Дневник. 1986-87 год. Глава 28. Мишель из пламя и света
Двадцать седьмая глава
От спектакля не осталось никаких следов. Вот режиссер Михаил Мокеев и актер Владимир Виноградов
"Из пламя и света" - так Лермонтов писал. Поэту можно всё. Licentia poetica. Тем не менее я считаю эту строчку неудачной
Небольшое затишье посреди перестроечных боев.
В театре я находил отдохновение от схваток и политической суеты. Это был, наверное, лучший спектакль театра имени Пушкина того времени, из тех, что я видел. Вот и всё, что я мог бы сказать по данному поводу.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
23 февраля 1987 года
О Лермонтове, но не совсем
"Из пламя и света" - о Лермонтове, но не совсем. Лермонтов в спектакле, точнее Мишель - нервный, взлохмаченный подросток, умный и тонкий, но малоприятный, неудобный в общении.
Он ненавидит благополучие, сытость, серость, он уязвлен, может быть, в какой-то мере ущемлен, зол, остроумен.
Актер, совсем юный, В. Виноградов, все это делает точно, обнаженный нерв, с неокрепшей шкурой.
Он не гениальный поэт, это точно, но это и не нахальный выскочка, как поняла одна критикесса. Нет, его оправдание в искренности, умении по правде, не понарошку чувствовать чужую боль.
Мартынов - А. Ермаков - благополучен, благодушен, почти обаятелен, смешноват, вроде бы добрый малый, хочет понять Мишеля, встать с ним на один уровень, лезет ему в душу, тыкает грубыми пальцами в его раны. Конфликт ясен с самого начала и закономерно идет к итогу.
М. Мокеев, как обычно, искусен в режиссуре, он дает возможность зрителю обмануться, поверить в исторический спектакль, обозначает кисловодские легкие павильоны с марлевыми занавесочками. Но в этих павильончиках вспыхивают и отрывки воспоминаний Мишеля.
М. Рыбасова создала легкую декорацию, а Мокеев раскрутил этот почти игрушечный домик, развеяв марлевую реальность, и постепенно под мнимо-историко-литературной направленностью вырисовывается современная тема.
Полу-панк XIX века
Мишель - полу-панк, уязвленный "социальной несправедливостью" в самое сердце, а Мартынов - благополучный карьерист, щеголяющий показным свободомыслием в дружеских компаниях, за бутылкой. Мне поначалу чудилось влияние "Амадеуса" Шеффера - гений-хулиган и добродушный завистник, понимающий гениальность соперника, но эта картинка развеялась в прах.
Несмотря на явную творческую состоятельность спектакля, и зрелость режиссуры, и точность актерского исполнения (неплох и Монго - С. Зернов, ироничный и умный офицер, истинный друг Мишеля, хотя и с вечной перебранкой), так вот, все-таки у меня возникает сомнение в правомерности такого использования и осмысления образа Лермонтова.
Дело не в пуристике или моем непробиваемом ханжестве (чуть есть, но сексуально-любовная линия образа Мишеля, по-моему, исторически верна).
Но зачем опрокидывать ситуацию нашего времени на реальные события прошлого? Не лучше ли найти более глубокие параллели между эпохами.
А так мы видим не судьбу поэта, а судьбу нервного и слишком непокорного юнца в век регламентаций и муштры. А судьба поэта позволяла увидеть глубинные параллели российских эпох, как и судьба оригинально мыслящей личности в столкновении с государственной машиной.
Схватка индивидуумов
Всего этого в спектакле нет. Некорректно эту тему трогать. Такой, какой он есть, он вполне совершенен и адекватен пьесе Червинского.
Но вопрос, сомнения у меня остаются. Тем более, что создатели спектакля иной раз слишком разъясняют и размениваются на иллюстрации (декабрист, допрашивающий генерал) и не уходят совсем от реалий николаевского времени.
Однако вот николаевского времени нет, и вообще образа времени, честно говоря, не хватает. Есть схватка индивидуумов, жизненных позиций, мировоззрений, но нет фона. И современного фона не чувствуется тоже.
Я вовсе не к исторической достоверности взываю, черт с ней!
М. Мокеев доказал. что он - способный и даже талантливый режиссер.
