но не знал еще, что улучшение сменилось очень резким ухудшением, и был полон надежд, что Веня выживет...
РАЗГОВОР ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
Когда полтора года спустя отец Димитрий встретился со мной в Воронеже, он попытался «подвигнуть» меня на более подробные свидетельства о моей встрече с Веней в больнице и о его приходе к Православию, - судя по всему, предполагая писать еще одну статью. Я тогда отказался, мотивировав это тем, что недостаточно помню конкретные фразы Дркина на эту тему, а тема слишком серьезна, чтобы рисковать что-то домысливать от себя, вписывать какие-то живые фрагменты общения «в концепцию». Отказался, чтоб не покалывала после совесть, что, дескать, я что-то «подоврал». - Непомнящий, из «постскриптума» к статье «Рок-музыка и Православие».
Однако дальше Саша пишет:
Попробую все же вспомнить, что было в луганской больнице...
Фрагмент из этого же «постскриптума» я буду дополнять в скобках тем, что помню со слов Непомнящего:
Когда я заехал к Саше (Александр Литвинов - так звали Веню «в миру») в больницу, он действительно поразил меня какой-то мудрой серьезностью во всем. Несмотря на то, что мы мало общались на «Оскольской лире», он был поразительно открыт и говорил почти исповедально. Ему словно хотелось предостеречь каждого из нас, оставшихся в обманчивом тумане мирской суеты, от бесполезной и пустой траты жизни - мне кажется, он не только со мной так говорил. Хотя и шутил так добро, по-дыркински. На тумбочке возле кровати лежали среди прочего, как я помню, Евангелие и кураевская книга «Если Бог есть Любовь». (Саша упоминал еще о бывших там иконах; сам он привез Дркину в подарок «Душеполезные поучения аввы Дорофея». - Д.С.) Говорилось о многом. Саша сокрушался, что многие из молодых знакомых его бестолково пьют. Близость смерти как-то обострила зрение - он говорил, что раньше не замечал, НАСКОЛЬКО сильно меняется человек после одной-другой рюмки, а теперь ему видно, почти физически видно, что человек на глазах начинает рассыпаться («как фигурки из песка» - цитировал потом Непомнящий дркинское сравнение. - Д.С.)... При том, говорилось это не с осуждением каким-то, а с сожалением, почти болью и желанием помочь остановиться... Говорилось и о творчестве... Там тоже была налицо острейшая покаянная саморефлексия. Саша говорил об ответственности за каждое слово, о том, что это страшная ответственность. Но еще и говорил, что у него в голове новые музыкальные проекты - говорил, что ему хочется писать инструментальную музыку... Были и сожаления, и покаянные думы о чем-то написанном. (Добавлю к тексту Непомнящего то, что помню с его слов из нашей с ним первой встречи. Дркин говорил об ответственности поэта и музыканта за души тех, кто воспринимает их творчество. Он спросил Непомнящего, уверен ли тот в том, что его песни восприняты слушателями так, как ему сейчас этого хотелось бы... так, чтобы не страшно было бы за это отвечать. Непомнящий цитировал мне дркинскую фразу, за дословную точность которой не дерзну ручаться, но смысл был такой: «Мне еще далеко до того духовного уровня, на котором можно писать стихи и песни». Однако эти переживания не привели Дркина к полному отказу от творчества: еще позже, летом 1999, он продолжал делать наброски к своей музыкальной сказке «ТАЕ ЗОРИ» (записать эти поздние наброски в звуке он не успел). - Д.С.) И была Божья помощь в душевное укрепление. Буквально на следующий день после каких-то горьких слов о неисправимости чего-то из написанного (точно я их не процитирую) пришла почта с ворохом трогательных писем от детей «детсадишного» возраста с корявыми детскими «спасибами» за песни и рисунками. Запомнилось одно: там карандашом было нарисовано солнце с лучиками и подпись кривыми печатными буквами «твои песни, как солнышко! ВЫЗДОРАВЛИВАЙ!»
Саша рассказывал мне обо всем этом в радостной надежде на выздоровление Вени. За пару дней до их майской встречи Александр Литвинов причастился в больнице, будучи буквально на грани жизни и смерти, и после Причастия было поразительное улучшение состояния: он стал есть, начал вставать с постели, ходить по палате. Потом стало понятно, что Господь продлил ему дни на малый срок, дав время для покаяния, для подготовки к Вечности. Непомнящий сказал мне тогда, что Александра Литвинова перевели в больницу в Москву (Центр гематологии РАМН - именно там должна была состояться операция), но он не знал, что там поставлен новый диагноз - лимфосаркома, и что состояние больного резко ухудшается.
Вене Дркину оставалось жить чуть больше трех недель. Потрясение, вызванное его смертью, подтолкнуло Сашу Непомнящего на более серьезные шаги к воцерковлению...
СТАТЬЯ ДЛЯ ЖУРНАЛА «ФОМА»
Под впечатлением от рассказанного Непомнящим я стал постоянно поминать о здравии болящего Александра, еще не зная, что Саша Литвинов был крещен с другим именем. Только в сентябре, от приехавшего на наш курский приход воронежского друга узнал, что уже месяц Дркина нет в живых - и было неожиданное чувство сильной душевной боли, как от известия о смерти близкого человека, хотя на тот момент я даже не представлял себе ни его голоса, ни облика. Потом Непомнящий дома у моих родителей в Воронеже пел дркинский «День ПобедЫ». После этого я взял у друзей кассету с подборкой песен Вени и был потрясен. Действительно сильный поэт, редкостный мелодист - множество очень красивых, не похожих одна на другую мелодий песен, но дело было даже не в этом. Ощущение очень мощной, яркой личности, выложившейся в этих песнях - именно это в восприятии его творчества играет бoльшую роль, чем художественный уровень музыки и текста... - личности очень целостной, несмотря даже на надлом, почти трагизм сложности духовного поиска... Впрочем, тогда, слушая впервые кассету с его песнями, я не пытался формулировать свои ощущения именно так. Поначалу многие из песен казались на кого-то похожими - угадывалось влияние то одного, то другого автора. (Позже я узнал, что с творчеством многих из тех, чье «влияние» в нем «угадывается», Веня и знаком-то не был.) А дальше начинаешь видеть за этими совершенно разными и по стилю, и по настроению песнями многогранную, но целостную личность, которая если и совпадает с кем-то мыслями или ощущениями, то это потому, что они «витают в воздухе». Дарование свыше и заключается в умении «поймать» и выразить - ярко, поэтически.
