Век Анатолия Гребнева
Анатолий Гребнев 1923 - 2002 - из тех редких людей, само знакомство и общение с которыми обогащает - умственно, интеллектуально, а не то, что подумали корыстные хомячки! Увы, осознал я это слишком поздно, а при его жизни общался с ним слишком мало и редко. Очень жаль.
Я посвятил Гребневу главу в Необязательных мемуарах. Воспроизведу ее.
Честный Густав с Ленинской премией
Теперь надо сказать пару слов о таком незаурядном человеке, как Анатолий Борисович Гребнев, сценарист и драматург.
В кругу взрослых, однокурсников и просто друзей Гребнева, часто собиравшихся у меня дома, его называли Густавом или Густиком (таково было его настоящее имя - Густав Айзенберг. Анатолий Гребнев - это псевдоним).
Он был очень умным, глубоко интеллигентным, тонким и остроумным человеком, блестящим рассказчиком и потрясающим тамадой, мастером застольных бесед. Все-таки родом из Тбилиси.
В нашему кругу отношение к Густаву было двойственным. С одной стороны, настоящий друг и прекрасный собеседник, с другой стороны, вроде как явный конформист. И государственные премии имел, и даже Ленинскую - за сценарий фильма "Карл Маркс. Молодые годы". Кстати, фильм по сценарию тому был снят старым тбилисским другом Густава Львом Кулиджановым специально ради Ленинской премии. По крайней мере, так говорили многие общие знакомые. Ну что ж, Кулиджанов и Гребнев своей цели добились.
Так что - да, Густав был конформист. Не диссидент. Хотя все прекрасно понимал и точно так же, как все остальные наши друзья, никаких иллюзий относительно советской власти не строил.
Осуждать его не имею права. Прежде всего, понимаю, как трудно, да просто невозможно киносценаристу и драматургу работать в стол. Поэту, прозаику, так сказать, "легче". А пьесы пишутся ради того, чтобы они шли в театре. Сценарии - чтобы по ним снимались фильмы, которые показывались бы людям, а не клались на полку. Вот Гребнев и писал так, чтобы его ставили и снимали. С режимом не боролся. Ставил "нравственные проблемы". Но ни одной подлости не совершил. А это важнее всех прочих заморочек.
Да и не вижу ничего дурного в том, что он сочинил сценарий фильма про молодого Карла Маркса. Может быть, он был в чем-то "лживым" - не знаю, не смотрел, да и не изучал так глубоко и подробно биографию основоположника. Но в любом случае, Карл Маркс не несет ответственность за безобразия и преступления советской власти. И точка.
И еще Гребнев написал потрясающий "Дневник последнего сценариста", который оказался значительно выше, глубже и интереснее, чем всё то, что он сочинял для театра и кино. Так бывает.
Про книгу Анатолия Гребнева я написал Вот здесь и Вот здесь.
Не рецензию, Боже упаси! Просто впечатления.
Обложка книги
Такого Анатолия Гребнева - Густава - я не помню, был мал
А вот такого Густава - все его так называли! - помню очень хорошо
Евгений Максимович Примаков с покойной супругой Лаурой, оба тоже выходцы из Тбилиси, с ними Гребнев дружил, да и все его друзья, включая маму, были с ними знакомы, причем чаще общались с Лаурой. Муж ее был человек занятой.
Правда, я и его в детстве видел, он помогал внести в нашу квартиру холодильник, который мог бы стать мемориальным, да не сохранился, не дожил до наших дней. Увы, и Евгений Максимович тоже уже ушел, Царствие ему Небесное
Мама. Хорошая фотография, у меня такой нет, к сожалению. Еще раз повторю: Анатолий Гребнев был ее многолетним настоящим другом
Есть в Дневнике целый абзац, посвященный вашему покорному слуге. Большая честь
Гребнев погиб трагически, попал под машину в 2002 году. Не знаю, нашли водителя-убийцу или нет, да, скорее всего, и не искали, как у нас водится. Густаву было уже 79 лет, но он совсем не спешил на тот свет...
В молодости Анатолий Гребнев писал стихи. Говорят, хорошие. Но выбрал стезю сценариста и драматурга, а не поэта. Некоторые общие друзья полагали, что поступил он так из расчета. Опять-таки не знаю, не берусь судить, не имею на это никакого права, да и никто не имеет.
