Поэзия. Владимир Рецептер. "Сам ведь жил наподобье паяца"
В продолжение и развитие этого. Я обещал выложить его стихи.
Предыдущий поэт.
Владимир Эмануилович Рецептер. 1935 года рождения. Актер, поэт, режиссёр и писатель, пушкинист. Автор и исполнитель блестящего моноспектакля по "Гамлету", который я видел. Там, по ссылке, еще о нём рассказано.
А теперь - стихи.
* * *
Я боюсь своего романа,
потому что он - мастодонт,
вырастающий из дурмана,
заслоняющий горизонт.
Он весь день готов к пожиранью
пробегающих мимо дней.
Он всю ночь готов к возгоранью
дорогих для меня огней.
Он решился собрать всех вместе
тех, кто вместе и не бывал.
Он готовит меня по чести
твёрдо встретить грозящий вал.
Он пугает меня всё круче,
без меня обойтись готов.
Нависает тяжёлой тучей
и оправдывает врагов.
Вот и нынче неуправляем,
как вчера и позавчера,
и манит меня жарким раем
догорающего костра…
* * *
Вновь дозором обойду веси.
В беспризорные вгляжусь выси.
Прибедняйтесь при своём интересе.
Оставайтесь при своём компромиссе.
Я два века привыкал к страхам,
прибегая к стиховым строкам.
Неужели всё пойдёт прахом,
если всё не успевал к срокам?
И сижу один на Савкиной горке,
Слава Богу, что пока добираюсь.
Это сладкий ветерок, а не горький.
Я люблю земную жизнь, каюсь…
* * *
Извне и свысока на всё, себя включая,
легко тебе смотреть, прощая и смеясь.
Пусть мята, зверобой и листья иван-чая
окрасят самогон, упрочив нашу связь.
Хмелён, и похмелён, и трезв до неприличья,
семеен, одинок, и болен, и лечён,
хотел бы я лететь, но ведь повадка птичья
на возрасте смешна, когда она - не сон.
В Михайловском опять всё побеждает небо,
хоть споры с ним ведёт разбуженный хоздвор,
а я хожу, молчу, перебирая, где бы
недельку отдохнуть от театральных шпор...
И Сороть разлилась... И мельница на месте…
И графоманский взвод несёт сплошную чушь…
Прости же, Александр!.. Твой преданный без лести
старик не в силах вновь вернуть округе глушь…
* * *
О Господи, дай мне защиты
от стрел ядовитых и жал,
давно прощены и забыты
все те, кто меня унижал…
Ты прав, не забыты… И всё же
не чувствую в этом вины,
их помню, и всё-таки, Боже,
они прощены, прощены!..
* * *
…А изнанка света - бред:
сроки, лагерные пени,
ад земной, конвойный смерд,
мат, подъём, базар по фене…
А изнанка смерти - свет,
радость, дружеские встречи,
женский шёпот и привет,
восемь строчек от Предтечи…
* * *
Наводненья, пожары, вулканы -
полон смуты семнадцатый год.
Вся природа, народы и страны
вновь готовы на страшный расход.
Ищут смерти деревья и люди,
и, пока о любимых молюсь, -
голова Иоанна на блюде,
и поник на кресте Иисус…
Хамский хор отмечает столетье
революции… Боже, спаси!..
И гордыня не согнана плетью,
и раскаянья нет на Руси…
* * *
С утра - отчаянье, потом -
тревога, смута, полуспячка,
весь день в томлении пустом,
и - ночь, и поздняя раскачка;
и вдруг срывается душа
в непредумышленной отваге
от шарканья карандаша
по краю брошеной бумаги…
Сон о трагедии
Аэропорт, пора лететь. И все,
кто Моцарта сыграл или Сальери,
столпились здесь, на взлётной полосе,
и повторяют в нажитой манере
текст Пушкина; я - лишь один из них.
Все - зрелых лет и все ещё в живых.
Без париков. В партикулярном платье.
