Требуются пояснения
к статье в РЖ. Статья была подредактирована, кое-где - по делу, кое-где - привело к тому что мысль и связи несколько потерялись. Поэтому приведу здесь свой изначальный вариант, который, как мне кажется, лучше раскрывает некоторые вопросы возникшие у читателей.
Жить в "интересные времена"
Кирилл Панкратов
В июне 1816 года, в ненастную летную ночь, в доме на берегу Женевского озера собралась компания литераторов, которые впоследствии составили цвет английской словесности "романтического" периода, первой трети XIX века. Там были Байрон, Мэри Уолстонкрафт со своим женихом поэтом Перси Шелли, Джон Полидори. Такого промозглого лета не помнил никто - дожди, холода, вызванные по всему миру грандиозным извержением далёкого вулкана Тамбора. Настроение способствовало тёмным мыслям и заводящим "страшилкам" при меркнущих свечах под грозовые раскаты за окном. В ту ночь литераторы поспорили кто из них сочинит самую страшную "готическую" историю. Результатом этого пари, среди прочих поэм и рассказов, стал знаменитый "Франкенштейн" Мэри Шелли.
Какое отношение эта старая байка из истории литературы имеет отношение к некоторым сегодняшним склокам и скандалам в российской медиа-тусовке? Ниже я поясню, а пока продолжим исторический эксурс.
Только что закончились опустошительные наполеоновские войны. По всей Европе внезапно установился мир. Англия выиграла от него больше всех. Там стремительно развивались новые капиталистические мануфактуры, быстро рос средний класс. Это было время заводчиков, приказчиков, банковских клерков. Которых вся "творческая интеллигенция" того времени, похоже, на дух не переносила и старалась сбежать куда подальше от этой буржуазной пошлости - на альпийские озёра, в Италию, в сражающуюся с османами Грецию, во "внутренную эмиграцию". Если предыдущая эпоха в английской литературе - времён регенства и свихнувшегося Георга III - была в значительной мере "почвенной", густо настоянной на английской истории и реалиях своего времени (достаточно вспомнить романы Джейн Остин), то послевоенный "романтический" период - полный эскапизм, бегство от этой мерзкой нарождающейся викторианской эпохи, ещё до прихода королевы Виктории.
И это было совсем не случайностью. В конце 1921 года молодой журналист Эрнст Хемингуэй уехал из Америки в Париж. Недавно закончилась мировая война, пандемия "испанки" и послевоенная рецессия. В США начиналась недолгая эра процветания - "ревущие двадцатые", до краха Уолл Стрита в 1929 году и начала Великой депрессии. В Европе в начале 20-х положение было горадо хуже - разруха, инфляция. Но именно туда, от наступающего буржуазного благополучия в собственой стране, устремлялись начинающие и состоявшиеся американские литераторы. Ехали не за достатком и материальным успехом; некоторым из них доводилось и вовсе жить в нищете. В Париже Хемингуэй оказался в окружении блестящих творческих экспатов среди которых были Генри Миллер, Уильям Фолкнер, Джон Ирвинг, Скотт Фицджеральд, Эзра Паунд, и многие другие.
А в это время в советской России затихли выстрелы гражданской войны, новые власти подзачистили басмачей и бандитов, пристроили худо-бедно толпы беспризорников, и установилась нэпмановская мелкобуржуазная стабильность, переходящая в стальную индустриальную дисциплину первых пятилеток. И лучшие литературные таланты прежней эпохи - декаденса "Серебряного века", революционного смятения и разрухи - часто не находили себе место в этой новой реальности, которую "быт заел". Кто-то смотался в эмиграцию. Есенин вскоре повесился в "Англетере". Читая позднего Маяковского, почти физически ощущаешь как он наступает на горло собственной песне в заполняющей пространство обыденности, где "ходят тихо по журналам / дореформенные тещи", а на острие его язвительного пера попадается какая-то мелкая дичь, "Эльзевира Давидовна - невеста, маникюрша, кассирша парикмахерскoй". Лучшие, любимые и сегодня произведения той поры - злая, горькая и слегка завистливая насмешка над суетящимися обывателями, испорченными квартирным вопрсом, тружениками пера мечтающими лишь о "стерляди кусками, переложенными раковыми шейками", и гламурными кисами вроде Ксю... пардон, Эллочки-людоедочки с характерным словарным запасом. Но именно в эти годы закладывались основы всего советского мира - строился ДнепроГЭС и московское метро, крестьяне загонялись в колхозы и пересаживались на трактора, вновь созданные лаборатории и шарашки рисовали самолёты и задумывали атомное оружие и космические ракеты.