А еще через пару месяцев я узнал, что Полина Литвинова с пятилетним сыном Денисом после смерти мужа живет в Воронеже. У нас обнаружились общие друзья, и в один зимний вечер я неожиданно оказался у Полины в гостях. Проговорили до глубокой ночи... К тому, что о приходе Дркина к вере рассказывал Непомнящий, добавились такие подробности, что стало понятно: это материал, который просится для публикации в московский журнал «Фома». Нерв этого издания - проблема духовного поиска, путь к Церкви для нашего современника. Материал был сделан; как я уже сказал, наспех и не слишком удачно... Впрочем, именно оттуда можно воспроизвести записанные со слов Полины факты биографии Вени Дркина:
На самом деле его имя было АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ ЛИТВИНОВ. Еще у него было прозвище Дрантя. Как Дрантю его знали на родине, а родиной его была Луганщина. Поселок Должанский Свердловского района Луганской области, 11 июня 1970 года - место и дата рождения (потом он жил в самом Свердловске). 1987 год - школа с золотой медалью, затем Донецкий политех. После первого курса пошел в армию, потом восстановился в Луганском СХИ, но и его так и не окончил, хотя доучился постепенно до пятого курса (ближе к концу - заочно). Датировка известных нам песен начинается с 1989 года. В 1991 году произошло знакомство с замечательным человеком по имени Полина (она же - Пэм), в 1994 они расписались. В декабре 1994 родился Денька.
В ЛСХИ Саша учился в то время уже заочно, то работая в какой-то строительной шабашке, то что-то охраняя, то уча детей в школе физике. В армии КАМАЗы водил... В
общем, биография для творческой личности характерная.
А еще 94-й год для Дранти и Пэм - это первая поездка на фестиваль под названием Оскольская Лира. Именно там появился на свет Веня Дркин - имя себе придумал сам Дрантя, фамилию подбросила Пэм; произнесено это было в шутку, да так и прилипло, и в этот и последующие четыре года Саша был лауреатом Лиры под этим несерьезным именем. Позже, кстати, - году в 97-м - Александр Литвинов высказывался о том, что ему не нравится его псевдоним и хорошо бы его сменить. Но это было уже не так-то просто. Воронежская, белгородская, курская и разная прочая тусовка знала и любила Дрантю именно благодаря Лире.
За десять лет (1989 - 1999) Дрантя написал около полутора сотен песен; далеко не все они есть в качественной записи, кое-что могло быть и не записано вообще - сейчас его
друзья по крохам собирают фонограммы.
С начала 1997 года с Дрантей стала неотлучно играть скрипачка Вероника Беляева, и
вместе с еще некоторыми людьми они стали называться ДРКИН-БЭНД.
Заболел Александр Литвинов в августе 1997. Диагноз был поставлен только месяца
через два. Лимфогранулематоз, злокачественное поражение лимфы.
Полина рассказывает, что отношение Саши к Церкви было сложным, до болезни что-то мешало ему стать христианином. Хотя и не было безусловного отрицания Церкви - была неоднозначность. В принципе, по некоторым песням можно угадать в авторе человека, далекого от христианства. Но, по словам Полины, желание принять крещение и обвенчаться Дрантя высказывал и раньше. Венчание так никогда и не состоялось (в последние месяцы жизни Саша очень скорбел об этом, но не видел смысла венчаться в состоянии прикованности к постели, все надеялся, что это произойдет тогда, когда ему станет лучше), а вот с крещением... Болезнь (на тот момент еще неизвестно, какая именно) подхлестнула решимость сделать этот шаг.
О ПЕСНЯХ И НЕ ТОЛЬКО
Кто-то образно охарактеризовал стиль современной драматургии с помощью следующей зарисовки. Комната, в которой ребенка уложили спать. Из неплотно закрытой двери в комнату взрослых в темную детскую падает луч света, доносятся звуки. Ребенок, еще не засыпающий, слышит голоса родителей. Он не может понять, о чем идет разговор: не все слова слышны, а из тех, что слышны, не все понятны; но он улавливает тревожные интонации в голосах. И вот все эти детали - полумрак, полоска света, отдельные слова, тревожные интонации - у ребенка складываются в определенное настроение, которое он сам даже не мог бы описать, но ощущает он его очень четко. В современном театре зритель в зале - этот самый ребенок.
Это высказывание о современном театре можно отнести к русской рок-поэзии. Собственно, множество поэтических произведений такого типа можно найти в поэзии Серебряного Века; в опыте пения подобных стихов первопроходцем в русской культуре был, пожалуй, Высоцкий с его «Парусом» («Песня беспокойства»), «В сон мне - желтые огни», «То ли в избу и запеть» и многими другими подобными вещами. Эта его смелость была подхвачена и приумножена... собрался было перечислять имена отечественных рок-поэтов, потом понял, что перечислять придется почти всех, кого знаю. Собственно, в отношении Дркина следует подчеркнуть такой тип восприятия вот почему: некоторые из тех, кто начинает его слушать, поддаются искушению расшифровывать, объяснять, комментировать те тексты, в которых ничего не зашифровано и нет смысла в комментировании. Часто песни представляют собой облеченную в поэтическую форму цепь образов и ощущений, вместе с музыкой создающие некое настроение, которое совершенно необязательно убивать словесным описанием. Оказывается, стихи тоже можно слушать как музыку. Особенно когда они сразу звучат вместе с музыкой.
Однако некоторые из дрантиных песен я все-таки рискнул комментировать в той фомовской статье:
У каждого поющего автора есть песня, которую при упоминании его имени сразу вспоминают те, кто мало что другое из его песен слышал - своего рода "культовые" вещи. Если имя Вени Дркина станет более известным, чем сейчас, скорее всего, такой песней будет "Коперник" ("официальное" название - "Проклятущая"). И музыкой, и текстом это одна из самых ярких вещей Дркина, но ее эстетический уровень - это отдельная тема, а здесь следует отметить вот что. "Коперник" - это зарисовка, отражающая некий срез - поколения ли, эпохи ли - особого мира "молодых и неформальных":
Начесали петухи пункера,
Распустили хаера хиппаны...
Возможно, ключевая строчка в этой песне - "Иллюзорная модель бытия". Печальный взрослый взгляд на мир, который создали для себя хаерастые и петухастые...
...И остался пункерам назепам,
Паркопановый бедлам - хиппанам,
И на этом вот и вся недолга,
Иллюзорная модель бытия.
Оборвались небеса с потолка
И свернулась в карусель колея.
Ты, спасибо, помогла, чем могла,
Ты на феньки порвала удила...
Сам Дрантя, кстати, никогда не имел отношения к наркотикам. Собственно, даже по тем песням, где звучит «наркотическая» тема, чувствуется, что это не его собственный опыт. Иначе вряд ли бы писавшим ему письма детям в его творчестве увиделись «солнышки». И еще «солнечные» ощущения детей можно связать с тем, что Дрантя, по словам Полины, совершенно не воспринимал западный рок. Да и из нашего мало что слушал. Очень любил Высоцкого и Вертинского - это и по некоторым текстам заметно. Неблагодарное занятие - цитировать строки песен, вырывая их из контекста музыки и неповторимой авторской интонации. Слишком многое теряется, ускользает от восприятия, и иной раз нелепой выглядит строка, которая в песне звучит совершенно органично. Лучше, конечно, все это просто слушать. Или не слушать. Но, поскольку странно было бы "на пальцах" рассуждать о личности поэта, игнорируя его творчество, рискнем продолжить разговор о песнях.