Из бедняков. И все спешат в объятья
друг к другу, будто все летим поврозь
и в разные места, но, право, рады,
что все, конечно, из одной рассады;
надеемся на русское «авось»
и Божью помощь. Нам не до амбиций.
Утомлены земною суетой,
мы все твердим: «Постой, постой!.. Постой…»
Хотим взлететь, взлететь и не разбиться…
* * *
И.Ш.
У театра прозрачные стены,
и актёры прозрачны насквозь.
Все их дружбы, любови, измены
сколько раз узнавать довелось.
И ничто их страстей не сковало
ни давно, ни потом, ни сейчас.
Снова слушают Леонкавалло,
и - страдают, и - слёзы из глаз.
Боже мой!.. Не могу оторваться!..
Как возможно - и петь, и играть?..
Сам ведь жил наподобье паяца
и тогда, и потом, и опять…
* * *
Из старой тетради и новой
срастаются листья страниц
о жизни моей непутёвой,
не помнящей мер и границ.
Встречаются с датами даты
двух разных и грозных веков,
и катятся грома раскаты
поверх пробуждённых стихов.
Читай же, мой друг и потомок,
и, если найдёшься, пойми,
как странен, безумен и тонок
пробел между нами, людьми;
как пропасть времён заполняя,
я рвался судьбою к судьбе,
чтоб тонкая нитка живая
меня природнила тебе…
Шесть часов. Слишком рано. Темно.
И слипаются веки.
Но поднялся, взглянул за окно:
на ногах человеки.
Шесть часов... Это движутся те,
кто вставал на работу
в поддающейся им темноте,
приближая субботу.
Неспроста оттолкнула кровать,
голова закружилась.
Что же делать и с чем воевать?..
Как снискать Божью милость?..
Шесть часов - явно время еще не твое.
Все равно что столетье.
Бойся, бейся, как пойманное живье
под охотничьей сетью.
* * *
Постаревшие лошади
тихо в стойлах стоят.
Опустевшие площади.
Молчаливый обряд.
Да, осталось по малости
достоять на посту.
Вымираем, как мамонты,
чтоб врасти в мерзлоту...
* * *
Глушу в стихах чужие отголоски,
ища неповторимые ключи.
Арсений Александрович Тарковский
мне посылал в письме свои лучи.
И кажется, что, называя имя,
включаю в дорогие имена
и вновь прошу о Киеве и Крыме,
ведь в том году весь год была весна.
В каком году?.. В каком веку, назвать бы...
Меж двух веков успел возникнуть ров.
Болит?.. Болит... Не зажило до свадьбы...
И лишь в молитве окажусь здоров.
* * *
Всё долговечней человека -
дом, дерево, река и лес;
словарь для римлянина, грека,
язык, что в словарях воскрес,
Евангелье - всему основа,
и небо, что глядит в просвет,
и это Рождество Христово,
и данный мной ему обет.
* * *
Запасы доброты -
вот то, чем ты богат.
Пусть мир с тобой на "ты",
ты с ним - на "вы", собрат.
Да, взрывчат женский род,
стерпи, терпи и верь;
скопи мильон острот,
чтоб избежать потерь.
Ты столько испытал,
что сможешь и еще.
Твой главный капитал -
уставшее плечо.
Ведь ты не стал жесток
затем, чтоб добрым быть,
а Пушкин между строк
открыл, куда ж нам плыть...
МАРТА Г.
В необоримом прошлом, где нет ни границ, ни гранта,
Бог послал машинистку неслыханного таланта.
Я был беспощадно беден, беднее церковной крысы,
без новых ролей заглавных мне грызть хотелось кулисы.
Она меня полюбила, как зрительница актера,
а я исправлял Шекспира, чтоб роль досталась без спора.
Однажды она спросила, не нужно ли на машинке
мне что-нибудь напечатать и одолеть в поединке
судьбу по имени "Гога" на бэдэтэшной сцене,
она бы мне помогала хоть каждое воскресенье.