Царствие Небесное Анатолию Борисовичу и вечная светлая память.
"Хотим быть Достоевскими, но - без каторги и эпилепсии"
Из "Дневника последнего сценариста"
Я шагаю по Москве. А нам на все наплевать. У нас принципиально хорошее настроение. Отчего? А просто летний дождь прошел... Мы шагаем, мы идем, не бродим (как в Заставе Ильича), а именно шагаем по Москве - весело и нахально. И юный Михалков - нахальный. Нам на все плевать - на все ваши проблемы, трудности, размышления, на войну и мир, на всё. (1966 год)
Искусство есть и будет, ниточка - так ли, иначе ли - тянется: от Державина и дальше, дальше. Вопрос лишь в том. будем ли это мы - я, ты, он. Не будем, стало быть, так нам и надо, буждут другие. Впрочем, это еще вопрос: кому лучше - нам или тем, "другим", и согласны ли мы с ними поменяться, взяв себе вместе с талантом - нищету, непризнание. А то ведь мы как? Хотим быть Достоевскими, но - без каторги и эпилепсии (1971 год)
Видеть - сквозь нашу российскую отсталость, сквозь безыдейность новой интеллигенции и конформизм массы, сквозь все это, что раздражает и застилает взгляд, сквозь бредни русофилов и хмыканье "левых" в замшевых пиджаках, сквозь Пьеху и Магомаева, Пахмутову и Рождественского, многосерийные детективы и циничных журналистов-международников, сквозь Солженицына с его ядом и наших интеллигентов, бубнящих про Февральскую революцию, сквозь модные прически и всеобщий эгоизм, сквозь российское чиновничье засилье - видеть! (1972 год)
Что это за чувство сидит во мне: первобытный коммунизм? христианство? как еще назвать? Совестно перед шофером за то, что он меня возит, перед редактором - за то, что он не умеет писать сценариев, и уже по одному этому я согласен принять все его замечания. Совестно перед дураком за то. что он дурак, а я увы нет, ведь это же не его вина, что он родился с небольшим количеством извилин. Поймите мое соглашательство и не корите меня за него: я уступчив, для меня конфликт с другими людьми - не нормальное, а чрезвычайное состояние, и я заранее готов уступить (1975)
Необязательные мемуары
Я посвятил Гребневу главу в Необязательных мемуарах. Воспроизведу ее.
Честный Густав с Ленинской премией
Теперь надо сказать пару слов о таком незаурядном человеке, как Анатолий Борисович Гребнев, сценарист и драматург.
В кругу взрослых, однокурсников и просто друзей Гребнева, часто собиравшихся у меня дома, его называли Густавом или Густиком (таково было его настоящее имя - Густав Айзенберг. Анатолий Гребнев - это псевдоним).
Он был очень умным, глубоко интеллигентным, тонким и остроумным человеком, блестящим рассказчиком и потрясающим тамадой, мастером застольных бесед. Все-таки родом из Тбилиси.
В нашему кругу отношение к Густаву было двойственным. С одной стороны, настоящий друг и прекрасный собеседник, с другой стороны, вроде как явный конформист. И государственные премии имел, и даже Ленинскую - за сценарий фильма "Карл Маркс. Молодые годы". Кстати, фильм по сценарию тому был снят старым тбилисским другом Густава Львом Кулиджановым специально ради Ленинской премии. По крайней мере, так говорили многие общие знакомые. Ну что ж, Кулиджанов и Гребнев своей цели добились.
Так что - да, Густав был конформист. Не диссидент. Хотя все прекрасно понимал и точно так же, как все остальные наши друзья, никаких иллюзий относительно советской власти не строил.
Осуждать его не имею права. Прежде всего, понимаю, как трудно, да просто невозможно киносценаристу и драматургу работать в стол. Поэту, прозаику, так сказать, "легче". А пьесы пишутся ради того, чтобы они шли в театре. Сценарии - чтобы по ним снимались фильмы, которые показывались бы людям, а не клались на полку. Вот Гребнев и писал так, чтобы его ставили и снимали. С режимом не боролся. Ставил "нравственные проблемы". Но ни одной подлости не совершил. А это важнее всех прочих заморочек.