Для Америки после Второй Мировой войны сытое благополучие наступило почти внезапно. Но вместе с ним в первые послевоенные годы практически исчезла большая литература характерная для предыдущих десятилетий: величественные исторические панорамы Фолкнера и Маргарет Митчелл, мощная и пронзительная социальная критика Стейнбека и Артура Миллера. Новая литература была эскапистской, аутичной, убегающей от пошлой действительности - в будущее роботов и межпланетных путешествий, в бунтарство одиночек на мотоциклах "В пути" Керуака, в эпатаж скитающегося маньяка набоковской "Лолиты". В рассказах Сэлинджера дышала суицидальная тоска сытого успокоившегося мира. А в этом мире как грибы росли городские пригороды, прокладывались тысячи миль хайвеев, расплодившийся средний класс тащил себе в домишки телевизоры и кондиционеры. Закладывались основания буржуазного "общества благоденствия" которое мы знаем и сегодня.
Да и потом, похожая динамика повторялась в меньшем масштабе. На смену зажигательным шестидесятым и семидесятым, хиппи и "Sex, drugs, rock'n'roll", в 80-х пришли какие-то мерзкие яппи - молодые карьеристы, банкиры и трейдеры в дорогих костюмах и галстуках "power tie" - так зло отпиаренных в "Покере лжецов" и "American Psycho", в отличии от тёплой ностальгии по ушедшей бесшабашной эпохе, заметной по "54" или "Последним дням диско". Но вместе с восьмидесятыми пришло экономическое оживление, уменьшение инфляции, пузыри на фондовом рынке, стремительное распространение персональных компьютеров и дот-комов.
И подобная динамика существовала почти всегда. Относительно хорошие времена для среднестатистического "быдла" и "мальчиков-мажоров" всегда не совпадают с хорошими временами для "уникальных творческих дарований". В грозовую погоду, с дождём и градом, "барабану хорошо, капитану плохо", а при ясном небе - наоборот. "Чтоб тебе жить в интересные времена", давно подметили эту дилемму китайцы в известном проклятии.
Но вышеприведённые примеры - как правило только наиболее значительное из того что осталось от самых талантливых представителей "скучных", "нормальных" эпох. А сколько кануло в лету просто злобных шипений, мелочных обид, чёрной тоски и зависти этих "непревзойдённых дарований" всех стран и времён? Тех же самых что мы слышим и сейчас?
Когда туша мейстрима мощно разрастается на мирном благополучии и заполняет пространство патриотическим пафосом, Петросянами, "фабриками звёзд" или "American Idol", размазанного по стенке этой тушей очкастого интеллигента охватывает экзистенциональный ужас - "чудище обло, огромно, стозевно". И наоборот, когда мейнстрим воспаляется зонами гниения, скукоживается и распадается на множество ветвей и прожилок, остаётся большой простор дла полусвета, декаданса, чудных тусовок и "уникальных творческих коллективов".
Начальный период благополучной эпохи экономического роста и накопления богатства всегда груб и неотёсан. Виньетки и утончённый стиль, великое искусство и приятная гнильца богемы появляются позже.
И сейчас мы переживаем такую эпоху, успокоения и накопления жирка после бурных потрясений 80-х и 90-х. Да, стало во многом скучнее. Такое время корчит, порождает декомпрессию у "редких дарований", остающихся непризнанными или не находящими себе место. Они могут пережить и гонения цензуры и некоторые недостатки в квартирном вопросе, но только не "...улица присела и заорала: идёмте жрать!". Эта улица вызывает желание чего-нибудь разрушить, перевернуть ненавистный мир "гопников и мажоров", всю эту "гламурную кремлядь" не производящую спрос на их уникальные таланты. Но увы, это мир пока прочен.
И эта ограниченность пространства вызывает причудливые метаморфозы у тех кто ощущает себя за пределами мейнстрима. Разные оппозиционеры пытаются компенсировать свою малочисленность и равнодушие широкой публики пронзительным эпатажем и лоскутной эклектикой. Закалённые либертарианцы могут удариться во всевозможные левые повороты, записные защитники "обиженных русских людей" - петь осанну самым русофобским сепаратистам из ближних стран и далёких окраин, бесчисленные стайки взаимно "нерукоподаваемых" могут дружно кучковаться на очередной крикливой, разоблачительной презентации.