Я ей дарил контрамарки на всякий концерт отдельный,
но женщины в ней не видел, не видел сцены постельной.
Она же писала письма о том, что во мне узнала,
стихи печатала, прозу, но этого было мало.
И мы расстались надолго, читайте - уже навечно.
Надеюсь, она смирилась и счастлива там, конечно,
где счастливы машинистки, режиссеры, шахтеры,
поэты и пушкинисты, и все близки без позора.
А на восьмое марта я ее поминаю.
Женщину звали Марта... Господи, дай ей раю...
* * *
Сперва была всесоюзная слава,
то есть на весь Советский Союз.
Это была большая держава.
Слова "империя" не боюсь.
То бишь я был артист имперский
и помнил, полнил свое родство.
Плеск ладоней любил премьерский,
в каждом городе торжество.
Римский отзвук был в империи
и, конечно же, в людях жил.
И в запущенном высокомерии,
и в напряжении скул и сил.
Прости же, Господи, все ошибки,
грехи гордыни на каждом дне,
пошли нам мира, ослабив сшибки, -
стране, народу, а с ними - мне...
* * *
Д. В.
Мой вклад во время это - Гамлет,
который пятый век влечет;
со вклада что-нибудь да каплет,
хоть небогатый, а приход.
Принц Гамлет - это оправданье
других непрошенных ролей,
мое повторное заданье
ученику: "Люби. Жалей".
Принц - завтрашний король на троне.
Тянитесь. Пробуйте дружить.
Он вас без повода не тронет;
оценит преданность иль прыть.
Поныне Гамлет мне порукой,
что мир достоин красоты,
чтоб над вселенской мглой и мукой
мы поднялись - и я, и ты.
* * *
В этом странном, сонном мире,
если хочешь, в мире снов,
я гулял, как по квартире,
к праздным разностям готов.
В. Р.
Говорили о прошлом, как здесь,
как о давнем несбыточном счастье,
о котором получена весть
в непогоду, в беду и в ненастье.
Люди были знакомы и нет,
имена называть избегаю;
подходили, чтоб дать мне совет,
будто вправду готовили к раю.
Две красавицы жались ко мне,
обнимали, просили потрогать,
замирали, как в раме, в окне,
пряча ломкий, заостренный ноготь.
Сны срывали покровы времен
или вдруг открывали возможность
повестям, и я был покорен,
простоту принимая как сложность.
Все друг другу простили давно.
Все забыли, что все виноваты.
В Новый год звуковое кино
вновь смотрели и мы, и Распятый.
* * *
Получив тьму подарков от Бога,
остаемся подобны зверкам;
похорон много больше, чем много,
а забвенья - как мертвым, так нам.
Кто же следующим кандидатом?
Тот, седой, или мальчик в дверях?..
Или с братом прощаться, собратом,
чтоб рассыпать бестрепетный прах?..
Или сам накануне прощанья?
Шрамов - тьма, и нехватка любви...
До свиданья, дружок, до свиданья!
Помаши мне рукой, не зови!..
И болит одинокое сердце,
постучавшись к живым небесам,
в поздних поисках единоверца,
хоть того, кто, быть может, - я сам...
“Доверимся беглой строке…”
* * *
В упорстве двойном - кукловода
и куклы - с ролями свяжись, -
и новые ум и свобода
родятся, и вскроется жизнь.
Играть, проникая, добрея,
прощая у всех на виду,
как будто твоя галерея
у времени не в поводу.
Вбирая в себя инвалидов,
и гениев, и дураков,
счастливую невидаль выдав,
себя ты угробить готов.
Из этих кромешных участий
ты, может быть, выйдешь смурной,
да новый небесный участок
откроется с новой страной.
Но к сцене примерившись снова,
себя охмурить не позволь
и помни, что в поисках слова -
последняя, главная роль.
* * *
За что эта полная жизнь?..
За что это чистое счастье?..
Держись за него, не держись, -
твое не решает участье.