Герои нескольких песен Дркина носят имя Фома. Ну, «Мысли наркомана, записанные на велосипедную цепь без фотовспышки» можно в расчет не принимать, но есть две серьезные вещи: "Др Фома" (1992) и "Колыбельная бродяги" (начало 1997). Их герои объединены неблагополучием, причем неблагополучием душевным, духовным; и это герои, близкие автору, вызывающие сопереживание. В какой-то степени, наверное, герои песен несут на себе отпечаток духовного поиска автора. Так или иначе, трудно назвать случайным это совпадение: приехав домой после крещения (из храма, где принял крещение), Саша сказал Полине: "Представляешь, с каким именем меня крестили?! ФОМА!" Это было 19 октября, день памяти св. апостола Фомы, и священник предложил Александру креститься с этим именем.
"Безнадега" (1992 год) - одна из тех вещей, которые он пел практически на всех концертах:
Была у милой коса
Честью-безгрешностью,
Стали у милой глаза
Блудные с нежностью...
Нехарактерное для рок-культуры, для идеологии тусовки четкое ощущение трагизма нецеломудрия. На самом деле именно в восприятии христианина распад личности в блуде по-настоящему трагичен - потому что необратим (иначе, как действием благодати Божией; но эти понятия пока еще в другой реальности, в то время - для автора, посейчас - для большинства его слушателей), и вот в песне звучит рефреном жестокий
приговор "безнадега":
...То, к чему руки тянутся,
Продано, не загублено,
Крадено, да останется.
Только уже не хочется
Бить копытами у порога.
Ржавчиной позолоченного
Безнадега ты, безнадега.
В христианстве иначе вот что: слово "безнадега" к живому человеку неприменимо. Правда, у Вени там еще строчка "Крылья под капельницей - безнадега ты, безнадега"-
кто знает, сколько осталось той - или тому - чьи крылья...
Как-то с ознобом слушаются сейчас все эти "крылья под капельницей" - в последний месяц жизни Александр Литвинов ни есть, ни пить не мог, жизнь в угасающем теле поддерживалась только капельницами, без которых он не прожил бы суток. Полина рассказывала, что в последние недели руки у него были черные - вены постоянно лопались при попытке воткнуть в них иглу...
И, несмотря ни на что, до последнего дня он говорил ей: "Пэм, завтра я встану..."
Мой самолет был болен.
Тяжело болен.
Неизлечимо болен
Пароходиком в море.
Мой самолетик помер,
Насовсем помер...
Он умирал долго
От пароходика в море.
У самолетика был пароходик легких.
У самолетика был пароходик сердца.
Ему вызывали по ночам скорый поезд,
А в скором поезде нет от пароходов средства.
Увидел пароходик и сгорел дотла,
Оставив на поверхности мазутные пятна.
Может, от любви... Может, от зависти...
Не уберегли... Не досмотрели...
Мой самолет был болен...
К «Самолетику» следует сделать оговорку. После смерти Дранти едва ли не большинством слушателей эта песня воспринимается как некое предчувствие болезни. Однако изначально это просто песня о любви, и тема смерти здесь не более чем поэтический образ в лирическом контексте. Сохранилась видеозапись первого публичного исполнения «Самолетика» в Москве в марте 1997, за полгода до начала болезни. Дрантя там просто светится счастьем. Интонации без намека на драматизм. Однако в записях 1998 года эта песня звучит уже по-другому, появляется надрыв. Строчки о неизлечимой болезни и смерти теперь и самим автором, знающим свой диагноз, воспринимаются совершенно иначе.
Песня "День победЫ" - не просто предчувствие смерти. Здесь то отношение к жизни и смерти, которое нехристианскому миру неведомо. Это одна из самых сильных вещей Вени Дркина, и написана она уже явно на подступах к христианству. (Непомнящий, пиша об этой песне, замечает: “там пропета ЛОГИКА прихода к «крыльям под капельницей» и «дню победЫ»”.)
А смерти нет.
Она может быть там, где есть мир, а на войне...
А на войне, где все мы -
Либо окоп, либо госпиталь, либо победа.
Так и жизни же нет!
Она может быть там, где есть мир, а на войне..
А на войне, где поляжем костьми,
Либо февраль, либо март-апрель, либо победа.
День победЫ - он не близок и не далек,
День победЫ - он не низок и не высок.
Как потухшим костром догорел паренек...
Значит, он победил, и какой ему прок
От расстановки тактических сил,
Когда любви нет...
Она может быть там, где есть мир,
И там, где есть жизнь, и там, где есть смерть,
А там, где мы -
Либо семья, либо рок-н-ролл, либо победа.
День победЫ - он не близок и не далек.
День победЫ - он не низок и не высок.
Как потухшим костром догорел паренек -
Значит, он победил, и какой ему прок
От расстановки тактических сил...
Он уже всех простил, он уже все забыл,
По дороге домой он собой прокормил,
Мы ему помогли, чем могли -
Поклон до земли...
И если в окопе забиты сортиры,
Не кормлены дети, дырявые кеды,
И сорванный голос на песне о мире -
Скоро к тебе придет День победы.
И если Кривая поводит боками,
И если уже не приносят обеда,
И лечащий врач разводит руками -
Победа! Победа! Победа! Победа!!!
Последняя фонограмма, записанная Веней (февраль 1999) - музыкальная пьеса-сказка под названием "Тае Зори". В сюжетную ткань сказки, которой не суждено было стать законченным произведением, Дрантя вплетал собственное ожидание смерти. Последние фрагменты черновой записи этой сказки - песни "Чай", "Ничего не случилось", "Письма" выбиваются и по сюжету, и по интонации, и по стилю из романтической зарисовки-фэнтэзи a la Толкиен, перерастая в исповедь умирающего человека.
А не лечи меня, лечащий врач,
это тебе не поможет.
Не лечи меня, доктор, это тебя не спасет.
Хотя все еще может быть,
кто-то меня и умножит,
Только не здесь и не сейчас, и только не тот,
Который точно, как я, только наоборот...
К теме смерти... Пронзительный эпизод из дрантиного детства, пересказанный Полиной со слов его родственников. У Саши Литвинова была тетка - сестра отца - тоже по имени Полина. Однажды вечером она пришла к Литвиновым. Ее удивило, что свет в окнах не горит, а дверь в квартиру открыта. Вошла. Из взрослых - никого. В одной из темных комнат стоит у окна в сером клетчатом пальтишке Саша и молча смотрит в окно (ему тогда было лет восемь-девять). Обернулся, увидел ее и неожиданно, даже не поздоровавшись, сказал следующее: «Тетя Поля! Мне страшно. Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ».
Чем это было навеяно, чья смерть, какая мысль его поразила накануне - кто знает. Тогда, ребенок, выросший в атеистической семье, он еще не знал, что СМЕРТИ НЕТ.
