Тоталитаризм - это что, почему, где и когда?
https://pbs.twimg.com/media/DTwZGZUVwAAZAQ_.jpg
Впервые раскрыта закономерность возникновения «тоталитаризма» в качестве органического момента процесса возникновения и функционирования буржуазного способа производства общественных индивидов в качестве глобальной органической целостности.
«Тоталитаризм» есть закономерная общественная реакция населения исторически отставшей в своём капиталистическом развитии страны на революционную массовую люмпенизацию всех общественных классов и социальных групп вследствие массовой форсированной экспроприации в процессе перераспределения капитала в ходе и в результате буржуазной политической революции в данной стране.
Действительной классовой (идеологической, политической, экономической и институциональной) квинтэссенцией «тоталитаризма», а равно и подлинным его первообразом является «грубый коммунизм».
Становление капиталистической системы органической целостностью и «иудео-христианская цивилизация» по представлениям «либерализма».
«Применение термина «тоталитаризм», - утверждает современный российский исследователь «тоталитаризма» Дмитрий Шушарин в статье «Тоталитаризм vs государство», - ограничено иудео-христианской цивилизацией и теми нациями, которые совершили попытку выхода за пределы ее ценностной системы. Речь идет о нескольких европейских странах, которые, начиная с 1917 года, устанавливали атавистические режимы, возвращавшие их не в средневековье, а в первобытность».
Для начала уточним, что понимается автором этой статьи под «иудео-христианской цивилизацией».
Почему это необходимо сделать предварительно, то есть до уточнения и для уточнения того, о чём в действительности шла речь, когда признанные в «цивилизованном» мiре учёные специалисты Ханна Арендт, Хосе Ортега-и-Гассет, Франц Боркенау, Джордж Оруэлл, Збигнев Бжезинский и другие говорили и писали о «тоталитаризме»?
Это надо сделать также и для того, чтобы адекватно понимать то, о чём, следовательно, ныне ведут речь все те, кто продолжает эту новоевропейскую научную и политическую традицию, а не приклеивает по своему произволу, исходя из своей нужды, политически модные словесные ярлычки, услышанные в соответствующих «тусовках интеллектуалов».
И сделать это надо постольку, поскольку, как справедливо замечает Дмитрий Шушарин, не только «современные азиатские и африканские страны», но и «почти все латиноамериканские диктатуры» к «тоталитаризму» не относятся и, следовательно, они не относятся к «иудео-христианской цивилизации». Ведь «тоталитаризм», как это подчёркивает Д. Шушарин, вполне корректно обобщая наследие названных мэтров политической мысли Нового Запада, есть явление, имеющее место быть исключительно и только на почве «иудео-христианской цивилизации».
Если же составить полный перечень тех стран, в которых по оценке всех этих мэтров политической мысли Нового Запада, был реальный, а не субъективно мнимый кем-либо, «тоталитаризм», то окажется, что речь идёт о тех христианских странах, которые, во-первых, отстали в капиталистическом развитии от «цитадели капитализма».
А какие страны являются реальной «цитаделью капитализма»?
Это Нидерланды и Британия, прежде всего, а также их ближайшие «производные» - США и Канада, но в особенности США, из тела Британии явившие себя в Свет сразу во всём капиталистически развитом облачении, как Афина, явившаяся во всём своем боевом облачении зараз из головы Зевса.
Иными словами, действительной «цитаделью капитализма» являются иудео-англо-саксонские (иудео-протестантские) государства, не исключая Нидерландов, если внимательно проштудировать не только труды Макса Вебера и Вернера Зомбарта, но и Баруха Спинозы, и Карла Маркса.
Во-вторых, отставшие от «цитадели капитализма» страны не могли не оказаться теми странами, в которых «дух капитализма» (Макс Вебер) и сам капитализм насаждался отнюдь не собственным «буржуазным низом» и/или «политическим верхом». А кем же тогда?
Капитализм насаждался в этих отставших в своём капиталистическом развитии странах экономическим и политическим втягиванием этих стран в мiровой рынок, становящийся глобальным рынком.
Действительным политэкономическим субъектом этого «втягивания», а вернее и точнее - расширенного воспроизводства буржуазного способа производства вообще и буржуазных общественных отношений, в особенности, после относительно короткого века Нидерландов надолго (более чем на четыре столетия) стали иудео-англо-саксонские нации Британии и США, с переходом первенства от Британии к США.