Ты видишь и можешь ходить!..
А если не слышишь чего-то,
то это - тебя оградить
от глупости чья-то забота.
Ну, да!.. Слуховой аппарат -
все те же подпорки, ходули.
Но сам выбираешь и рад:
хотели, ан нет, не надули!..
Не то чтобы я - оптимист.
Не то чтобы я - утешитель.
Но, видно, уже не артист,
хоть, впрочем, еще и не зритель.
Доверимся беглой строке,
конверту, звонку и вокзалу.
Давай доживать налегке,
судьбу узнавая помалу.
Нам выпала наша страна.
И дружбы счастливые сети.
Мы платим за все и сполна
и слезы глотаем, как дети.
* * *
И ту, и эту ночь - с “Русалкой”,
уставясь в рукопись, скорбя
о вечной мстительнице жалкой,
терзающей саму себя.
Вновь на кону любовь и ревность,
измена, выкуп и позор;
Руси языческая древность,
с Христом не бросившая спор.
С той стороны дурная сводка,
отмена счастья под венцом…
Далась мне мертвая красотка,
с ее юродивым отцом!..
Никто ее не понимает,
никто не может дать совет;
неведомая сила тает,
а на прощенье воли нет…
Про нас…
И мы - из грязи в князи.
Здесь наши связи без затей.
И радости любых оказий,
и тайны прижитых детей.
И хор загубленных в утробе,
и мокрых девок хоровод,
что запоет при свежем гробе,
и спляшет, и предъявит счет…
Запьешь, а сам как будто не пил,
и не спасет тебя гульба.
А листья сыплются, как пепел.
А ворон кличет, как судьба.
* * *
…После выплывшая ложь,
что его пленяла ширь,
что изгнанье не томило…
Здесь опала. Здесь могила.
Святогорский монастырь.
Д. Самойлов
Да, да… Изгнанье, и опала,
и похоронная земля.
Но разве этой жертвы мало,
чтоб изменили знак поля,
и рощи, и речные поймы,
и весь пленительный простор?..
Когда б заспорили с тобой мы,
пошел бы ты на этот спор?
И как теперь с тобой поспоришь?
Ты - классик и ушел за ним.
А я, поверь, не враг, не кореш,
но твой читатель-нелюдим.
Он сам решил. Его забота -
лежать в стенах монастыря.
Нет, полемическая нота
взята, по мне, пожалуй, зря…
Сам знаешь, радость и опала
совместны, словно жизнь и смерть…
Сам знаешь, здесь его начало,
а спорить с ним - кому посметь?..
* * *
Стихи NN в большом количестве
читать опасно… Вдруг отравят.
В своем токующем величестве
забыть о времени заставят.
Заворожат, затянут в омуты,
сошлют по своему теченью,
и станешь слышать по-чужому ты,
и век отдашь сплошному чтенью…
Но ждут тебя родня тревожная,
ученики и ученицы.
Российской карты подорожная.
Две равнодушные столицы.
Но ждут тебя друзья последние.
Негромкий долг перед музы2кой.
В слепящем небе лики бледные.
И гон судьбины безъязыкой.
Но ждет тоска простого смертного.
Восторг непостижимой дали.
И космос языка несметного,
влекущего по вертикали.
* * *
Памяти Л. Н. Каренина
Помилуй Бог!.. Я много старше.
А деду только сорок два…
На протяженном этом марше
другой объем берут слова.
И в нем я вижу не предтечу,
а будто сына своего.
И растеряюсь, если встречу,
и вдруг не вспомню ничего…
Прости меня за то, что мало
тебя я в жизни поминал.
За то, что тело не устало.
За то, что не пришел финал.
Прости меня… И вы простите,
кого я взялся обучать,
как короля играть, а в свите,
храня достоинство, молчать…
Прости, рабочий стол… И сцена,
все ждущая к исходу дня,
за то, что рвался так из плена,
слепец судьбы, прости меня…
Там еще, да и еще можно найти, было бы желание.\
Мой поэторий
Предыдущий поэт.