Не то чтобы власть их сильно преследует, а если и гоняет, то как-то лениво и вальяжно. Вот что это напоминает: в небедном купеческом городе идёт бал в дворянском собрании: сверкающие эполеты, напомаженные усы, напудренные дамы в кринолине сияют голыми плечами. Благообразно, гламурно и скучно. И тут врывается очкастый студент в заштопанном сюртуке, с длинными засаленными патлами. "Воры, кровопийцы, наездники на шее народной!", кричит студент, размахивая дамским пистолетиком, купленным по большому секрету у цыган рядом с городской барахолкой. "Выведите на кухню, чтобы барышни не пугались", тихо басит подчинённому широколицый генерал с пышными седыми баками, "да накормите оборванца что-ли". Двое молодых офицериков смущённо хватают студента под мышки, волокут к двери. Одному он успевает, яростно размахивая нескладными руками, заехать под глаз пистолетиком. Пистолетик отнимают. Вся троица с пыхтением и визгами просачивается в дверь. А по углам бойкие щелкопёры местных "Губернских ведомостей" шепчутся с учителями гороской гимназии: "Ты смотри, а ведь и правда изверги какие, правда глаза режет. Сами, жирные рожи, шампанское с трюфелями трескают, а студенту бедному как дворнику ухи судаковой плеснули, да поганой водки штоф".
Но увы, от досужего шепотка до революций и смен режимов ещё далековато. Под клич "щумим, братец, шумим!" можно зажигательно провести вечер, но трудно изменить мир. Ниспровергалка у вас, ребята, ещё не выросла, и даже почкой не набухла.
Не то чтобы мне самому сильно нравится такая действительность. Я бы предпочёл, при прочих равных, чтобы журналисты по-настоящему "зажигали", лучшие книги расхватывались в рукописях и отрывками по закоулкам Сети, а хотя бы половину передач по основным канала телевизора можно было смотреть. Но я понимаю что этого, скорее всего, придётся подождать - может пять, может пятнадцать лет. Это время придёт, но вместе с ним придут и незванные гости - экономическая нестабильность, упадок "традиционной морали", бунты окраин. Так что подумайте прежде чем желать его - вы можете получить это желаемое, и для кого-то может оказаться уже поздно.
Жить в "интересные времена"
Кирилл Панкратов
В июне 1816 года, в ненастную летную ночь, в доме на берегу Женевского озера собралась компания литераторов, которые впоследствии составили цвет английской словесности "романтического" периода, первой трети XIX века. Там были Байрон, Мэри Уолстонкрафт со своим женихом поэтом Перси Шелли, Джон Полидори. Такого промозглого лета не помнил никто - дожди, холода, вызванные по всему миру грандиозным извержением далёкого вулкана Тамбора. Настроение способствовало тёмным мыслям и заводящим "страшилкам" при меркнущих свечах под грозовые раскаты за окном. В ту ночь литераторы поспорили кто из них сочинит самую страшную "готическую" историю. Результатом этого пари, среди прочих поэм и рассказов, стал знаменитый "Франкенштейн" Мэри Шелли.
Какое отношение эта старая байка из истории литературы имеет отношение к некоторым сегодняшним склокам и скандалам в российской медиа-тусовке? Ниже я поясню, а пока продолжим исторический эксурс.
Только что закончились опустошительные наполеоновские войны. По всей Европе внезапно установился мир. Англия выиграла от него больше всех. Там стремительно развивались новые капиталистические мануфактуры, быстро рос средний класс. Это было время заводчиков, приказчиков, банковских клерков. Которых вся "творческая интеллигенция" того времени, похоже, на дух не переносила и старалась сбежать куда подальше от этой буржуазной пошлости - на альпийские озёра, в Италию, в сражающуюся с османами Грецию, во "внутренную эмиграцию". Если предыдущая эпоха в английской литературе - времён регенства и свихнувшегося Георга III - была в значительной мере "почвенной", густо настоянной на английской истории и реалиях своего времени (достаточно вспомнить романы Джейн Остин), то послевоенный "романтический" период - полный эскапизм, бегство от этой мерзкой нарождающейся викторианской эпохи, ещё до прихода королевы Виктории.