Этот процесс органического включения всех отставших в своём капиталистическом развитии стран и, следовательно, их всецело подчиненного встраивания в качестве органических членов в глобальный производственный общественный организм, становящийся органической целостностью и функционирующий затем как глобально единая органическая целостность, во все времена и во всех отставших странах опосредствовался «политическим верхом» соответствующих государств.
Более того, первоначально во всех этих странах именно «политические верхи» изо всех сил, доколе могли, тормозили процесс развития капитализма на территориях, политически контролируемых ими. Речь идёт не только о католических Испании (с Латинской Америкой), Италии и Австро-Венгрии (с Югославией, Румынией и Чехословакией). Речь идёт также и о протестантской Германии, и, тем более, о «восточно-христианских» Российской империи, а также Греции (обрела независимость лишь в средине 19-го века) и Болгарии (обрела независимость лишь начале 20-го века).
А где имел место быть «подлинный тоталитаризм», согласно оценкам мэтров политической мысли Нового Запада о «тоталитаризме»?
«Подлинный тоталитаризм», согласно их оценкам, был, прежде всего, в Италии, Германии и России (СССР), а также в Испании. Но в Испании «тоталитаризм» был в форме, которая является как бы «переходной» к «подлинно либеральной демократии» иудео-англо-саксов.
В действительности первый натурный эксперимент исторического производства «тоталитаризма» был произведён во Франции, и произведён в третьей четверти 19-го века, получив олицетворение в Луи Филиппе Бонапарте, но будучи назван «бонапартизмом».
Почему именно во Франции и именно в форме бонапартизма?
Ответ на этот вопрос мы получим из дальнейшего, но для начала для этого потребуется обратиться к характеристике существа «тоталитаризма», которую дали мэтры политической мысли Нового Запада о «тоталитаризме».
«Тоталитаризм» по представлениям «либерализма» и в действительности.
Поскольку вполне адекватную аналитическую сводку этой «мысли» уже дал Дмитрий Шушарин, представив её результаты в цитированной статье от 25.08.2021 в «Новых Известиях», постольку было глупо не воспользоваться оказанной Дмитрием Шушариным услугой.
Он пишет о том, что «определения тоталитаризма ни у кого нет, есть только описания, перечисления произвольно выбранных признаков».
«Как ни странно, - продолжает Шушарин, - труды Арендт в выработке дефиниции менее всего полезны. А вот опираясь на Ортегу-и-Гассета и на Бжезинского с Фридрихом, можно сформулировать так: Тоталитаризм - это атавистическая перверсия демократии. Тоталитаризм - это выход из меньшинства, которое составляют демократические страны. …Это отрицание ценностей и принципов этой [иудео-христианской] цивилизации, агрессия и экспансия. …Тоталитаризм стремился и стремится не к изоляции, а к интеграции, к тому, чтобы приспособить для своих нужд достижения той цивилизации, чьи фундаментальные ценности и принципы он отрицает и разрушает».
Мы уже уточнили, что вслед за мэтрами мысли о «тоталитаризме» (от Арендт до Бжезинского) под «иудео-христианской цивилизацией» Д. Шушарин понимает иудео-англо-саксонский «капитализм».
Поэтому ключевым моментом определения существа «тоталитаризма», согласно мэтрам новоевропейской мысли о «тоталитаризме», является приспособление материальных, в том числе технологических, достижений (материальных благ) и фундаментальных идеологических, политических и институциональных ценностей и принципов, то есть иудео-англо-саксонского либерализма, как далее подчеркивает сам Шушарин, для удовлетворения своих нужд, осуществляемое с одновременным отрицанием этого либерализма.
Это «отрицание ценностей и принципов иудео-христианской цивилизации» в действительности есть отрицание буржуазного (= капиталистического) способа производства = отрицание общественных отношений развитого товарного производства = отрицание развитых общественных отношений частной собственности = отрицание общественных отношений частной собственности, ставших практически истинными только в условиях наиболее развитого буржуазного общества.
Абсолютно такое же точно отрицание буржуазного общества присуще именно тем, кто ещё не дорос до частной собственности, то есть носителям «грубого коммунизма». Отсюда также и то, что именуется «деперсонализаций», отождествляемой с отрицанием «личности» практикой «тоталитаризма», есть не что иное, кроме как характерная черта всё того же самого «грубого коммунизма».
И ещё один существенный штрих - мэтры мысли Нового Запада о «тоталитаризме» утверждают, что «тоталитаризм народен, но антинационален».