Владимир Эмануилович Рецептер. 1935 года рождения. Актер, поэт, режиссёр и писатель, пушкинист. Автор и исполнитель блестящего моноспектакля по "Гамлету", который я видел. Там, по ссылке, еще о нём рассказано.
А теперь - стихи.
* * *
Я боюсь своего романа,
потому что он - мастодонт,
вырастающий из дурмана,
заслоняющий горизонт.
Он весь день готов к пожиранью
пробегающих мимо дней.
Он всю ночь готов к возгоранью
дорогих для меня огней.
Он решился собрать всех вместе
тех, кто вместе и не бывал.
Он готовит меня по чести
твёрдо встретить грозящий вал.
Он пугает меня всё круче,
без меня обойтись готов.
Нависает тяжёлой тучей
и оправдывает врагов.
Вот и нынче неуправляем,
как вчера и позавчера,
и манит меня жарким раем
догорающего костра…
* * *
Вновь дозором обойду веси.
В беспризорные вгляжусь выси.
Прибедняйтесь при своём интересе.
Оставайтесь при своём компромиссе.
Я два века привыкал к страхам,
прибегая к стиховым строкам.
Неужели всё пойдёт прахом,
если всё не успевал к срокам?
И сижу один на Савкиной горке,
Слава Богу, что пока добираюсь.
Это сладкий ветерок, а не горький.
Я люблю земную жизнь, каюсь…
* * *
Извне и свысока на всё, себя включая,
легко тебе смотреть, прощая и смеясь.
Пусть мята, зверобой и листья иван-чая
окрасят самогон, упрочив нашу связь.
Хмелён, и похмелён, и трезв до неприличья,
семеен, одинок, и болен, и лечён,
хотел бы я лететь, но ведь повадка птичья
на возрасте смешна, когда она - не сон.
В Михайловском опять всё побеждает небо,
хоть споры с ним ведёт разбуженный хоздвор,
а я хожу, молчу, перебирая, где бы
недельку отдохнуть от театральных шпор...
И Сороть разлилась... И мельница на месте…
И графоманский взвод несёт сплошную чушь…
Прости же, Александр!.. Твой преданный без лести
старик не в силах вновь вернуть округе глушь…
* * *
О Господи, дай мне защиты
от стрел ядовитых и жал,
давно прощены и забыты
все те, кто меня унижал…
Ты прав, не забыты… И всё же
не чувствую в этом вины,
их помню, и всё-таки, Боже,
они прощены, прощены!..
* * *
…А изнанка света - бред:
сроки, лагерные пени,
ад земной, конвойный смерд,
мат, подъём, базар по фене…
А изнанка смерти - свет,
радость, дружеские встречи,
женский шёпот и привет,
восемь строчек от Предтечи…
* * *
Наводненья, пожары, вулканы -
полон смуты семнадцатый год.
Вся природа, народы и страны
вновь готовы на страшный расход.
Ищут смерти деревья и люди,
и, пока о любимых молюсь, -
голова Иоанна на блюде,
и поник на кресте Иисус…
Хамский хор отмечает столетье
революции… Боже, спаси!..
И гордыня не согнана плетью,
и раскаянья нет на Руси…
* * *
С утра - отчаянье, потом -
тревога, смута, полуспячка,
весь день в томлении пустом,
и - ночь, и поздняя раскачка;
и вдруг срывается душа
в непредумышленной отваге
от шарканья карандаша
по краю брошеной бумаги…
Сон о трагедии
Аэропорт, пора лететь. И все,
кто Моцарта сыграл или Сальери,
столпились здесь, на взлётной полосе,
и повторяют в нажитой манере
текст Пушкина; я - лишь один из них.
Все - зрелых лет и все ещё в живых.
Без париков. В партикулярном платье.