Стараясь утешать своих близких, Дрантя до последнего старался изобразить надежду на выздоровление. Но однажды сказал Полине: «Ну что ты… Главное - КАК умереть. Это же здорово, когда близкий для тебя человек может ХОРОШО умереть у тебя на руках. Я был бы рад за тебя, если бы ты могла ХОРОШО умереть у меня на руках».
ТРИ РАЗНЫХ ДРКИНА
По интонациям голоса Вени, по фотографиям, по текстам песен вырисовываются три отличающихся друг от друга образа, один за другим следовавшие во времени. Первый, из начала девяностых - это еще вовсе не Дркин, это никому не известный Саша Литвинов с Луганщины, уже автор множества красивых мелодий и ярких поэтических находок. Голос очень искреннего, открытого паренька, чуткого, ранимого, временами романтически настроенного... «Карточный дом», «Герда», «Девочка с флейтой», «Идем со мной, Санчо» - еще многие из таких светлых его вещей стали известны из старых записей уже после его смерти - он почти не пел эти песни в последние несколько лет. Пронзительные юношеские его вещи «Я жду друзей» - крик потребности в близком и откровенном общении с себе подобными, «Нет меня здесь» - стремление вырваться из душной атмосферы того общения, которое было - вместо необходимого... С середины девяностых Саша Литвинов ушел за свой стёбовый псевдоним, известный теперь гораздо больше, чем его настоящее имя. Появляются более зрелые, яркие произведения. Их автор уже радостно узнаваем на Оскольской Лире и не только там. Веня Дркин - персонаж светлый и жизнерадостный, порой кажется, что более жизнерадостный, чем его предшественник, но гораздо более закрытый. Даже поет он всегда с закрытыми глазами, вот вам - песня, а автор где-то глубоко внутри себя, и вы не догадаетесь, как ему там на самом деле. Большая часть наиболее популярных его песен - «Кошка», «Нибелунг», «Коперник», «Хожу и гажу», «Молодой пожарный» - написаны именно в этот период; а те, что были написаны раньше, стали теперь звучать иначе. А незадолго до болезни появляются «Колыбельная бродяги» и «День победЫ». Эти потрясающие по силе воздействия песни стали началом третьего периода. Во время болезни продолжались концерты, но тот жизнерадостный и внешне беззаботный парень ушел в прошлое. Дрантя стал выступать раскрашенный под Пьеро, как молодой Вертинский. Клоунский имидж был чем-то вроде защитной реакции. Автор попытался плотнее отгородиться от зрителя, глубже уйти в себя. Но душевная боль пульсировала в нем с такой силой, что ее не могли скрыть никакие клоунские маски.Вернувшись со своей последней «Лиры» (1998), Дрантя сказал Полине: «Когда я уходил со сцены, меня обступили люди. И впервые меня это не обрадовало. Мне стало страшно и физически плохо, захотелось исчезнуть, спрятаться... Люди меня облепили, и мне показалось, что они меня раздавят». «Улетаем» - совершенно страшная вещь, одна из написанных в это время. Вообще записи Дркина 98 года больно слушать.
...Да, а потом и все эти маски слетели. За ненадобностью. Потому что он смог справиться с этой болью. И был он уже не Веня Дркин, а мирный, светлый и мудрый раб Божий Фома. Только песен он уже не пел. И фотографировать себя не давал. И следы здесь, на земле, оставил только в памяти своих близких. А его близкие - Полина, друзья - сходятся в ощущении того, что именно в эти страшные последние месяцы он больше, чем когда-либо, был собой - настоящим.
Продолжение:
http://nepomnyashy.livejournal.com/69280.html#cutid1
АВТОРСКАЯ ОГОВОРКА
Весной 2000 года в журнале «Фома» была опубликована моя статья «Его имя было Фома», рассказывавшая о творческом и духовном пути человека, известного под псевдонимом Веня Д’ркин. (Еще есть вариант написания «Дркин», а произносится обычно все-таки «Дыркин».) Статья была написана откровенно наспех, и сразу после того, как она была опубликована, я говорил многим, что мне не удалось адекватно передать даже свое собственное впечатление от личности этого человека (которого я, кстати, не знал живым), что уж говорить об адекватности уровню самой личности... Спустя два года... ну, скажем так, усложнились наши отношения с еще одной творческой личностью - есть такой поэт и музыкант Александр Непомнящий... И вот Непомнящий на наступившие сложности отреагировал запоздалой (статья была ему знакома в течение почти двух лет) критикой моей статьи о Дркине, опубликовав ее (критику) в и-нете в качестве постскриптума к своей статье «Рок-музыка и Православие». Несмотря на отчасти личную мотивацию этой критики, в немалой степени я должен признать ее обоснованной: мне самому к тому времени мой текст уже совсем не нравился. Я попытался ответить Непомнящему на некоторые из его обвинений, но при этом позвонил в редакцию «Фомы» и попросил снять статью «Его имя было Фома» с сайта журнала, пообещав сделать о Дркине другой материал. Прошло четыре года, каюсь - другую статью для «Фомы» я так и не сделал. Теперь вот и то, что происходит с самим Непомнящим, имеет смысл попытаться описать - кстати, теперь их с Дркиным объединяет нечто большее, чем при жизни Вени... А я понял, что, видимо, еще долго не решусь сделать тот материал, который мне мечталось сделать, и многие моменты, которые могли бы этот материал составить, просто забудутся со временем. Поэтому я решил просто взять и все записать. Разговоры с Непомнящим, с Полиной (вдовой Вени) и другими людьми, впечатления от песен... Не обдумывая «композицию» статьи, просто записывая все в том порядке, в каком будет вспоминаться. Очевидный минус такой писанины - слишком многое говорится от первого лица, и моего «я» здесь, видимо, будет, гораздо больше, чем хотелось бы. Но, попросив у читателя прощения за этот недостаток, я буду-таки писать так, как пишется. Буду использовать и фрагменты статьи «Его имя было Фома»: хотя в ней и много неудачных мест, ее фактический материал достоверен. Может быть, когда-нибудь из этих черновых набросков и вырастет серьезная статья... А пока пусть будет так.
ЗНАКОМСТВО НА ТРАССЕ
Так получилось, что имена этих двух абсолютно непохожих друг на друга людей часто стоят рядом. Они не были близкими друзьями, они совершенно по-разному писали и пели. Их личные встречи по пальцам пересчитать. А та точка, в которой они впервые совпали - фестиваль «Оскольская Лира»: около города Старый Оскол Белгородской области в последние выходные июля каждый год собираются люди с гитарами, волосами и феньками. Ну, разумеется, не только с гитарами... И даже не только с музыкальными инструментами. Печальная особенность всех подобных фестивалей в том, что туда собираются люди не только для того, чтобы играть, петь и слушать. Один из вариантов пародии на название фестиваля - «скользкая литра». Однако, несмотря на все издержки, неизбежные для молодежной тусовки, «Лира» за годы своего существования сыграла серьезную роль для реализации творческого потенциала многих замечательных личностей. И, по весьма распространенному среди тех, кто бывал на «Лире», мнению, две наиболее яркие фигуры этого фестиваля в девяностые годы - Веня Дркин и Александр Непомнящий.