В действительности «тоталитаризм», как и «грубый коммунизм», идеологически, политически и экономически «народен» именно в либеральном смысле понятия «народ» как социальных низов «нации». В этом «народе» нет и не может быть различения каких бы то ни было иных «народов», кроме «народной массы», ведь в «народной массе» представители всех «народов» равны между собой как индивиды одного вида животных.
Таким образом, «тоталитаризм» идеологически, политически и экономически «национально антиэлитарен» и «народно антинароден» одновременно. Именно поэтому «тоталитаризм» ровно в меру этой своей специфической «народной антинародности» и «национальной антиэлитарности» не только лишь отчасти «антинационален» и «национален», но и «интернационален» всё так же отчасти, частично.
Но подробнее обо всём этом скажем в заключительном разделе статьи.
Закономерность возникновения тоталитаризма и его общественные условия.
«Сопоставляя германскую и русскую модель тоталитаризма, - отмечает Д. Шушарин, - Боркенау пришел к тем же выводам, что и Ортега-и-Гассет, сравнивавший режимы Сталина и Муссолини, - о порождении тоталитаризма демократией, лишенной либерального содержания. Либерализм стремится ограничить власть и вмешательство государства жизнь человека. Демократия же способна подчинить меньшинство большинству, во всех сферах - от политики и прав собственности до частной жизни и отношения к религии. И потому Боркенау признает право нацистского и советского режимов называться демократическими. А вот либерализм для них - смертный враг».
Более того, это - такое отрицание либерализма общественной практикой «тоталитаризма» во всей общественной практике на территориях, политически контролируемых «тоталитарными государствами», которое есть возврат к «варварству и первобытности», под которыми в действительности понимается уровень развития народных масс, присущий им на добуржуазных ступенях их истории.
«Тоталитаризм вырастает из демократии, а не из слабости демократических традиций в прежней истории. И является не возвращением к додемократической истории, а выходом за пределы истории, рецепцией варварства и первобытности», - обобщает и логически завершает мысль мэтров Дмитрий Шушарин.
Согласно его обобщениям, «к тоталитаризму ведет кризис в триаде: идентичность - ценности - институты, но не любой кризис, а тот, содержанием которого является деперсонализация всех трех составляющих».
Под «идентичностью» здесь понимается результат объективирования общественными индивидами своей персональной принадлежности к конкретной общественной корпорации, непосредственно данной их чувственному восприятию, то есть реально существующей независимо от воли и сознания этих индивидуумов.
Однако это объективирование отнюдь не есть объективирование (представление или, иначе, выставление пред самим собою как предмета - опредмечивание) существующей объективно реальной принадлежности соответствующего индивидуума к конкретной общественной корпорации, но объективирование принадлежности, субъективно мнимой каждым из них в качестве своей принадлежности.
Никаких общественных классов как таковых для этих индивидуумов не существует - общественные классы не даны их чувственно-конкретному восприятию и, следовательно, не могут стать предметом их оценивания и мышления. А посему общественные классы и не существуют в их объективной и субъективной реальности.
Под ценностями подразумевается буржуазная идеология в её аксиологическом, эстетическом и моральном аспектах. А под институтами - совокупность формальных и неформальных норм, правил, стандартов, процедур (технологий), обычаев и обыкновений поведения общественных индивидов, данных непосредственно их чувственно-конкретному восприятию и мышлению в форме образов и/или понятий.
Таким образом, под кризисом в триаде «идентичность - ценности - институты» понимается, прежде всего, кризис чувственно-воспринимаемой и представляемой (мыслимой) социальной структуры особого социума как системы воспроизводимых общественных корпораций и принадлежности индивидуумов к ним.
Далее, это также и кризис идеологических представлений всей массы этих индивидуумов о социально определённом (предопределённом) каждому из них месте и роли в этом особом социуме - во всём этом государственно обособленном производстве общественных индивидов.
И, наконец, в-третьих, первые два кризиса дополняются кризисом способов массового поведения, которые призваны обеспечивать присвоение социального места и роли в общественном производстве, мнимого членами этой массы в качестве социально присущих им, а равно и обеспечить получение жизненных средств, необходимых каждому из членов этой массы, но в реальности не обеспечивают.
А когда, в каких исторических условиях и у кого имеет место быть такой кризис?
Этот кризис в действительности есть выражение совершаемого в исторически относительно короткие сроки массового деклассирования (= люмпенизации) всех сословий (а они и есть общественные корпорации в эпохи, предшествующие буржуазной прогрессивной эпохе экономической общественной формации), существовавших прежде в пределах соответствующей страны.
Когда такое совершается в действительности?
