День за днём (1941 - 1942 гг). Ф.А.Кондратьев
Передо мной несколько тонких тетрадей, страницы которых исписаны мелким почерком, - дневник первого года оккупации Харькова и последнего года жизни известного харьковского архитектора Фёдора Алексеевича Кондратьева.
Этот год Фёдор Алексеевич жил на два дома - в посёлке Южном, где у него был дом и земельный участок, и в Харькове, где он ещё в дореволюционные годы построил дом в Юрьевском переулке, 9. Жил вместе со своими родными - дочерью Марусей и её мужем Василием Филипповичем (их сын Юрий Васильевич Дьяченко хранит связанные с дедом семейные реликвии - именно его мы должны благодарить за возможность познакомиться с ними, на этот раз - с дневником), сыном Фёдором и его женой Верой, внуками и другими родственниками.
Хочу привести ответ Юрия Васильевича на вопрос, который возник у меня, и, думаю, возникнет у каждого при чтении дневника: почему два молодых мужчины, Василий Филиппович и Федя, дома, а не в армии? Ответ такой: они оба белобилетчики, комиссованы, поскольку их болезни не совместимы с военной службой. Сам Фёдор Алексеевич в последние годы жизни испытывал большие проблемы с сердцем
Вот, собственно, и всё, о чём хотелось бы сообщить перед началом чтения дневника.
1941-й год
19 октября я решился ехать в Харьков, это было в среду, а в воскресенье вечером приехали ко мне в посёлок сын Фёдор и зять Василий Филиппович - заявили, что они приехали с тем, чтобы перевезти меня в Харьков. Для перевозки вещей утром в понедельник прибыла Нюра. Мотив спешности переезда - приближение немцев к Харькову, неизбежный перерыв сообщения с Харьковом и возможность того, что в посёлке будет фронт. Для меня существенным мотивом была только возможность здесь фронта - боёв и невозможность в этом случае для меня уйти отсюда - сердце не позволит, к тому же у меня не было и лекарства, которое довольно быстро приводило моё сердце в нормальное состояние, - нитроглицерина. Конечно, при моём здоровье нечего было и думать, чтобы пешком добраться до Харькова или безопасной зоны. А лекарство аптека не отпускала, требуя на рецепте круглую печать, а врача с круглой печатью в посёлке не было. Это дело поправил В.Ф., который со скандалом добился отпуска лекарства.
В понедельник мы занялись уборкой и подбором имущества, подлежащего перевозке. На вторник назначили отъезд с поездом, уходящим от платформы в час дня. Фельдшерицей местной амбулатории была обещана подвода к 12 часам. Однако подвода не подъехала: получили известие о прибытии угля для больницы, и фельдшерица с подводой уехала за углем - это для неё было необходимостью. Пока ждали подводы, - уже было половина первого, я должен был идти пешком. Я вышел на дорогу, но дорога грязная, нога пристаёт к земле и встречный ветер… Я идти не могу и вернулся в дом. Сын укорил меня в нежелании уезжать из посёлка - я обещал поехать на другой день в надежде получить подводу. Мои спутники спешно ушли. В эту половину дня я успел с помощью квартирантки кое-что пересадить и подрезать виноград.
На другой день, в среду, утром приехали Галя и Нюра - с ними я должен ехать. Они сообщили, что накануне поезд от платформы Южная ушёл в три часа дня, а значит, при самом тихом ходе я успел бы добраться до платформы.
Обещанная подвода и в этот день не прибыла, и в 12 часов я пошёл к поезду. На дорогу пососал нитроглицерин. Шёл с трудом, останавливался через каждые 100 - 200 метров. У дома Муравьёва (треть пути) отдохнул на скамейке, ещё пососал пробку и двинулся дальше - дорога шла под гору, и к часу дня я был на платформе. Мои спутницы с грузом яблок и вещей пришли значительно позже. Здесь, на платформе, оказалось, что поезда по расписанию не будет и неизвестно, когда он будет, вероятно, не ранее шести часов вечера. Перспектива не из весёлых, тем более, что было довольно прохладно (минус 2-3 градуса) и дул холодный ветер.
Вероятно, часа в три я, по настоянию Нюры, зашёл в помещение кассы и просидел там до пяти часов - в это время выяснилось, что поезд из Харькова вышел. Посоветовавшись с кассиршей, решил с поездом проехать до Мерефы и оттуда с этим же поездом ехать в Харьков, в Мерефе из поезда не вылезать. В Мерефу со мной поехала и Нюра - она не хотела, чтобы я ехал один. До Мерефы доехали благополучно. В 6 часов поезд наш поехал в Харьков, пробыв в Мерефе около получаса.
В Южном Галя в наш вагон не попала: поезд остановился, не доехав до платформы, и она со своим грузом успела добежать только до переднего вагона.