Я услышал эти имена от своих друзей, бывавших на Лире, году в 96-м. Непомнящего мне даже включали записи и показывали фотографии. В записях были какие-то беспросветно-депрессивные песни из альбома с характерным названием «Темная сторона любви». Я отметил явное влияние на тогдашнего Непомнящего творчества Янки (Я.С.Дягилевой, 1966-1991), и, как потом, выяснилось, не ошибся. Еще я отметил, что автор, во-первых, человек, безусловно, талантливый, во-вторых, к сожалению, явно далекий от христианства. Неудивительно, что на тот момент мое знакомство с творчеством Непомнящего осталось эпизодическим. А о Дркине мне рассказывали, и очень рекомендовали найти и послушать записи, говорили, что его стиль, судя по всему, может оказаться близким моему вкусу. Я на это отвечал, что надеюсь вообще отойти от увлечения светской поэзией и музыкой (священником я тогда еще не был, был студентом филфака и псаломщиком в храме одного из пригородов Воронежа), поэтому находить для себя новое искушение не хочу. (Замечу кстати, что моя надежда вовсе «отвязаться» от интереса к светской культуре впоследствии прошла вместе со всем остальным моим юношеским максимализмом.) Я не услышал Дркина при его жизни, но потом, когда его записи все-таки попали мне в руки, должен был признать, что мои друзья не ошиблись...
Летом 1999 года я увидел в Воронеже афиши благотворительных концертов Александра Непомнящего: все вырученные средства перечислялись на лечение Вени Дркина. Мои друзья сказали мне, что у Вени очень мрачное заболевание под названием лимфогрануломатоз. В конце июля я добирался автостопом из Курска в Воронеж (уже будучи священником, клириком Курской епархии). Около поворота на Старый Оскол неподалеку от меня стоял человек с длинными волосами и гитарой. Мы оказались в одной машине. Разглядывая попутчика, я начал понимать, что его лицо мне знакомо. Попытался выяснить, где мы могли видеться, но понял, что лично мы еще не виделись, а его лицо знакомо мне по фотографиям. Спросил: «ты кто?». Он ответил лаконично: «Непомнящий».
По ходу завязавшегося разговора с удивлением понимаю, что рядом со мной осмысленно верующий православный человек. С удивлением - потому что от ранее слышанных мной его записей у меня осталось впечатление, будто этот человек находится в духовном тупике настолько глубоком, что вряд ли найдет путь выхода из него. Нашел. И, когда Саша упомянул, что у него были в роду священнослужители, стало понятно: кто-то там, в ином мире, крепко молится за него, и по этим молитвам Господь ведет его к Церкви.
Я сказал Саше, что видел афиши его концертов со сбором средств на лечение Вени Дркина. Непомнящий рассказал, что лимфогрануломатоз - это злокачественное поражение лимфы, и в мае Вене было совсем плохо, но, когда они виделись в последний раз в луганской больнице, дело пошло к улучшению. Саша знал, что Дркина положили в московский Центр Гематологии, но не знал еще, что улучшение сменилось очень резким ухудшением, и был полон надежд, что Веня выживет...
РАЗГОВОР ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
Когда полтора года спустя отец Димитрий встретился со мной в Воронеже, он попытался «подвигнуть» меня на более подробные свидетельства о моей встрече с Веней в больнице и о его приходе к Православию, - судя по всему, предполагая писать еще одну статью. Я тогда отказался, мотивировав это тем, что недостаточно помню конкретные фразы Дркина на эту тему, а тема слишком серьезна, чтобы рисковать что-то домысливать от себя, вписывать какие-то живые фрагменты общения «в концепцию». Отказался, чтоб не покалывала после совесть, что, дескать, я что-то «подоврал». - Непомнящий, из «постскриптума» к статье «Рок-музыка и Православие».
Однако дальше Саша пишет:
Попробую все же вспомнить, что было в луганской больнице...
Фрагмент из этого же «постскриптума» я буду дополнять в скобках тем, что помню со слов Непомнящего:
Когда я заехал к Саше (Александр Литвинов - так звали Веню «в миру») в больницу, он действительно поразил меня какой-то мудрой серьезностью во всем. Несмотря на то, что мы мало общались на «Оскольской лире», он был поразительно открыт и говорил почти исповедально. Ему словно хотелось предостеречь каждого из нас, оставшихся в обманчивом тумане мирской суеты, от бесполезной и пустой траты жизни - мне кажется, он не только со мной так говорил. Хотя и шутил так добро, по-дыркински. На тумбочке возле кровати лежали среди прочего, как я помню, Евангелие и кураевская книга «Если Бог есть Любовь». (Саша упоминал еще о бывших там иконах; сам он привез Дркину в подарок «Душеполезные поучения аввы Дорофея». - Д.С.) Говорилось о многом. Саша сокрушался, что многие из молодых знакомых его бестолково пьют. Близость смерти как-то обострила зрение - он говорил, что раньше не замечал, НАСКОЛЬКО сильно меняется человек после одной-другой рюмки, а теперь ему видно, почти физически видно, что человек на глазах начинает рассыпаться («как фигурки из песка» - цитировал потом Непомнящий дркинское сравнение. - Д.С.)... При том, говорилось это не с осуждением каким-то, а с сожалением, почти болью и желанием помочь остановиться... Говорилось и о творчестве... Там тоже была налицо острейшая покаянная саморефлексия. Саша говорил об ответственности за каждое слово, о том, что это страшная ответственность. Но еще и говорил, что у него в голове новые музыкальные проекты - говорил, что ему хочется писать инструментальную музыку... Были и сожаления, и покаянные думы о чем-то написанном. (Добавлю к тексту Непомнящего то, что помню с его слов из нашей с ним первой встречи. Дркин говорил об ответственности поэта и музыканта за души тех, кто воспринимает их творчество. Он спросил Непомнящего, уверен ли тот в том, что его песни восприняты слушателями так, как ему сейчас этого хотелось бы... так, чтобы не страшно было бы за это отвечать. Непомнящий цитировал мне дркинскую фразу, за дословную точность которой не дерзну ручаться, но смысл был такой: «Мне еще далеко до того духовного уровня, на котором можно писать стихи и песни». Однако эти переживания не привели Дркина к полному отказу от творчества: еще позже, летом 1999, он продолжал делать наброски к своей музыкальной сказке «ТАЕ ЗОРИ» (записать эти поздние наброски в звуке он не успел). - Д.С.) И была Божья помощь в душевное укрепление. Буквально на следующий день после каких-то горьких слов о неисправимости чего-то из написанного (точно я их не процитирую) пришла почта с ворохом трогательных писем от детей «детсадишного» возраста с корявыми детскими «спасибами» за песни и рисунками. Запомнилось одно: там карандашом было нарисовано солнце с лучиками и подпись кривыми печатными буквами «твои песни, как солнышко! ВЫЗДОРАВЛИВАЙ!»