И это было совсем не случайностью. В конце 1921 года молодой журналист Эрнст Хемингуэй уехал из Америки в Париж. Недавно закончилась мировая война, пандемия "испанки" и послевоенная рецессия. В США начиналась недолгая эра процветания - "ревущие двадцатые", до краха Уолл Стрита в 1929 году и начала Великой депрессии. В Европе в начале 20-х положение было горадо хуже - разруха, инфляция. Но именно туда, от наступающего буржуазного благополучия в собственой стране, устремлялись начинающие и состоявшиеся американские литераторы. Ехали не за достатком и материальным успехом; некоторым из них доводилось и вовсе жить в нищете. В Париже Хемингуэй оказался в окружении блестящих творческих экспатов среди которых были Генри Миллер, Уильям Фолкнер, Джон Ирвинг, Скотт Фицджеральд, Эзра Паунд, и многие другие.
А в это время в советской России затихли выстрелы гражданской войны, новые власти подзачистили басмачей и бандитов, пристроили худо-бедно толпы беспризорников, и установилась нэпмановская мелкобуржуазная стабильность, переходящая в стальную индустриальную дисциплину первых пятилеток. И лучшие литературные таланты прежней эпохи - декаденса "Серебряного века", революционного смятения и разрухи - часто не находили себе место в этой новой реальности, которую "быт заел". Кто-то смотался в эмиграцию. Есенин вскоре повесился в "Англетере". Читая позднего Маяковского, почти физически ощущаешь как он наступает на горло собственной песне в заполняющей пространство обыденности, где "ходят тихо по журналам / дореформенные тещи", а на острие его язвительного пера попадается какая-то мелкая дичь, "Эльзевира Давидовна - невеста, маникюрша, кассирша парикмахерскoй". Лучшие, любимые и сегодня произведения той поры - злая, горькая и слегка завистливая насмешка над суетящимися обывателями, испорченными квартирным вопрсом, тружениками пера мечтающими лишь о "стерляди кусками, переложенными раковыми шейками", и гламурными кисами вроде Ксю... пардон, Эллочки-людоедочки с характерным словарным запасом. Но именно в эти годы закладывались основы всего советского мира - строился ДнепроГЭС и московское метро, крестьяне загонялись в колхозы и пересаживались на трактора, вновь созданные лаборатории и шарашки рисовали самолёты и задумывали атомное оружие и космические ракеты.
Для Америки после Второй Мировой войны сытое благополучие наступило почти внезапно. Но вместе с ним в первые послевоенные годы практически исчезла большая литература характерная для предыдущих десятилетий: величественные исторические панорамы Фолкнера и Маргарет Митчелл, мощная и пронзительная социальная критика Стейнбека и Артура Миллера. Новая литература была эскапистской, аутичной, убегающей от пошлой действительности - в будущее роботов и межпланетных путешествий, в бунтарство одиночек на мотоциклах "В пути" Керуака, в эпатаж скитающегося маньяка набоковской "Лолиты". В рассказах Сэлинджера дышала суицидальная тоска сытого успокоившегося мира. А в этом мире как грибы росли городские пригороды, прокладывались тысячи миль хайвеев, расплодившийся средний класс тащил себе в домишки телевизоры и кондиционеры. Закладывались основания буржуазного "общества благоденствия" которое мы знаем и сегодня.
Да и потом, похожая динамика повторялась в меньшем масштабе. На смену зажигательным шестидесятым и семидесятым, хиппи и "Sex, drugs, rock'n'roll", в 80-х пришли какие-то мерзкие яппи - молодые карьеристы, банкиры и трейдеры в дорогих костюмах и галстуках "power tie" - так зло отпиаренных в "Покере лжецов" и "American Psycho", в отличии от тёплой ностальгии по ушедшей бесшабашной эпохе, заметной по "54" или "Последним дням диско". Но вместе с восьмидесятыми пришло экономическое оживление, уменьшение инфляции, пузыри на фондовом рынке, стремительное распространение персональных компьютеров и дот-комов.
И подобная динамика существовала почти всегда. Относительно хорошие времена для среднестатистического "быдла" и "мальчиков-мажоров" всегда не совпадают с хорошими временами для "уникальных творческих дарований". В грозовую погоду, с дождём и градом, "барабану хорошо, капитану плохо", а при ясном небе - наоборот. "Чтоб тебе жить в интересные времена", давно подметили эту дилемму китайцы в известном проклятии.