Из бедняков. И все спешат в объятья
друг к другу, будто все летим поврозь
и в разные места, но, право, рады,
что все, конечно, из одной рассады;
надеемся на русское «авось»
и Божью помощь. Нам не до амбиций.
Утомлены земною суетой,
мы все твердим: «Постой, постой!.. Постой…»
Хотим взлететь, взлететь и не разбиться…
* * *
И.Ш.
У театра прозрачные стены,
и актёры прозрачны насквозь.
Все их дружбы, любови, измены
сколько раз узнавать довелось.
И ничто их страстей не сковало
ни давно, ни потом, ни сейчас.
Снова слушают Леонкавалло,
и - страдают, и - слёзы из глаз.
Боже мой!.. Не могу оторваться!..
Как возможно - и петь, и играть?..
Сам ведь жил наподобье паяца
и тогда, и потом, и опять…
* * *
Из старой тетради и новой
срастаются листья страниц
о жизни моей непутёвой,
не помнящей мер и границ.
Встречаются с датами даты
двух разных и грозных веков,
и катятся грома раскаты
поверх пробуждённых стихов.
Читай же, мой друг и потомок,
и, если найдёшься, пойми,
как странен, безумен и тонок
пробел между нами, людьми;
как пропасть времён заполняя,
я рвался судьбою к судьбе,
чтоб тонкая нитка живая
меня природнила тебе…
Шесть часов. Слишком рано. Темно.
И слипаются веки.
Но поднялся, взглянул за окно:
на ногах человеки.
Шесть часов... Это движутся те,
кто вставал на работу
в поддающейся им темноте,
приближая субботу.
Неспроста оттолкнула кровать,
голова закружилась.
Что же делать и с чем воевать?..
Как снискать Божью милость?..
Шесть часов - явно время еще не твое.
Все равно что столетье.
Бойся, бейся, как пойманное живье
под охотничьей сетью.
* * *
Постаревшие лошади
тихо в стойлах стоят.
Опустевшие площади.
Молчаливый обряд.
Да, осталось по малости
достоять на посту.
Вымираем, как мамонты,
чтоб врасти в мерзлоту...
* * *
Глушу в стихах чужие отголоски,
ища неповторимые ключи.
Арсений Александрович Тарковский
мне посылал в письме свои лучи.
И кажется, что, называя имя,
включаю в дорогие имена
и вновь прошу о Киеве и Крыме,
ведь в том году весь год была весна.
В каком году?.. В каком веку, назвать бы...
Меж двух веков успел возникнуть ров.
Болит?.. Болит... Не зажило до свадьбы...
И лишь в молитве окажусь здоров.
* * *
Всё долговечней человека -
дом, дерево, река и лес;
словарь для римлянина, грека,
язык, что в словарях воскрес,
Евангелье - всему основа,
и небо, что глядит в просвет,
и это Рождество Христово,
и данный мной ему обет.
* * *
Запасы доброты -
вот то, чем ты богат.
Пусть мир с тобой на "ты",
ты с ним - на "вы", собрат.
Да, взрывчат женский род,
стерпи, терпи и верь;
скопи мильон острот,
чтоб избежать потерь.
Ты столько испытал,
что сможешь и еще.
Твой главный капитал -
уставшее плечо.
Ведь ты не стал жесток
затем, чтоб добрым быть,
а Пушкин между строк
открыл, куда ж нам плыть...
МАРТА Г.
В необоримом прошлом, где нет ни границ, ни гранта,
Бог послал машинистку неслыханного таланта.
Я был беспощадно беден, беднее церковной крысы,
без новых ролей заглавных мне грызть хотелось кулисы.
Она меня полюбила, как зрительница актера,
а я исправлял Шекспира, чтоб роль досталась без спора.
Однажды она спросила, не нужно ли на машинке
мне что-нибудь напечатать и одолеть в поединке
судьбу по имени "Гога" на бэдэтэшной сцене,
она бы мне помогала хоть каждое воскресенье.