Саша рассказывал мне обо всем этом в радостной надежде на выздоровление Вени. За пару дней до их майской встречи Александр Литвинов причастился в больнице, будучи буквально на грани жизни и смерти, и после Причастия было поразительное улучшение состояния: он стал есть, начал вставать с постели, ходить по палате. Потом стало понятно, что Господь продлил ему дни на малый срок, дав время для покаяния, для подготовки к Вечности. Непомнящий сказал мне тогда, что Александра Литвинова перевели в больницу в Москву (Центр гематологии РАМН - именно там должна была состояться операция), но он не знал, что там поставлен новый диагноз - лимфосаркома, и что состояние больного резко ухудшается.
Вене Дркину оставалось жить чуть больше трех недель. Потрясение, вызванное его смертью, подтолкнуло Сашу Непомнящего на более серьезные шаги к воцерковлению...
СТАТЬЯ ДЛЯ ЖУРНАЛА «ФОМА»
Под впечатлением от рассказанного Непомнящим я стал постоянно поминать о здравии болящего Александра, еще не зная, что Саша Литвинов был крещен с другим именем. Только в сентябре, от приехавшего на наш курский приход воронежского друга узнал, что уже месяц Дркина нет в живых - и было неожиданное чувство сильной душевной боли, как от известия о смерти близкого человека, хотя на тот момент я даже не представлял себе ни его голоса, ни облика. Потом Непомнящий дома у моих родителей в Воронеже пел дркинский «День ПобедЫ». После этого я взял у друзей кассету с подборкой песен Вени и был потрясен. Действительно сильный поэт, редкостный мелодист - множество очень красивых, не похожих одна на другую мелодий песен, но дело было даже не в этом. Ощущение очень мощной, яркой личности, выложившейся в этих песнях - именно это в восприятии его творчества играет бoльшую роль, чем художественный уровень музыки и текста... - личности очень целостной, несмотря даже на надлом, почти трагизм сложности духовного поиска... Впрочем, тогда, слушая впервые кассету с его песнями, я не пытался формулировать свои ощущения именно так. Поначалу многие из песен казались на кого-то похожими - угадывалось влияние то одного, то другого автора. (Позже я узнал, что с творчеством многих из тех, чье «влияние» в нем «угадывается», Веня и знаком-то не был.) А дальше начинаешь видеть за этими совершенно разными и по стилю, и по настроению песнями многогранную, но целостную личность, которая если и совпадает с кем-то мыслями или ощущениями, то это потому, что они «витают в воздухе». Дарование свыше и заключается в умении «поймать» и выразить - ярко, поэтически.
А еще через пару месяцев я узнал, что Полина Литвинова с пятилетним сыном Денисом после смерти мужа живет в Воронеже. У нас обнаружились общие друзья, и в один зимний вечер я неожиданно оказался у Полины в гостях. Проговорили до глубокой ночи... К тому, что о приходе Дркина к вере рассказывал Непомнящий, добавились такие подробности, что стало понятно: это материал, который просится для публикации в московский журнал «Фома». Нерв этого издания - проблема духовного поиска, путь к Церкви для нашего современника. Материал был сделан; как я уже сказал, наспех и не слишком удачно... Впрочем, именно оттуда можно воспроизвести записанные со слов Полины факты биографии Вени Дркина:
На самом деле его имя было АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ ЛИТВИНОВ. Еще у него было прозвище Дрантя. Как Дрантю его знали на родине, а родиной его была Луганщина. Поселок Должанский Свердловского района Луганской области, 11 июня 1970 года - место и дата рождения (потом он жил в самом Свердловске). 1987 год - школа с золотой медалью, затем Донецкий политех. После первого курса пошел в армию, потом восстановился в Луганском СХИ, но и его так и не окончил, хотя доучился постепенно до пятого курса (ближе к концу - заочно). Датировка известных нам песен начинается с 1989 года. В 1991 году произошло знакомство с замечательным человеком по имени Полина (она же - Пэм), в 1994 они расписались. В декабре 1994 родился Денька.
В ЛСХИ Саша учился в то время уже заочно, то работая в какой-то строительной шабашке, то что-то охраняя, то уча детей в школе физике. В армии КАМАЗы водил... В
общем, биография для творческой личности характерная.
А еще 94-й год для Дранти и Пэм - это первая поездка на фестиваль под названием Оскольская Лира. Именно там появился на свет Веня Дркин - имя себе придумал сам Дрантя, фамилию подбросила Пэм; произнесено это было в шутку, да так и прилипло, и в этот и последующие четыре года Саша был лауреатом Лиры под этим несерьезным именем. Позже, кстати, - году в 97-м - Александр Литвинов высказывался о том, что ему не нравится его псевдоним и хорошо бы его сменить. Но это было уже не так-то просто. Воронежская, белгородская, курская и разная прочая тусовка знала и любила Дрантю именно благодаря Лире.
За десять лет (1989 - 1999) Дрантя написал около полутора сотен песен; далеко не все они есть в качественной записи, кое-что могло быть и не записано вообще - сейчас его
друзья по крохам собирают фонограммы.
С начала 1997 года с Дрантей стала неотлучно играть скрипачка Вероника Беляева, и
вместе с еще некоторыми людьми они стали называться ДРКИН-БЭНД.
Заболел Александр Литвинов в августе 1997. Диагноз был поставлен только месяца
через два. Лимфогранулематоз, злокачественное поражение лимфы.
Полина рассказывает, что отношение Саши к Церкви было сложным, до болезни что-то мешало ему стать христианином. Хотя и не было безусловного отрицания Церкви - была неоднозначность. В принципе, по некоторым песням можно угадать в авторе человека, далекого от христианства. Но, по словам Полины, желание принять крещение и обвенчаться Дрантя высказывал и раньше. Венчание так никогда и не состоялось (в последние месяцы жизни Саша очень скорбел об этом, но не видел смысла венчаться в состоянии прикованности к постели, все надеялся, что это произойдет тогда, когда ему станет лучше), а вот с крещением... Болезнь (на тот момент еще неизвестно, какая именно) подхлестнула решимость сделать этот шаг.
О ПЕСНЯХ И НЕ ТОЛЬКО
Кто-то образно охарактеризовал стиль современной драматургии с помощью следующей зарисовки. Комната, в которой ребенка уложили спать. Из неплотно закрытой двери в комнату взрослых в темную детскую падает луч света, доносятся звуки. Ребенок, еще не засыпающий, слышит голоса родителей. Он не может понять, о чем идет разговор: не все слова слышны, а из тех, что слышны, не все понятны; но он улавливает тревожные интонации в голосах. И вот все эти детали - полумрак, полоска света, отдельные слова, тревожные интонации - у ребенка складываются в определенное настроение, которое он сам даже не мог бы описать, но ощущает он его очень четко. В современном театре зритель в зале - этот самый ребенок.
