Медленная хорошая музыка (посвящается моей маме)
Стоял и размывал глазами землю. Она уходила размеренным твердым шагом. Воздух сжимался и давил на виски невероятно. Закрыл и открыл глаза. Поднял выпавшую из рук куртку, ухмыльнулся себе, улыбнулся в пустоту, захохотал в душе. Ветер подымал клубы пыли, обрывки газет и все во мне. Я не думал о ней. Я не думал о них.
«Море бушует, но так далеко, что я не слышу. Парят чайки, но так высоко, что я не вижу. И я дельфин, только ты не веришь… Как ты?»
- Кто тебе пишет?
- Не важно.
На улице стояла чудесная погода. Она сжимала мне руку. Над нашими головами проплывали облака и кроны деревьев.
- Ты никогда не рассказываешь про своих друзей… У тебя их много?
- Достаточно.
- Но ведь, верно, не много.
- Достаточно.
- Сколько? Скажи!
- Свет, отстань.
- Ну и ладно…
И сделала вот так губками и интонацией, как расстроено-обиженная недотрога. Так, что любой прохожий бы расплылся в улыбке или даже рассмеялся. Так, что меня чуть не стошнило, когда увидел. У нее длинные темные волосы и красивые глаза. Она достаточно симпатичная и совсем не глупа. У нее заразительный смех и своеобразная улыбка. У нее во рту по зубам щелкает пирсинг, но это не следствие оторванной жизни. Это память о ней. Она здорово целуется. Она любит меня. Полмира завидует мне. Она не то, что мне надо.
- Слушай, мне надо ехать.
- Да, да. Мне тоже ведь надо еще успеть много всего.
Заходя в метро, вспоминал, с каким упоением целовал ее, спускаясь по эскалатору, поднимаясь на эскалаторе, стоя в центре платформы, в вагоне, у нее дома, в парке, на пешеходном переходе на красный свет. С какими горящими глазами и пересохшим ртом слушал бесконечные длинные гудки. Как подбирал слова и сиял от гордости, когда она звонила первой. Не знаю, о чем думала она. Посадил ее в вагон, слегка чмокнув в губы на прощание. Метро взревело и умчало ее прочь. Кто-то, торопясь, больно ударил портфелем в колено. В нос ударил перегар, пот, дорогие духи, дешевые духи и та особенная вонь метро. Стало жарко и противно. Метро взревело и умчало меня прочь.
«Я думаю, ты - гениальный поэт. Я проснулась сегодня от страшного грома, и мне стало страшно за тебя. Как ты?»
- И что же мне делать?
- Да что тут такого?
- Да разве это объяснишь… Понимаешь, все… Просто, все.
- Не очень…
На столе стояли початые бутылки виски и колы. Как всегда, есть было нечего. На улице изрядно стемнело, и тянуло срочно побыть взрослым. Приглушая очередной стакан и уже начиная замечать шум в голове, расходился не на шутку. Полетели в пустоту, а точнее в чужую, тоже уже слегка пьяную жизнь мои слова. Я рассказал все. Как мы познакомились, про часовые разговоры по телефону, про мягкий цвет ее глаз и про то, как его потерял. То волнующее и возбуждающее ощущение.
- Все прошло. Что тут еще объяснять.
- О…
- Хватит об этом.
- Нет уж, не хватит. Давай рассказывай, что это за Света, с чего ты решил, что она та, о ком надо жалеть и, что самое интересное, что ее потерял.
- Иди к черту.
- Эй!
- Я все сказал.
- Ну и пошел ты.
Я закрыл глаза и начал изо всех сил мотать головой, как собака, когда отряхивается. От этого все в голове загудело и поплыло перед глазами.
- Да ты уже напился.
Я посмотрел на него ясными до боли глазами. Мне было все равно, что он думает, что он скажет и кто он такой. Мне было больно. Мне было себя жалко. На меня давили Светины глаза, эти SMS, крепкий алкоголь и мои шестнадцать лет. За моими плечами уже были одни порезанные (скорее, поцарапанные) вены, одно самоубийство и одна гипертрофированная влюбленность в меня, из-за меня. Моя мама часто то плакала, то смеялась. Моя бабушка рвала мне крышу. Моя девушка раздражала меня, как мало что способно раздражать. Я совсем не понимал женщин.