Я ей дарил контрамарки на всякий концерт отдельный,
но женщины в ней не видел, не видел сцены постельной.
Она же писала письма о том, что во мне узнала,
стихи печатала, прозу, но этого было мало.
И мы расстались надолго, читайте - уже навечно.
Надеюсь, она смирилась и счастлива там, конечно,
где счастливы машинистки, режиссеры, шахтеры,
поэты и пушкинисты, и все близки без позора.
А на восьмое марта я ее поминаю.
Женщину звали Марта... Господи, дай ей раю...
* * *
Сперва была всесоюзная слава,
то есть на весь Советский Союз.
Это была большая держава.
Слова "империя" не боюсь.
То бишь я был артист имперский
и помнил, полнил свое родство.
Плеск ладоней любил премьерский,
в каждом городе торжество.
Римский отзвук был в империи
и, конечно же, в людях жил.
И в запущенном высокомерии,
и в напряжении скул и сил.
Прости же, Господи, все ошибки,
грехи гордыни на каждом дне,
пошли нам мира, ослабив сшибки, -
стране, народу, а с ними - мне...
* * *
Д. В.
Мой вклад во время это - Гамлет,
который пятый век влечет;
со вклада что-нибудь да каплет,
хоть небогатый, а приход.
Принц Гамлет - это оправданье
других непрошенных ролей,
мое повторное заданье
ученику: "Люби. Жалей".
Принц - завтрашний король на троне.
Тянитесь. Пробуйте дружить.
Он вас без повода не тронет;
оценит преданность иль прыть.
Поныне Гамлет мне порукой,
что мир достоин красоты,
чтоб над вселенской мглой и мукой
мы поднялись - и я, и ты.
* * *
В этом странном, сонном мире,
если хочешь, в мире снов,
я гулял, как по квартире,
к праздным разностям готов.
В. Р.
Говорили о прошлом, как здесь,
как о давнем несбыточном счастье,
о котором получена весть
в непогоду, в беду и в ненастье.
Люди были знакомы и нет,
имена называть избегаю;
подходили, чтоб дать мне совет,
будто вправду готовили к раю.
Две красавицы жались ко мне,
обнимали, просили потрогать,
замирали, как в раме, в окне,
пряча ломкий, заостренный ноготь.
Сны срывали покровы времен
или вдруг открывали возможность
повестям, и я был покорен,
простоту принимая как сложность.
Все друг другу простили давно.
Все забыли, что все виноваты.
В Новый год звуковое кино
вновь смотрели и мы, и Распятый.
* * *
Получив тьму подарков от Бога,
остаемся подобны зверкам;
похорон много больше, чем много,
а забвенья - как мертвым, так нам.
Кто же следующим кандидатом?
Тот, седой, или мальчик в дверях?..
Или с братом прощаться, собратом,
чтоб рассыпать бестрепетный прах?..
Или сам накануне прощанья?
Шрамов - тьма, и нехватка любви...
До свиданья, дружок, до свиданья!
Помаши мне рукой, не зови!..
И болит одинокое сердце,
постучавшись к живым небесам,
в поздних поисках единоверца,
хоть того, кто, быть может, - я сам...
“Доверимся беглой строке…”
* * *
В упорстве двойном - кукловода
и куклы - с ролями свяжись, -
и новые ум и свобода
родятся, и вскроется жизнь.
Играть, проникая, добрея,
прощая у всех на виду,
как будто твоя галерея
у времени не в поводу.
Вбирая в себя инвалидов,
и гениев, и дураков,
счастливую невидаль выдав,
себя ты угробить готов.
Из этих кромешных участий
ты, может быть, выйдешь смурной,
да новый небесный участок
откроется с новой страной.
Но к сцене примерившись снова,
себя охмурить не позволь
и помни, что в поисках слова -
последняя, главная роль.
* * *
За что эта полная жизнь?..
За что это чистое счастье?..
Держись за него, не держись, -
твое не решает участье.
Ты видишь и можешь ходить!..