Это высказывание о современном театре можно отнести к русской рок-поэзии. Собственно, множество поэтических произведений такого типа можно найти в поэзии Серебряного Века; в опыте пения подобных стихов первопроходцем в русской культуре был, пожалуй, Высоцкий с его «Парусом» («Песня беспокойства»), «В сон мне - желтые огни», «То ли в избу и запеть» и многими другими подобными вещами. Эта его смелость была подхвачена и приумножена... собрался было перечислять имена отечественных рок-поэтов, потом понял, что перечислять придется почти всех, кого знаю. Собственно, в отношении Дркина следует подчеркнуть такой тип восприятия вот почему: некоторые из тех, кто начинает его слушать, поддаются искушению расшифровывать, объяснять, комментировать те тексты, в которых ничего не зашифровано и нет смысла в комментировании. Часто песни представляют собой облеченную в поэтическую форму цепь образов и ощущений, вместе с музыкой создающие некое настроение, которое совершенно необязательно убивать словесным описанием. Оказывается, стихи тоже можно слушать как музыку. Особенно когда они сразу звучат вместе с музыкой.
Однако некоторые из дрантиных песен я все-таки рискнул комментировать в той фомовской статье:
У каждого поющего автора есть песня, которую при упоминании его имени сразу вспоминают те, кто мало что другое из его песен слышал - своего рода "культовые" вещи. Если имя Вени Дркина станет более известным, чем сейчас, скорее всего, такой песней будет "Коперник" ("официальное" название - "Проклятущая"). И музыкой, и текстом это одна из самых ярких вещей Дркина, но ее эстетический уровень - это отдельная тема, а здесь следует отметить вот что. "Коперник" - это зарисовка, отражающая некий срез - поколения ли, эпохи ли - особого мира "молодых и неформальных":
Начесали петухи пункера,
Распустили хаера хиппаны...
Возможно, ключевая строчка в этой песне - "Иллюзорная модель бытия". Печальный взрослый взгляд на мир, который создали для себя хаерастые и петухастые...
...И остался пункерам назепам,
Паркопановый бедлам - хиппанам,
И на этом вот и вся недолга,
Иллюзорная модель бытия.
Оборвались небеса с потолка
И свернулась в карусель колея.
Ты, спасибо, помогла, чем могла,
Ты на феньки порвала удила...
Сам Дрантя, кстати, никогда не имел отношения к наркотикам. Собственно, даже по тем песням, где звучит «наркотическая» тема, чувствуется, что это не его собственный опыт. Иначе вряд ли бы писавшим ему письма детям в его творчестве увиделись «солнышки». И еще «солнечные» ощущения детей можно связать с тем, что Дрантя, по словам Полины, совершенно не воспринимал западный рок. Да и из нашего мало что слушал. Очень любил Высоцкого и Вертинского - это и по некоторым текстам заметно. Неблагодарное занятие - цитировать строки песен, вырывая их из контекста музыки и неповторимой авторской интонации. Слишком многое теряется, ускользает от восприятия, и иной раз нелепой выглядит строка, которая в песне звучит совершенно органично. Лучше, конечно, все это просто слушать. Или не слушать. Но, поскольку странно было бы "на пальцах" рассуждать о личности поэта, игнорируя его творчество, рискнем продолжить разговор о песнях.
Герои нескольких песен Дркина носят имя Фома. Ну, «Мысли наркомана, записанные на велосипедную цепь без фотовспышки» можно в расчет не принимать, но есть две серьезные вещи: "Др Фома" (1992) и "Колыбельная бродяги" (начало 1997). Их герои объединены неблагополучием, причем неблагополучием душевным, духовным; и это герои, близкие автору, вызывающие сопереживание. В какой-то степени, наверное, герои песен несут на себе отпечаток духовного поиска автора. Так или иначе, трудно назвать случайным это совпадение: приехав домой после крещения (из храма, где принял крещение), Саша сказал Полине: "Представляешь, с каким именем меня крестили?! ФОМА!" Это было 19 октября, день памяти св. апостола Фомы, и священник предложил Александру креститься с этим именем.
"Безнадега" (1992 год) - одна из тех вещей, которые он пел практически на всех концертах:
Была у милой коса
Честью-безгрешностью,
Стали у милой глаза
Блудные с нежностью...
Нехарактерное для рок-культуры, для идеологии тусовки четкое ощущение трагизма нецеломудрия. На самом деле именно в восприятии христианина распад личности в блуде по-настоящему трагичен - потому что необратим (иначе, как действием благодати Божией; но эти понятия пока еще в другой реальности, в то время - для автора, посейчас - для большинства его слушателей), и вот в песне звучит рефреном жестокий
приговор "безнадега":
...То, к чему руки тянутся,
Продано, не загублено,
Крадено, да останется.
Только уже не хочется
Бить копытами у порога.
Ржавчиной позолоченного
Безнадега ты, безнадега.
В христианстве иначе вот что: слово "безнадега" к живому человеку неприменимо. Правда, у Вени там еще строчка "Крылья под капельницей - безнадега ты, безнадега"-
кто знает, сколько осталось той - или тому - чьи крылья...
Как-то с ознобом слушаются сейчас все эти "крылья под капельницей" - в последний месяц жизни Александр Литвинов ни есть, ни пить не мог, жизнь в угасающем теле поддерживалась только капельницами, без которых он не прожил бы суток. Полина рассказывала, что в последние недели руки у него были черные - вены постоянно лопались при попытке воткнуть в них иглу...
И, несмотря ни на что, до последнего дня он говорил ей: "Пэм, завтра я встану..."
Мой самолет был болен.
Тяжело болен.
Неизлечимо болен
Пароходиком в море.
Мой самолетик помер,
Насовсем помер...
Он умирал долго
От пароходика в море.
У самолетика был пароходик легких.
У самолетика был пароходик сердца.
Ему вызывали по ночам скорый поезд,
А в скором поезде нет от пароходов средства.
Увидел пароходик и сгорел дотла,
Оставив на поверхности мазутные пятна.
Может, от любви... Может, от зависти...
Не уберегли... Не досмотрели...
Мой самолет был болен...
К «Самолетику» следует сделать оговорку. После смерти Дранти едва ли не большинством слушателей эта песня воспринимается как некое предчувствие болезни. Однако изначально это просто песня о любви, и тема смерти здесь не более чем поэтический образ в лирическом контексте. Сохранилась видеозапись первого публичного исполнения «Самолетика» в Москве в марте 1997, за полгода до начала болезни. Дрантя там просто светится счастьем. Интонации без намека на драматизм. Однако в записях 1998 года эта песня звучит уже по-другому, появляется надрыв. Строчки о неизлечимой болезни и смерти теперь и самим автором, знающим свой диагноз, воспринимаются совершенно иначе.