«Ты все время молчишь. Может, у тебя нет денег на телефоне? Тогда ты просто кивни. Я пойму…»
- Почему ты не говоришь мне, от кого эта SMS?
- А что мне за это будет?
Довольная моим неожиданным возбуждением, она с радостью вовлеклась в игру. Изумительно прищурив глазки:
- Все, что хочешь…
- Ну… ты ведь знаешь, чего на самом деле я хочу…
Я обнял ее крепко чуть выше талии, другой рукой начал водить по спине, ресницами упираясь в ее ресницы, так, что когда я говорил, мои губы касались ее губ. Ее улыбка дрогнула и стала чуть менее естественной. Сердце у меня билось орлом в тесной клетке. И так же настойчиво молило о свободе. Мои плавно потеющие руки, ее затянувшееся молчание, прохожие, сворачивающие шею.
- Ну так что, Свет, будет мне то, чего я хочу?
Она ослабила объятия, потом освободилась вовсе. Я стоял на обочине, ветер рвал мне волосы, я старался походить на уверенного в себе человека, но боялся уже каждого своего следующего слова, ее слова. Вспомнил про глупо поднятый воротник рубашки и грязную голову. Ох, она сейчас чертовски красивая!
- Слушай, у меня же завтра чумовой день. Я лучше поеду, давай как-нибудь вечером созвонимся?
- Да… давай.
- Пойдем, я тебя провожу…
В метро весь путь до дома прокручивал все сказанное в голове и не мог понять, что же тут не так. Когда вышел на улицу, тут же получил от нее SMS: «Так вот зачем я тебе нужна. Только для этого, да? Ну что ж, с этого момента попробуй как-нибудь жить без меня». Глубоко вздохнул, написал ответ и понеслось. На следующий день мне всего-то понадобилось ее поцеловать. Что-то такое стало зарождаться в моей голове. Что-то и в правду похожее на конец. Я стоял на мосту и любовался огнями большого города. Я всматривался в пролетающие подо мной автомобили, искры, купающиеся в реке, бледный и куцый месяц и выбирал, что сегодня больше всего подходит мне. Я знал, что у меня есть сердце. Я чувствовал его. Не знал я только одного. Как заставить его замолчать. Бледный и куцый месяц, сверкнув напоследок, погас где-то высоко на небе и в моих глазах.
Я шел по парку один, одетый не по погоде, а потому слегка поеживаясь от холода, когда Света написала: «Да, конечно, ты получишь это. Если так этого хочешь…» Меня не передернуло, нет. Меня это очень оскорбило, но я не подал виду. Я просто горько усмехнулся и написал, что между нами все кончено. Ветер снова рвал на мне волосы, я опять по-дурацки поставил воротник рубашки, моя голова, как всегда, была не совсем чистой, но я был свободен, черт возьми, свободен. Меня можно понять. Мне было шестнадцать лет. А сейчас я опять получил SMS от странной девушки со съехавшей крышей. Странной в своей любви ко мне. Что-то про молебен, двух голубей и ее неизменное «как ты?». Вот уже второй месяц, как я ничего ей не отвечаю. Но она продолжает их посылать, задавая один и тот же вопрос. Странно, SMS она присылала именно в тот момент, когда я чувствовал себя исключительно одиноким. Хотя нет, SMS она слала постоянно, просто запоминал я только те, что приходили, когда мне было особенно плохо.