Но вышеприведённые примеры - как правило только наиболее значительное из того что осталось от самых талантливых представителей "скучных", "нормальных" эпох. А сколько кануло в лету просто злобных шипений, мелочных обид, чёрной тоски и зависти этих "непревзойдённых дарований" всех стран и времён? Тех же самых что мы слышим и сейчас?
Когда туша мейстрима мощно разрастается на мирном благополучии и заполняет пространство патриотическим пафосом, Петросянами, "фабриками звёзд" или "American Idol", размазанного по стенке этой тушей очкастого интеллигента охватывает экзистенциональный ужас - "чудище обло, огромно, стозевно". И наоборот, когда мейнстрим воспаляется зонами гниения, скукоживается и распадается на множество ветвей и прожилок, остаётся большой простор дла полусвета, декаданса, чудных тусовок и "уникальных творческих коллективов".
Начальный период благополучной эпохи экономического роста и накопления богатства всегда груб и неотёсан. Виньетки и утончённый стиль, великое искусство и приятная гнильца богемы появляются позже.
И сейчас мы переживаем такую эпоху, успокоения и накопления жирка после бурных потрясений 80-х и 90-х. Да, стало во многом скучнее. Такое время корчит, порождает декомпрессию у "редких дарований", остающихся непризнанными или не находящими себе место. Они могут пережить и гонения цензуры и некоторые недостатки в квартирном вопросе, но только не "...улица присела и заорала: идёмте жрать!". Эта улица вызывает желание чего-нибудь разрушить, перевернуть ненавистный мир "гопников и мажоров", всю эту "гламурную кремлядь" не производящую спрос на их уникальные таланты. Но увы, это мир пока прочен.
И эта ограниченность пространства вызывает причудливые метаморфозы у тех кто ощущает себя за пределами мейнстрима. Разные оппозиционеры пытаются компенсировать свою малочисленность и равнодушие широкой публики пронзительным эпатажем и лоскутной эклектикой. Закалённые либертарианцы могут удариться во всевозможные левые повороты, записные защитники "обиженных русских людей" - петь осанну самым русофобским сепаратистам из ближних стран и далёких окраин, бесчисленные стайки взаимно "нерукоподаваемых" могут дружно кучковаться на очередной крикливой, разоблачительной презентации.
Не то чтобы власть их сильно преследует, а если и гоняет, то как-то лениво и вальяжно. Вот что это напоминает: в небедном купеческом городе идёт бал в дворянском собрании: сверкающие эполеты, напомаженные усы, напудренные дамы в кринолине сияют голыми плечами. Благообразно, гламурно и скучно. И тут врывается очкастый студент в заштопанном сюртуке, с длинными засаленными патлами. "Воры, кровопийцы, наездники на шее народной!", кричит студент, размахивая дамским пистолетиком, купленным по большому секрету у цыган рядом с городской барахолкой. "Выведите на кухню, чтобы барышни не пугались", тихо басит подчинённому широколицый генерал с пышными седыми баками, "да накормите оборванца что-ли". Двое молодых офицериков смущённо хватают студента под мышки, волокут к двери. Одному он успевает, яростно размахивая нескладными руками, заехать под глаз пистолетиком. Пистолетик отнимают. Вся троица с пыхтением и визгами просачивается в дверь. А по углам бойкие щелкопёры местных "Губернских ведомостей" шепчутся с учителями гороской гимназии: "Ты смотри, а ведь и правда изверги какие, правда глаза режет. Сами, жирные рожи, шампанское с трюфелями трескают, а студенту бедному как дворнику ухи судаковой плеснули, да поганой водки штоф".
Но увы, от досужего шепотка до революций и смен режимов ещё далековато. Под клич "щумим, братец, шумим!" можно зажигательно провести вечер, но трудно изменить мир. Ниспровергалка у вас, ребята, ещё не выросла, и даже почкой не набухла.
Не то чтобы мне самому сильно нравится такая действительность. Я бы предпочёл, при прочих равных, чтобы журналисты по-настоящему "зажигали", лучшие книги расхватывались в рукописях и отрывками по закоулкам Сети, а хотя бы половину передач по основным канала телевизора можно было смотреть. Но я понимаю что этого, скорее всего, придётся подождать - может пять, может пятнадцать лет. Это время придёт, но вместе с ним придут и незванные гости - экономическая нестабильность, упадок "традиционной морали", бунты окраин. Так что подумайте прежде чем желать его - вы можете получить это желаемое, и для кого-то может оказаться уже поздно.