Песня "День победЫ" - не просто предчувствие смерти. Здесь то отношение к жизни и смерти, которое нехристианскому миру неведомо. Это одна из самых сильных вещей Вени Дркина, и написана она уже явно на подступах к христианству. (Непомнящий, пиша об этой песне, замечает: “там пропета ЛОГИКА прихода к «крыльям под капельницей» и «дню победЫ»”.)
А смерти нет.
Она может быть там, где есть мир, а на войне...
А на войне, где все мы -
Либо окоп, либо госпиталь, либо победа.
Так и жизни же нет!
Она может быть там, где есть мир, а на войне..
А на войне, где поляжем костьми,
Либо февраль, либо март-апрель, либо победа.
День победЫ - он не близок и не далек,
День победЫ - он не низок и не высок.
Как потухшим костром догорел паренек...
Значит, он победил, и какой ему прок
От расстановки тактических сил,
Когда любви нет...
Она может быть там, где есть мир,
И там, где есть жизнь, и там, где есть смерть,
А там, где мы -
Либо семья, либо рок-н-ролл, либо победа.
День победЫ - он не близок и не далек.
День победЫ - он не низок и не высок.
Как потухшим костром догорел паренек -
Значит, он победил, и какой ему прок
От расстановки тактических сил...
Он уже всех простил, он уже все забыл,
По дороге домой он собой прокормил,
Мы ему помогли, чем могли -
Поклон до земли...
И если в окопе забиты сортиры,
Не кормлены дети, дырявые кеды,
И сорванный голос на песне о мире -
Скоро к тебе придет День победы.
И если Кривая поводит боками,
И если уже не приносят обеда,
И лечащий врач разводит руками -
Победа! Победа! Победа! Победа!!!
Последняя фонограмма, записанная Веней (февраль 1999) - музыкальная пьеса-сказка под названием "Тае Зори". В сюжетную ткань сказки, которой не суждено было стать законченным произведением, Дрантя вплетал собственное ожидание смерти. Последние фрагменты черновой записи этой сказки - песни "Чай", "Ничего не случилось", "Письма" выбиваются и по сюжету, и по интонации, и по стилю из романтической зарисовки-фэнтэзи a la Толкиен, перерастая в исповедь умирающего человека.
А не лечи меня, лечащий врач,
это тебе не поможет.
Не лечи меня, доктор, это тебя не спасет.
Хотя все еще может быть,
кто-то меня и умножит,
Только не здесь и не сейчас, и только не тот,
Который точно, как я, только наоборот...
К теме смерти... Пронзительный эпизод из дрантиного детства, пересказанный Полиной со слов его родственников. У Саши Литвинова была тетка - сестра отца - тоже по имени Полина. Однажды вечером она пришла к Литвиновым. Ее удивило, что свет в окнах не горит, а дверь в квартиру открыта. Вошла. Из взрослых - никого. В одной из темных комнат стоит у окна в сером клетчатом пальтишке Саша и молча смотрит в окно (ему тогда было лет восемь-девять). Обернулся, увидел ее и неожиданно, даже не поздоровавшись, сказал следующее: «Тетя Поля! Мне страшно. Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ».
Чем это было навеяно, чья смерть, какая мысль его поразила накануне - кто знает. Тогда, ребенок, выросший в атеистической семье, он еще не знал, что СМЕРТИ НЕТ.
Стараясь утешать своих близких, Дрантя до последнего старался изобразить надежду на выздоровление. Но однажды сказал Полине: «Ну что ты… Главное - КАК умереть. Это же здорово, когда близкий для тебя человек может ХОРОШО умереть у тебя на руках. Я был бы рад за тебя, если бы ты могла ХОРОШО умереть у меня на руках».
ТРИ РАЗНЫХ ДРКИНА
По интонациям голоса Вени, по фотографиям, по текстам песен вырисовываются три отличающихся друг от друга образа, один за другим следовавшие во времени. Первый, из начала девяностых - это еще вовсе не Дркин, это никому не известный Саша Литвинов с Луганщины, уже автор множества красивых мелодий и ярких поэтических находок. Голос очень искреннего, открытого паренька, чуткого, ранимого, временами романтически настроенного... «Карточный дом», «Герда», «Девочка с флейтой», «Идем со мной, Санчо» - еще многие из таких светлых его вещей стали известны из старых записей уже после его смерти - он почти не пел эти песни в последние несколько лет. Пронзительные юношеские его вещи «Я жду друзей» - крик потребности в близком и откровенном общении с себе подобными, «Нет меня здесь» - стремление вырваться из душной атмосферы того общения, которое было - вместо необходимого... С середины девяностых Саша Литвинов ушел за свой стёбовый псевдоним, известный теперь гораздо больше, чем его настоящее имя. Появляются более зрелые, яркие произведения. Их автор уже радостно узнаваем на Оскольской Лире и не только там. Веня Дркин - персонаж светлый и жизнерадостный, порой кажется, что более жизнерадостный, чем его предшественник, но гораздо более закрытый. Даже поет он всегда с закрытыми глазами, вот вам - песня, а автор где-то глубоко внутри себя, и вы не догадаетесь, как ему там на самом деле. Большая часть наиболее популярных его песен - «Кошка», «Нибелунг», «Коперник», «Хожу и гажу», «Молодой пожарный» - написаны именно в этот период; а те, что были написаны раньше, стали теперь звучать иначе. А незадолго до болезни появляются «Колыбельная бродяги» и «День победЫ». Эти потрясающие по силе воздействия песни стали началом третьего периода. Во время болезни продолжались концерты, но тот жизнерадостный и внешне беззаботный парень ушел в прошлое. Дрантя стал выступать раскрашенный под Пьеро, как молодой Вертинский. Клоунский имидж был чем-то вроде защитной реакции. Автор попытался плотнее отгородиться от зрителя, глубже уйти в себя. Но душевная боль пульсировала в нем с такой силой, что ее не могли скрыть никакие клоунские маски.Вернувшись со своей последней «Лиры» (1998), Дрантя сказал Полине: «Когда я уходил со сцены, меня обступили люди. И впервые меня это не обрадовало. Мне стало страшно и физически плохо, захотелось исчезнуть, спрятаться... Люди меня облепили, и мне показалось, что они меня раздавят». «Улетаем» - совершенно страшная вещь, одна из написанных в это время. Вообще записи Дркина 98 года больно слушать.
...Да, а потом и все эти маски слетели. За ненадобностью. Потому что он смог справиться с этой болью. И был он уже не Веня Дркин, а мирный, светлый и мудрый раб Божий Фома. Только песен он уже не пел. И фотографировать себя не давал. И следы здесь, на земле, оставил только в памяти своих близких. А его близкие - Полина, друзья - сходятся в ощущении того, что именно в эти страшные последние месяцы он больше, чем когда-либо, был собой - настоящим.
Продолжение:
http://nepomnyashy.livejournal.com/69280.html#cutid1