Играет медленная хорошая музыка. На полу стоят початые бутылки виски и колы. Я получаю удовольствие от довольно пустого миросозерцания, сопутствующего достаточно продолжительному безделью. На столе в беспорядке раскиданы книги, три из которых производят впечатление читаемых в данный момент, на полу из пакета для грязного белья холостяцки торчат носки, кровать завалена верхней одеждой, дисками и исписанными неразборчивым подчерком альбомными листами. Из-под кучи хлама на столе выглядывают очки, которыми я никогда не пользуюсь. Все создает впечатление творческого беспорядка, хотя является обыкновенным следствием лени. «Небо здесь так близко, и целая россыпь звезд. Я скоро буду в Москве. Как ты?» Я помню тот день, когда серьезно поссорился с родителями. Тогда я так ненужно влюбился. Юля. И просто сорвался. Довольно глупо и достаточно серьезно, чтобы не переживать. Я не мог объяснить маме, почему сижу и молчу, а она не догадалась. А ведь могла же. Она, как-никак, моя мама. Не знаю, зачем, но я постоянно улыбался и то и дело отпускал пошлые шуточки. От мыслей все равно не уйти. А тогда навалилось все: и чувство вины перед родителями, и мерзкая неопределенность, и отвращение к себе. Мне просто было плохо. Как каждому из нас бывает. Я смеялся в голос и неуклюже размахивал руками, пока не уронил на пол полный стакан. Виски с колой растекались по полу, а в мох глазах заплескались искры. Хорошо, что никто этого не заметил. Вообще, это довольно цинично: будучи абсолютно трезвым, наблюдать, как кто-то постепенно напивается. Совсем наоборот, когда ты напиваешься равномерно со всеми. И тут каждый выбирает, что ему нравится больше: видеть людей насквозь или выворачивать себя наизнанку. Тот вечер был знаменательным. Мы вдвоем (одиночество в квадрате) праздновали день рождения. Мы оба вспомнили о детстве и о том, о чем нельзя говорить. Мы оба видели друг друга насквозь. Мы оба это не забыли. Это великолепно, когда мужчина может позволить себе пустить слезу. Это невозможно описать. Слеза куда больнее и тяжелее получасовых стенаний. Не важно, кто, зачем и почему, но после того случая я почти не пью. Не пью я и сегодня. Это не мои виски и кола.
- Я знаю, наверно, мне не надо было приходить. Знаю, тебе плевать. Должно быть плевать…
Пришла ко мне унижаться с гордым лицом, независимым взглядом, дрожащим голосом и болью в словах. Это особая форма садизма по отношению к мужчине: безответная любовь женщины. Знаете, чем больше вещей вызывает страх, тем меньше свободы. Мне очень часто приходится проходить по пути в метро мимо места крупного теракта, которого я избежал. Я очень долго не мог справиться с невольным страхом внутри себя. Бегающий взгляд и напряженный слух. Каждый раз пробегаешь участок в тридцать метров, словно ожидая обстрела сверху. Вот, что мне помогло: практически каждый из вас хоть раз застревал в лифте. Это довольно неприятно и может затянуться часа на два. Но ни у кого не было даже мысли не ездить в нем впредь, да и никакого предвзятого отношения в принципе. Так же и с терактом на метро Рижская. Иногда, чтобы избавиться от лишних страхов, полезно остаться в замкнутом пространстве. Так было и в тот день. Мне понадобилось какое-то время в тесном объеме голых одиноких стен, чтобы ясно и четко осознать: мне нет никакого дела до того, кто и насколько сильно в меня влюблен. Верно и обратное… По крайней мере, это честно. Я вспоминал о поцарапанных венах и самоубийстве как о теракте на Рижской. Я позвонил Юле, но она болтала только о своем замечательном мужчине. Я позвонил Свете, но разговор не клеился.
- Слушай, есть смысл хоть в чем-то?
- Не трать силы и время на поиски смысла.
- А зачем же еще нам даны силы и время?
- Слишком много вопросов.
- А как иначе?
- Без вопросов.
- Лучше просто скажи, что не знаешь.
- Мне это не интересно.
- А что тебе интересно?
Нельзя сказать, что я потерял над собой контроль. Я осознанно решил не останавливаться. И хотя ничего серьезного не произошло, я разрушил самое главное: дистанцию между нами. Теперь, как бы я ни старался, я уже смотрел на нее как на девушку. Пленительную и обаятельную. Это какая-то особая форма любви. Но это настолько же неправильно, насколько естественно. Ничего не остается, как просто жить дальше, как ни в чем не бывало. Самое ужасное начинается потом, когда со страхом ловишь каждое ее заплетающееся слово после нескольких бокалов вина. Я не смогу ответить, со страхом за нее или за себя. Когда уходит страсть, оставляя голые факты. И когда ты, не в силах себя оправдать, делаешь это опять. Единственно верным было бы исчезнуть, но я остался. Чтобы быть честным. Я бы многое отдал, чтобы сейчас пролететь по ночному городу на автомобиле без верха. Еще больше за то, чтобы влететь при этом в какой-нибудь столб. И просто жизнь готов заложить, чтобы при этом остаться в живых. Я позвонил Юле, но она болтала только о своем замечательном мужчине. Я позвонил Свете, но она не подняла трубку. Иногда мне так хочется начать курить.