Да и не вижу ничего дурного в том, что он сочинил сценарий фильма про молодого Карла Маркса. Может быть, он был в чем-то "лживым" - не знаю, не смотрел, да и не изучал так глубоко и подробно биографию основоположника. Но в любом случае, Карл Маркс не несет ответственность за безобразия и преступления советской власти. И точка.
И еще Гребнев написал потрясающий "Дневник последнего сценариста", который оказался значительно выше, глубже и интереснее, чем всё то, что он сочинял для театра и кино. Так бывает.
Про книгу Анатолия Гребнева я написал Вот здесь и Вот здесь.
Не рецензию, Боже упаси! Просто впечатления.
Обложка книги
Такого Анатолия Гребнева - Густава - я не помню, был мал
А вот такого Густава - все его так называли! - помню очень хорошо
Евгений Максимович Примаков с покойной супругой Лаурой, оба тоже выходцы из Тбилиси, с ними Гребнев дружил, да и все его друзья, включая маму, были с ними знакомы, причем чаще общались с Лаурой. Муж ее был человек занятой.
Правда, я и его в детстве видел, он помогал внести в нашу квартиру холодильник, который мог бы стать мемориальным, да не сохранился, не дожил до наших дней. Увы, и Евгений Максимович тоже уже ушел, Царствие ему Небесное
Мама. Хорошая фотография, у меня такой нет, к сожалению. Еще раз повторю: Анатолий Гребнев был ее многолетним настоящим другом
Есть в Дневнике целый абзац, посвященный вашему покорному слуге. Большая честь
Гребнев погиб трагически, попал под машину в 2002 году. Не знаю, нашли водителя-убийцу или нет, да, скорее всего, и не искали, как у нас водится. Густаву было уже 79 лет, но он совсем не спешил на тот свет...
В молодости Анатолий Гребнев писал стихи. Говорят, хорошие. Но выбрал стезю сценариста и драматурга, а не поэта. Некоторые общие друзья полагали, что поступил он так из расчета. Опять-таки не знаю, не берусь судить, не имею на это никакого права, да и никто не имеет.
Царствие Небесное Анатолию Борисовичу и вечная светлая память.
"Хотим быть Достоевскими, но - без каторги и эпилепсии"
Из "Дневника последнего сценариста"
Я шагаю по Москве. А нам на все наплевать. У нас принципиально хорошее настроение. Отчего? А просто летний дождь прошел... Мы шагаем, мы идем, не бродим (как в Заставе Ильича), а именно шагаем по Москве - весело и нахально. И юный Михалков - нахальный. Нам на все плевать - на все ваши проблемы, трудности, размышления, на войну и мир, на всё. (1966 год)
Искусство есть и будет, ниточка - так ли, иначе ли - тянется: от Державина и дальше, дальше. Вопрос лишь в том. будем ли это мы - я, ты, он. Не будем, стало быть, так нам и надо, буждут другие. Впрочем, это еще вопрос: кому лучше - нам или тем, "другим", и согласны ли мы с ними поменяться, взяв себе вместе с талантом - нищету, непризнание. А то ведь мы как? Хотим быть Достоевскими, но - без каторги и эпилепсии (1971 год)
Видеть - сквозь нашу российскую отсталость, сквозь безыдейность новой интеллигенции и конформизм массы, сквозь все это, что раздражает и застилает взгляд, сквозь бредни русофилов и хмыканье "левых" в замшевых пиджаках, сквозь Пьеху и Магомаева, Пахмутову и Рождественского, многосерийные детективы и циничных журналистов-международников, сквозь Солженицына с его ядом и наших интеллигентов, бубнящих про Февральскую революцию, сквозь модные прически и всеобщий эгоизм, сквозь российское чиновничье засилье - видеть! (1972 год)
Что это за чувство сидит во мне: первобытный коммунизм? христианство? как еще назвать? Совестно перед шофером за то, что он меня возит, перед редактором - за то, что он не умеет писать сценариев, и уже по одному этому я согласен принять все его замечания. Совестно перед дураком за то. что он дурак, а я увы нет, ведь это же не его вина, что он родился с небольшим количеством извилин. Поймите мое соглашательство и не корите меня за него: я уступчив, для меня конфликт с другими людьми - не нормальное, а чрезвычайное состояние, и я заранее готов уступить (1975)
Необязательные мемуары