А если не слышишь чего-то,
то это - тебя оградить
от глупости чья-то забота.
Ну, да!.. Слуховой аппарат -
все те же подпорки, ходули.
Но сам выбираешь и рад:
хотели, ан нет, не надули!..
Не то чтобы я - оптимист.
Не то чтобы я - утешитель.
Но, видно, уже не артист,
хоть, впрочем, еще и не зритель.
Доверимся беглой строке,
конверту, звонку и вокзалу.
Давай доживать налегке,
судьбу узнавая помалу.
Нам выпала наша страна.
И дружбы счастливые сети.
Мы платим за все и сполна
и слезы глотаем, как дети.
* * *
И ту, и эту ночь - с “Русалкой”,
уставясь в рукопись, скорбя
о вечной мстительнице жалкой,
терзающей саму себя.
Вновь на кону любовь и ревность,
измена, выкуп и позор;
Руси языческая древность,
с Христом не бросившая спор.
С той стороны дурная сводка,
отмена счастья под венцом…
Далась мне мертвая красотка,
с ее юродивым отцом!..
Никто ее не понимает,
никто не может дать совет;
неведомая сила тает,
а на прощенье воли нет…
Про нас…
И мы - из грязи в князи.
Здесь наши связи без затей.
И радости любых оказий,
и тайны прижитых детей.
И хор загубленных в утробе,
и мокрых девок хоровод,
что запоет при свежем гробе,
и спляшет, и предъявит счет…
Запьешь, а сам как будто не пил,
и не спасет тебя гульба.
А листья сыплются, как пепел.
А ворон кличет, как судьба.
* * *
…После выплывшая ложь,
что его пленяла ширь,
что изгнанье не томило…
Здесь опала. Здесь могила.
Святогорский монастырь.
Д. Самойлов
Да, да… Изгнанье, и опала,
и похоронная земля.
Но разве этой жертвы мало,
чтоб изменили знак поля,
и рощи, и речные поймы,
и весь пленительный простор?..
Когда б заспорили с тобой мы,
пошел бы ты на этот спор?
И как теперь с тобой поспоришь?
Ты - классик и ушел за ним.
А я, поверь, не враг, не кореш,
но твой читатель-нелюдим.
Он сам решил. Его забота -
лежать в стенах монастыря.
Нет, полемическая нота
взята, по мне, пожалуй, зря…
Сам знаешь, радость и опала
совместны, словно жизнь и смерть…
Сам знаешь, здесь его начало,
а спорить с ним - кому посметь?..
* * *
Стихи NN в большом количестве
читать опасно… Вдруг отравят.
В своем токующем величестве
забыть о времени заставят.
Заворожат, затянут в омуты,
сошлют по своему теченью,
и станешь слышать по-чужому ты,
и век отдашь сплошному чтенью…
Но ждут тебя родня тревожная,
ученики и ученицы.
Российской карты подорожная.
Две равнодушные столицы.
Но ждут тебя друзья последние.
Негромкий долг перед музы2кой.
В слепящем небе лики бледные.
И гон судьбины безъязыкой.
Но ждет тоска простого смертного.
Восторг непостижимой дали.
И космос языка несметного,
влекущего по вертикали.
* * *
Памяти Л. Н. Каренина
Помилуй Бог!.. Я много старше.
А деду только сорок два…
На протяженном этом марше
другой объем берут слова.
И в нем я вижу не предтечу,
а будто сына своего.
И растеряюсь, если встречу,
и вдруг не вспомню ничего…
Прости меня за то, что мало
тебя я в жизни поминал.
За то, что тело не устало.
За то, что не пришел финал.
Прости меня… И вы простите,
кого я взялся обучать,
как короля играть, а в свите,
храня достоинство, молчать…
Прости, рабочий стол… И сцена,
все ждущая к исходу дня,
за то, что рвался так из плена,
слепец судьбы, прости меня…
Там еще, да и еще можно найти, было бы желание.\
Мой поэторий