«Я в Москве…»
- Знаешь, наверно, это было бы верхом цинизма, если бы я погиб именно при теракте и именно на метро Рижская…
- А что это меняет?
Я смотрел на нее и любовался ее улыбкой. Она рассказывала, как окончательно с ним порвала, а я думал, как долго этого ждал. Я гладил ее плечи и старался унять этот гул в голове. Ветер рвал на мне волосы, но голова на этот раз была чистой. Она сама взяла мою руку. Мы шли молча. Вдвоем. Потом она остановилась, встала передо мной и начала приближаться. Неумолимо. Способность ясно видеть больно кольнула и затмила на мгновение мою иллюзию счастья. Перед глазами бурей поднялись и успокоились воспоминания. Этого хватило. Я оттолкнул ее. Послал куда подальше. Грубо. Девушку моей мечты. Ощутил на щеке жар пощечины и от неожиданности выронил куртку. Не провожал ее даже взглядом и не видел набухающих слез. Стоял и размывал глазами землю. Меня невозможно понять. Мне восемнадцать лет.
«Море бушует, но так далеко, что я не слышу. Парят чайки, но так высоко, что я не вижу. И я дельфин, только ты не веришь… Как ты?»
- Кто тебе пишет?
- Не важно.
На улице стояла чудесная погода. Она сжимала мне руку. Над нашими головами проплывали облака и кроны деревьев.
- Ты никогда не рассказываешь про своих друзей… У тебя их много?
- Достаточно.
- Но ведь, верно, не много.
- Достаточно.
- Сколько? Скажи!
- Свет, отстань.
- Ну и ладно…
И сделала вот так губками и интонацией, как расстроено-обиженная недотрога. Так, что любой прохожий бы расплылся в улыбке или даже рассмеялся. Так, что меня чуть не стошнило, когда увидел. У нее длинные темные волосы и красивые глаза. Она достаточно симпатичная и совсем не глупа. У нее заразительный смех и своеобразная улыбка. У нее во рту по зубам щелкает пирсинг, но это не следствие оторванной жизни. Это память о ней. Она здорово целуется. Она любит меня. Полмира завидует мне. Она не то, что мне надо.
- Слушай, мне надо ехать.
- Да, да. Мне тоже ведь надо еще успеть много всего.
Заходя в метро, вспоминал, с каким упоением целовал ее, спускаясь по эскалатору, поднимаясь на эскалаторе, стоя в центре платформы, в вагоне, у нее дома, в парке, на пешеходном переходе на красный свет. С какими горящими глазами и пересохшим ртом слушал бесконечные длинные гудки. Как подбирал слова и сиял от гордости, когда она звонила первой. Не знаю, о чем думала она. Посадил ее в вагон, слегка чмокнув в губы на прощание. Метро взревело и умчало ее прочь. Кто-то, торопясь, больно ударил портфелем в колено. В нос ударил перегар, пот, дорогие духи, дешевые духи и та особенная вонь метро. Стало жарко и противно. Метро взревело и умчало меня прочь.
«Я думаю, ты - гениальный поэт. Я проснулась сегодня от страшного грома, и мне стало страшно за тебя. Как ты?»
- И что же мне делать?
- Да что тут такого?
- Да разве это объяснишь… Понимаешь, все… Просто, все.
- Не очень…
На столе стояли початые бутылки виски и колы. Как всегда, есть было нечего. На улице изрядно стемнело, и тянуло срочно побыть взрослым. Приглушая очередной стакан и уже начиная замечать шум в голове, расходился не на шутку. Полетели в пустоту, а точнее в чужую, тоже уже слегка пьяную жизнь мои слова. Я рассказал все. Как мы познакомились, про часовые разговоры по телефону, про мягкий цвет ее глаз и про то, как его потерял. То волнующее и возбуждающее ощущение.