Уже подъезжая к Покатиловке, мы услышали пальбу зениток, и чем ближе к Харькову, тем эта стрельба становилась интенсивнее. Благополучно проехали мост за Липовой Рощей, перед Новосёловкой и узлом мостов поезд остановился и простоял три четверти часа. Вокруг нас слышались разрывы бомб, гул моторов, буханье зениток. Вагон дрожал. В окно виднелось изборождённое лучами прожекторов небо, огоньки от разрывов снарядов зенитной артиллерии, а вдали справа четыре зарева пожара - как узнали впоследствии, горели домишки рабочих в районе Плехановской и Заиковки.
Сидеть в вагоне было жутко. Мой сосед по лавке (из Водолаги) старался быть дальше от окна. На вид ему было около 30 лет. Он пешком добрался до Мерефы и теперь ехал в Харьков. Он сообщил, что в Водолаге были налёты немецких аэропланов - есть убитые и раненые, а фронт находится на расстоянии 20 километров.
Наконец, мы двинулись, проехали мосты и остановились на Новосёловке, постояли недолго и поехали дальше, на Харьков. Едва поезд остановился и пассажиры начали двигаться к выходу, как в вагон ворвались новые пассажиры, чтобы ехать на Мерефу. В проходах и у дверей создалась давка, крики, ругань, у Нюры чуть не вырвался чувал, да и я боялся за свой небольшой тючок книг и тетрадей. А кругом темно. Кое-как выбрался из вагона, за мной Нюра, ничего не потеряв.
Не без труда выбрались из вокзала и направились к трамвайной остановке. Но электрического тока не было, трамвай стоял. Я зарядил себя, пососав пробку флакона с нитроглицерином, и мы пошли. Нюра жалуется на тяжесть ноши (около 25 кг) и головную боль. Тяжесть усугубляется ещё частыми остановками по моей просьбе - приходится снимать и вновь поднимать на плечи груз (корзину и мешок). На Ектеринославской (Свердлова) нашли вагон № 14, который на две трети мог бы сократить наш путь - в вагоне были пассажиры, ждали появления тока. Посидев минут десять и потеряв надежду на скорое движение, вылезли из вагона и пошли дальше, останавливаясь на каждом углу и даже чаще. На Павловской площади присели около магазина, отдохнули основательно и выбрались на Московскую улицу (проспект Сталина). Прошли мимо разрушенных бомбами домов. При подходе к Харьковскому мосту, по предложению Нюры, я опять основательно отдохнул и пососал пробку с нитроглицерином. Пройдя мост, предложил Нюре идти домой без остановки и прислать за мной Федю или В.Ф. По дороге мы встречали много машин с военными, много пеших красноармейцев, милицейских патрулей из трёх человек.
Федя с В.Ф. встретили меня в сквере перед переходом на Юрьевскую улицу. Галя, оказывается, давно уже была дома.
Этот год Фёдор Алексеевич жил на два дома - в посёлке Южном, где у него был дом и земельный участок, и в Харькове, где он ещё в дореволюционные годы построил дом в Юрьевском переулке, 9. Жил вместе со своими родными - дочерью Марусей и её мужем Василием Филипповичем (их сын Юрий Васильевич Дьяченко хранит связанные с дедом семейные реликвии - именно его мы должны благодарить за возможность познакомиться с ними, на этот раз - с дневником), сыном Фёдором и его женой Верой, внуками и другими родственниками.
Хочу привести ответ Юрия Васильевича на вопрос, который возник у меня, и, думаю, возникнет у каждого при чтении дневника: почему два молодых мужчины, Василий Филиппович и Федя, дома, а не в армии? Ответ такой: они оба белобилетчики, комиссованы, поскольку их болезни не совместимы с военной службой. Сам Фёдор Алексеевич в последние годы жизни испытывал большие проблемы с сердцем
Вот, собственно, и всё, о чём хотелось бы сообщить перед началом чтения дневника.
1941-й год
19 октября я решился ехать в Харьков, это было в среду, а в воскресенье вечером приехали ко мне в посёлок сын Фёдор и зять Василий Филиппович - заявили, что они приехали с тем, чтобы перевезти меня в Харьков. Для перевозки вещей утром в понедельник прибыла Нюра. Мотив спешности переезда - приближение немцев к Харькову, неизбежный перерыв сообщения с Харьковом и возможность того, что в посёлке будет фронт. Для меня существенным мотивом была только возможность здесь фронта - боёв и невозможность в этом случае для меня уйти отсюда - сердце не позволит, к тому же у меня не было и лекарства, которое довольно быстро приводило моё сердце в нормальное состояние, - нитроглицерина. Конечно, при моём здоровье нечего было и думать, чтобы пешком добраться до Харькова или безопасной зоны. А лекарство аптека не отпускала, требуя на рецепте круглую печать, а врача с круглой печатью в посёлке не было. Это дело поправил В.Ф., который со скандалом добился отпуска лекарства.