Такая форсированная массовая люмпенизация совершается в ходе и вследствие буржуазной политической революции - Маркс как раз и рассмотрел её детально на примере Франции от Великой Французской революции до Парижской Коммуны.
И закономерным следствием этой форсированной массовой люмпенизации общественных индивидов Франции стал бонапартизм как воочию явленное уже начало всемiрного процесса уничтожения не только представительной власти, но и всего государства, осуществляемого исполнительной властью («Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»). Однако социальные основы и неизбежность бонапартизма во Франции произведены Великой Французской революцией изначально.
В действительности массовая люмпенизация - это процесс революционной экспроприации не только крестьян и «низов» третьего сословия, но также и феодалов, и духовенства, и даже некоторой части «верхов» третьего сословия.
Эта революционная массовая экспроприация = массовая люмпенизация общественных индивидов есть закономерный, необходимый, неизбежный и неотвратимый момент перераспределения капитала в странах, отставших в своём капиталистическом развитии от «цитадели капитализма».
Это перераспределение капитала формально осуществляется под сенью, если не руками, нового политического субъекта государственной власти с момента свершения буржуазной политической революции в соответствующей стране. И совершается оно посредством «революционных атак» на все виды и объекты имущества всех корпораций и всех иных без исключения лиц «старого режима», ибо это имущество отныне стало капиталом, подлежащим перераспределению («отнять и поделить»).
Но каков идеологический эффект (воспринимаемый результат) революционной массовой люмпенизации населения страны для самой массы этого населения?
Идеологически им всё это представляется не иначе, как упразднение всех сословий и превращение всех общественных индивидов в представителей одной и той же массы, члены которой не различаются между собой по своему социальному состоянию (положению) - это и есть лозунг «свободы, равенства и братства».
А вот как сами себя именуют эти «свободные и равные между собою братья (и сестры)» - это уже вопрос конкретно-исторический, а именно вопрос о том, чья (какого подкласса общественного класса буржуазии) идеология и в какой своей конкретной разновидности стала господствующей на том или ином этапе буржуазной социальной революции.
Поэтому Ханна Арендт в десятой главе «Истоков тоталитаризма», которая называется «Бесклассовое общество», как на это верно указывает Д. Шушарин, сделала феноменологически точный и верный вывод о том, что «тоталитаризм» уничтожает государство в качестве представителя интересов всех социальных групп.
Иными словами, «тоталитаризм» уничтожает представительную власть не только как реальную государственную власть, но и как высший орган государственной власти, а, следовательно, уничтожает «представительное государство».
В результате, согласно выводам Х. Арендт, происходит катастрофическое «обрушение социальной стратификации» и «население превращается в массу». Согласно обобщению Хосе Ортегой-и-Гассетом в «Восстании масс» накопленного к 1930-му году опыта фашистской Италии Муссолини и СССР периода свёртывания НЭПа и начала Великого Перелома, эти «массы действуют непосредственно, помимо закона, навязывая всему обществу свою волю и свои вкусы».
«Бжезинский и Фридрих, - продолжает сводку развития этой мысли мэтров о «тоталитаризме» Д. Шушарин, - видели происхождение тоталитаризма в сочетании демократии и современных технологий - коммуникационных и политических».
И тут же сам Шушарин далее добавляет: «Продолжу: институциональность и технологичность становятся орудием тоталитаризма, если в них нет главной составляющей демократии - человека, человеческой личности. Формула тоталитаризма: институты - технология - массы, то есть демократия минус личность. Именно «минус личность» и наблюдается сейчас во всех государственных и общественных институтах России».
Этим феноменологическое описание явления той сущности, которая была вскрыта Марксом не только на примере бонапартизма во Франции, но и в анализе «грубого коммунизма», совершив полный круг, завершилось, ничего не изменив в существе того, явлением чего на поверхности общественной жизни была и есть вся эта феноменология.
Характеризуя в предшествующих статьях «грубый коммунизм», мы уже сделали и обосновали вывод о том, что «грубый коммунизм» есть не что иное, кроме как идеологическая, политическая и экономическая реакция деклассированных (люмпенизированных) буржуазным развитием масс на буржуазные условия своего воспроизводства, отрицающая эти условия, во-первых.
Эта реакция деклассированных (люмпенизированных) буржуазным развитием масс по своему существу есть буржуазная реакция, а по своему характеру - мелкобуржуазная реакция, во-вторых.
