Грановский, интеллигенция и извращения
Прочитал книжечку. Издание 1990 года, вроде бы можно было писать нормально и откровенно, но книга насквозь советская, пронизана штампами: декабристы хорошие; Николай Первый ужасный деспот, горячий адепт крепостного права; Белинский с Герценом, два члена советского "небесного политбюро" - высшие авторитеты; наука и религия - две вещи несовместные и так далее.
Грановский в схему не укладывается, и хотя автор его любит, но критикует и за то, что он не впал в тупой, примитивный атеизм, как Герцен, и что ему не нравились революционные безобразия в той же Франции, хоть в 1793, хоть в 1848 году (Герцену как раз нравилось нравилось взбаламученное быдло), потому он даже не "член небесного ЦК".
Но все эти штампы неизбежны, на них можно не сосредотачиваться, тем более, что Грановский - человек достойный, фигура интересная, ни носорожьей односторонности Белинского, ни мажорства и предательской сущности Герцена (хоть он и дружил с обоими) в нём нет. При том, что он был абсолютный западник, он не доводил свое западничество до абсурда.
Любопытно также, что он стал профессором Московского университета, не имея регулярного образования и будучи по сути самоучкой. Кроме того, приобрел славу выдающегося лектора, несмотря на слабый голос, невнятную речь и... шепелявость! Вот такие чудеса случаются на Руси.
Так что не жалею, что прочитал.
Но вот что интересно!
Грановского и его круг друзей-единомышленников определяют как основоположников русской интеллигенции. А тут требуются уточнения. Потому что, хотя формально этой самой интеллигенции еще не было - как прокладки-прослойки, но уже в зародыше ее, так сказать, предтечи проявляли себя самым гнусным и подлым образом - желая поражения собственной страны и resp армии, радуясь бедам и несчастьям Отечества.
Процитирую
Крымская война вызвала в русском обществе весьма противоречивые настроения. Многих его членов не миновало «патриотическое одушевление», усиленно раздувавшееся органами печати, причем отнюдь не только официальными. «Хор славословия и восторженной лести, не всегда в тот момент фальшивой, - писал советский историк Е. В. Тарле, - стал так могуч, строен, согласен, без единого диссонанса, как никогда до той поры не был».
Голос Грановского никогда не звучал в этом хоре. Прежде всего он ясно понимал, насколько неравны силы противоборствующих сторон. «Чем приготовились мы для борьбы с цивилизацией, высылающей против нас свои силы?» - задавал он горький вопрос людям, легко веровавшим в счастливый для России исход борьбы. А главное, он, будучи плоть от плоти «образованного меньшинства», на протяжении многих лет беспощадно подавляемого николаевским деспотизмом, понимал, чем грозит подобный исход ему и его ближайшему окружению. И, казалось, историк должен был занять почетное место среди тех «высоко стоявших и по своему образованию, и по своим нравственным качествам» людей, которые, по словам современника, «желали не успеха России, а ее поражения». Современник этот, тогда еще совсем молодой Е. М. Феоктистов, вращавшийся в кругу московских западников, так определял их общую позицию: «Конечно, только изверг мог бы радоваться бедствиям России, но Россия была неразрывно связана с императором Николаем, а одна мысль о том, что Николай выйдет из борьбы победителем, приводила в трепет. Торжество его было бы торжеством системы, которая оскорбляла все лучшие чувства и помыслы образованных людей и с каждым днем становилась невыносимее; ненависть к Николаю не имела границ...»
Однако многих эта ненависть к главе деспотического строя заводила слишком далеко. Сверстник Феоктистова К. Н. Бестужев-Рюмин рисовал в своих воспоминаниях характерные фигуры убежденных западников: М. Н. Каткова, «с восторгом» выбиравшего из газет «места, где говорилось о наших поражениях»... «Когда же, - вспоминал Бестужев-Рюмин, - я воз- ражал, говоря, что ненавидеть правительство можно, радоваться же поражению и подтачиванию народных сил не совсем естественно, то меня называли за это юнкером».
Подобным взглядам не откажешь в последовательности. Однако для Грановского они оказались совершенно неприемлемыми. «Соловьев и Грановский (насколько я слыхал последнего), - писал тот же Бестужев-Рюмин, - с горем говорили о наших неудачах». Действительно, эти столь различные люди на этот раз сошлись во взглядах...
В 1855 году после поездки в Воронежскую губернию историк с негодованием писал о том, как беззастенчиво уклоняется местное дворянство от призыва в ополчение. Зато на обратном пути он встретил отряд ополченцев, из рядов которого послышались восторженные приветствия: многие офицеры оказались выпускниками Московского университета. Грановский услышал от своих учеников, что они почитают за честь умереть за Россию. «Мы все пошли.
За то другие над нами смеялись». «Я, - писал историк, - гордился в эту минуту званием московского профессора».
В этих строках - весь Грановский; и понятно, что с подобных позиций безоглядное злорадство по поводу поражений русской армии должно было вызывать у него не меньшее раздражение, чем самый восторженный «патриотизм».
Так что не надо Грановского причислять к интеллигенции. Он был порядочным человеком!