Мои дневники
Дневник. Тетрадь №3. 1986-87
Необязательные мемуары
От спектакля не осталось никаких следов. Вот режиссер Михаил Мокеев и актер Владимир Виноградов
"Из пламя и света" - так Лермонтов писал. Поэту можно всё. Licentia poetica. Тем не менее я считаю эту строчку неудачной
Небольшое затишье посреди перестроечных боев.
В театре я находил отдохновение от схваток и политической суеты. Это был, наверное, лучший спектакль театра имени Пушкина того времени, из тех, что я видел. Вот и всё, что я мог бы сказать по данному поводу.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
23 февраля 1987 года
О Лермонтове, но не совсем
"Из пламя и света" - о Лермонтове, но не совсем. Лермонтов в спектакле, точнее Мишель - нервный, взлохмаченный подросток, умный и тонкий, но малоприятный, неудобный в общении.
Он ненавидит благополучие, сытость, серость, он уязвлен, может быть, в какой-то мере ущемлен, зол, остроумен.
Актер, совсем юный, В. Виноградов, все это делает точно, обнаженный нерв, с неокрепшей шкурой.
Он не гениальный поэт, это точно, но это и не нахальный выскочка, как поняла одна критикесса. Нет, его оправдание в искренности, умении по правде, не понарошку чувствовать чужую боль.
Мартынов - А. Ермаков - благополучен, благодушен, почти обаятелен, смешноват, вроде бы добрый малый, хочет понять Мишеля, встать с ним на один уровень, лезет ему в душу, тыкает грубыми пальцами в его раны. Конфликт ясен с самого начала и закономерно идет к итогу.
М. Мокеев, как обычно, искусен в режиссуре, он дает возможность зрителю обмануться, поверить в исторический спектакль, обозначает кисловодские легкие павильоны с марлевыми занавесочками. Но в этих павильончиках вспыхивают и отрывки воспоминаний Мишеля.
М. Рыбасова создала легкую декорацию, а Мокеев раскрутил этот почти игрушечный домик, развеяв марлевую реальность, и постепенно под мнимо-историко-литературной направленностью вырисовывается современная тема.
Полу-панк XIX века
Мишель - полу-панк, уязвленный "социальной несправедливостью" в самое сердце, а Мартынов - благополучный карьерист, щеголяющий показным свободомыслием в дружеских компаниях, за бутылкой. Мне поначалу чудилось влияние "Амадеуса" Шеффера - гений-хулиган и добродушный завистник, понимающий гениальность соперника, но эта картинка развеялась в прах.
Несмотря на явную творческую состоятельность спектакля, и зрелость режиссуры, и точность актерского исполнения (неплох и Монго - С. Зернов, ироничный и умный офицер, истинный друг Мишеля, хотя и с вечной перебранкой), так вот, все-таки у меня возникает сомнение в правомерности такого использования и осмысления образа Лермонтова.
Дело не в пуристике или моем непробиваемом ханжестве (чуть есть, но сексуально-любовная линия образа Мишеля, по-моему, исторически верна).
Но зачем опрокидывать ситуацию нашего времени на реальные события прошлого? Не лучше ли найти более глубокие параллели между эпохами.
А так мы видим не судьбу поэта, а судьбу нервного и слишком непокорного юнца в век регламентаций и муштры. А судьба поэта позволяла увидеть глубинные параллели российских эпох, как и судьба оригинально мыслящей личности в столкновении с государственной машиной.
Схватка индивидуумов
Всего этого в спектакле нет. Некорректно эту тему трогать. Такой, какой он есть, он вполне совершенен и адекватен пьесе Червинского.
Но вопрос, сомнения у меня остаются. Тем более, что создатели спектакля иной раз слишком разъясняют и размениваются на иллюстрации (декабрист, допрашивающий генерал) и не уходят совсем от реалий николаевского времени.
Однако вот николаевского времени нет, и вообще образа времени, честно говоря, не хватает. Есть схватка индивидуумов, жизненных позиций, мировоззрений, но нет фона. И современного фона не чувствуется тоже.
Я вовсе не к исторической достоверности взываю, черт с ней!
М. Мокеев доказал. что он - способный и даже талантливый режиссер.
Мои дневники
Дневник. Тетрадь №3. 1986-87
Необязательные мемуары