В понедельник мы занялись уборкой и подбором имущества, подлежащего перевозке. На вторник назначили отъезд с поездом, уходящим от платформы в час дня. Фельдшерицей местной амбулатории была обещана подвода к 12 часам. Однако подвода не подъехала: получили известие о прибытии угля для больницы, и фельдшерица с подводой уехала за углем - это для неё было необходимостью. Пока ждали подводы, - уже было половина первого, я должен был идти пешком. Я вышел на дорогу, но дорога грязная, нога пристаёт к земле и встречный ветер… Я идти не могу и вернулся в дом. Сын укорил меня в нежелании уезжать из посёлка - я обещал поехать на другой день в надежде получить подводу. Мои спутники спешно ушли. В эту половину дня я успел с помощью квартирантки кое-что пересадить и подрезать виноград.
На другой день, в среду, утром приехали Галя и Нюра - с ними я должен ехать. Они сообщили, что накануне поезд от платформы Южная ушёл в три часа дня, а значит, при самом тихом ходе я успел бы добраться до платформы.
Обещанная подвода и в этот день не прибыла, и в 12 часов я пошёл к поезду. На дорогу пососал нитроглицерин. Шёл с трудом, останавливался через каждые 100 - 200 метров. У дома Муравьёва (треть пути) отдохнул на скамейке, ещё пососал пробку и двинулся дальше - дорога шла под гору, и к часу дня я был на платформе. Мои спутницы с грузом яблок и вещей пришли значительно позже. Здесь, на платформе, оказалось, что поезда по расписанию не будет и неизвестно, когда он будет, вероятно, не ранее шести часов вечера. Перспектива не из весёлых, тем более, что было довольно прохладно (минус 2-3 градуса) и дул холодный ветер.
Вероятно, часа в три я, по настоянию Нюры, зашёл в помещение кассы и просидел там до пяти часов - в это время выяснилось, что поезд из Харькова вышел. Посоветовавшись с кассиршей, решил с поездом проехать до Мерефы и оттуда с этим же поездом ехать в Харьков, в Мерефе из поезда не вылезать. В Мерефу со мной поехала и Нюра - она не хотела, чтобы я ехал один. До Мерефы доехали благополучно. В 6 часов поезд наш поехал в Харьков, пробыв в Мерефе около получаса.
В Южном Галя в наш вагон не попала: поезд остановился, не доехав до платформы, и она со своим грузом успела добежать только до переднего вагона.
Уже подъезжая к Покатиловке, мы услышали пальбу зениток, и чем ближе к Харькову, тем эта стрельба становилась интенсивнее. Благополучно проехали мост за Липовой Рощей, перед Новосёловкой и узлом мостов поезд остановился и простоял три четверти часа. Вокруг нас слышались разрывы бомб, гул моторов, буханье зениток. Вагон дрожал. В окно виднелось изборождённое лучами прожекторов небо, огоньки от разрывов снарядов зенитной артиллерии, а вдали справа четыре зарева пожара - как узнали впоследствии, горели домишки рабочих в районе Плехановской и Заиковки.
Сидеть в вагоне было жутко. Мой сосед по лавке (из Водолаги) старался быть дальше от окна. На вид ему было около 30 лет. Он пешком добрался до Мерефы и теперь ехал в Харьков. Он сообщил, что в Водолаге были налёты немецких аэропланов - есть убитые и раненые, а фронт находится на расстоянии 20 километров.
Наконец, мы двинулись, проехали мосты и остановились на Новосёловке, постояли недолго и поехали дальше, на Харьков. Едва поезд остановился и пассажиры начали двигаться к выходу, как в вагон ворвались новые пассажиры, чтобы ехать на Мерефу. В проходах и у дверей создалась давка, крики, ругань, у Нюры чуть не вырвался чувал, да и я боялся за свой небольшой тючок книг и тетрадей. А кругом темно. Кое-как выбрался из вагона, за мной Нюра, ничего не потеряв.
Не без труда выбрались из вокзала и направились к трамвайной остановке. Но электрического тока не было, трамвай стоял. Я зарядил себя, пососав пробку флакона с нитроглицерином, и мы пошли. Нюра жалуется на тяжесть ноши (около 25 кг) и головную боль. Тяжесть усугубляется ещё частыми остановками по моей просьбе - приходится снимать и вновь поднимать на плечи груз (корзину и мешок). На Ектеринославской (Свердлова) нашли вагон № 14, который на две трети мог бы сократить наш путь - в вагоне были пассажиры, ждали появления тока. Посидев минут десять и потеряв надежду на скорое движение, вылезли из вагона и пошли дальше, останавливаясь на каждом углу и даже чаще. На Павловской площади присели около магазина, отдохнули основательно и выбрались на Московскую улицу (проспект Сталина). Прошли мимо разрушенных бомбами домов. При подходе к Харьковскому мосту, по предложению Нюры, я опять основательно отдохнул и пососал пробку с нитроглицерином. Пройдя мост, предложил Нюре идти домой без остановки и прислать за мной Федю или В.Ф. По дороге мы встречали много машин с военными, много пеших красноармейцев, милицейских патрулей из трёх человек.
Федя с В.Ф. встретили меня в сквере перед переходом на Юрьевскую улицу. Галя, оказывается, давно уже была дома.