Но по уровню развития социального субъекта этой буржуазной реакции, отрицающей буржуазные условия производства общественных индивидов (= отношения частной собственности развитого товарного производства), она есть реакция социального субъекта, который по своему материальному (= социальному) развитию ещё не дорос до отношений частной собственности развитого товарного производства. И это - в-третьих.
И вот здесь мы вплотную подошли к тому, что «тоталитаризм» есть всего лишь политическая, а именно государственная форма «грубого коммунизма», социальный субъект которого стал политическим субъектом соответствующего государства.
Это предельно ясно из далее приведённой краткой выдержки из анализа «грубого коммунизма», произведённого Марксом ещё в 1844 году, сопровождаемой краткими комментариями и дополнениями автора настоящей статьи.
«Грубый коммунизм» как первообраз или квинтэссенция «тоталитаризма».
«Грубый коммунизм», писал Маркс в «Экономическо-философских рукописях» 1844 года, «беря отношение частной собственности в его всеобщности, …является лишь обобщением и завершением этого отношения». «…господство вещественной собственности над ним [грубым коммунизмом] так велико, что он стремится уничтожить всё то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т.д. …Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием».
В своей первоначальной идеологической и «общинно-сектантской» форме «грубый коммунизм» не только не имеет формы политического государства, но и не стремится к обретению этой формы. В отличие от него «грубый коммунизм», в своём развитии обретший политический характер и, следовательно, стремящийся к обретению и, тем более, уже обретший форму политического государства, согласно рукописям Маркса, есть уже «демократический или деспотический» «коммунизм… политического характера».
В этой своей форме политического государства грубый коммунизм «еще не уяснил себе положительной сущности частной собственности и не постиг ещё человеческой природы потребности, …он тоже еще находится в плену у частной собственности и заражён ею. Правда, он постиг понятие частной собственности, - но не уяснил еще себе ее сущность».
«Грубым коммунизмом» в любой форме его развития вообще, а в форме политического государства, в особенности, «категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей. …Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой всеобщности: труд - как предназначение каждого, а капитал - как признанная всеобщность и сила всего общества».
Обретший форму политического государства «грубый коммунизм» представляет самоё себя как «общинный капитал», то есть как «признанную всеобщность и силу всего общества» = как всеобщность и силу всего особого социума, оформленного этим политическим государством «грубого коммунизма».
Но ведь «политическая экономия видит в рабочем лишь рабочее животное, скотину, потребности которой сведены к самым необходимым физическим потребностям» (Маркс).
Следовательно, именно в форме политического государства «грубый коммунизм» всей своей общественной практикой в производстве общественных индивидов, осуществляемом на территории этого политического государства, тотально насаждает объективирование животности всякого человека в качестве его (человека) всеобщего общественного состояния (положения).
Этим «грубый коммунизм», присвоивший политическое государство как свою частную собственность, низводит всех общественных индивидов, живущих в пределах территорий, находящихся под властью этого политического государства, до положения скота и объективирует это своё практическое отношение к человеку как к скоту в качестве всеобщего практического отношения к человеку.
«Грубый коммунизм есть лишь завершение этой [всеобщей и конституировавшей самоё себя как власть] зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме», - делает логически необходимый вывод Маркс там же в «Экономическо-философских рукописях» 1844 года.
«Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая ощущает - по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности - зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции».
У «грубого коммунизма» - «определенная ограниченная мера» Это «видно… из абстрактного отрицания [грубым коммунизмом] всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до неё».
«Таким образом, - резюмирует Маркс, - …грубый коммунизм есть только форма проявления гнусности частной собственности» - той и такой частной собственности, которая желает в общественном бытии «утвердить себя в качестве положительной общности».
Иными словами, «грубый коммунизм», обретший форму политического государства, - это такая форма отношений частной собственности, конституирующих практическое отношение к человеку как скоту, всеобщую зависть и стяжательство в качестве всеобщей власти, которая (форма отношений частной собственности) стремится утвердить себя (эти отношения) в качестве всеобщей, а, следовательно, всемiрной общественной практики.
Ничего другого, кроме феноменологического описания проявлений этой сущности «грубого коммунизма», снабжённого соответствующими классовыми оценками со стороны наиболее последовательных выразителей идеологии «либерализма», описание «тоталитаризма», данное мэтрами мысли Нового Запада о «тоталитаризме», не представляет.
Однако понимания действительной общественной природы «тоталитаризма» эта мысль Нового Запада не только не даёт, но и закрывает всякую возможность для возникновения (для производства) такого понимания внутри «иудео-христианской цивилизации».