- Все прошло. Что тут еще объяснять.
- О…
- Хватит об этом.
- Нет уж, не хватит. Давай рассказывай, что это за Света, с чего ты решил, что она та, о ком надо жалеть и, что самое интересное, что ее потерял.
- Иди к черту.
- Эй!
- Я все сказал.
- Ну и пошел ты.
Я закрыл глаза и начал изо всех сил мотать головой, как собака, когда отряхивается. От этого все в голове загудело и поплыло перед глазами.
- Да ты уже напился.
Я посмотрел на него ясными до боли глазами. Мне было все равно, что он думает, что он скажет и кто он такой. Мне было больно. Мне было себя жалко. На меня давили Светины глаза, эти SMS, крепкий алкоголь и мои шестнадцать лет. За моими плечами уже были одни порезанные (скорее, поцарапанные) вены, одно самоубийство и одна гипертрофированная влюбленность в меня, из-за меня. Моя мама часто то плакала, то смеялась. Моя бабушка рвала мне крышу. Моя девушка раздражала меня, как мало что способно раздражать. Я совсем не понимал женщин.
«Ты все время молчишь. Может, у тебя нет денег на телефоне? Тогда ты просто кивни. Я пойму…»
- Почему ты не говоришь мне, от кого эта SMS?
- А что мне за это будет?
Довольная моим неожиданным возбуждением, она с радостью вовлеклась в игру. Изумительно прищурив глазки:
- Все, что хочешь…
- Ну… ты ведь знаешь, чего на самом деле я хочу…
Я обнял ее крепко чуть выше талии, другой рукой начал водить по спине, ресницами упираясь в ее ресницы, так, что когда я говорил, мои губы касались ее губ. Ее улыбка дрогнула и стала чуть менее естественной. Сердце у меня билось орлом в тесной клетке. И так же настойчиво молило о свободе. Мои плавно потеющие руки, ее затянувшееся молчание, прохожие, сворачивающие шею.
- Ну так что, Свет, будет мне то, чего я хочу?
Она ослабила объятия, потом освободилась вовсе. Я стоял на обочине, ветер рвал мне волосы, я старался походить на уверенного в себе человека, но боялся уже каждого своего следующего слова, ее слова. Вспомнил про глупо поднятый воротник рубашки и грязную голову. Ох, она сейчас чертовски красивая!
- Слушай, у меня же завтра чумовой день. Я лучше поеду, давай как-нибудь вечером созвонимся?
- Да… давай.
- Пойдем, я тебя провожу…
В метро весь путь до дома прокручивал все сказанное в голове и не мог понять, что же тут не так. Когда вышел на улицу, тут же получил от нее SMS: «Так вот зачем я тебе нужна. Только для этого, да? Ну что ж, с этого момента попробуй как-нибудь жить без меня». Глубоко вздохнул, написал ответ и понеслось. На следующий день мне всего-то понадобилось ее поцеловать. Что-то такое стало зарождаться в моей голове. Что-то и в правду похожее на конец. Я стоял на мосту и любовался огнями большого города. Я всматривался в пролетающие подо мной автомобили, искры, купающиеся в реке, бледный и куцый месяц и выбирал, что сегодня больше всего подходит мне. Я знал, что у меня есть сердце. Я чувствовал его. Не знал я только одного. Как заставить его замолчать. Бледный и куцый месяц, сверкнув напоследок, погас где-то высоко на небе и в моих глазах.
Я шел по парку один, одетый не по погоде, а потому слегка поеживаясь от холода, когда Света написала: «Да, конечно, ты получишь это. Если так этого хочешь…» Меня не передернуло, нет. Меня это очень оскорбило, но я не подал виду. Я просто горько усмехнулся и написал, что между нами все кончено. Ветер снова рвал на мне волосы, я опять по-дурацки поставил воротник рубашки, моя голова, как всегда, была не совсем чистой, но я был свободен, черт возьми, свободен. Меня можно понять. Мне было шестнадцать лет. А сейчас я опять получил SMS от странной девушки со съехавшей крышей. Странной в своей любви ко мне. Что-то про молебен, двух голубей и ее неизменное «как ты?». Вот уже второй месяц, как я ничего ей не отвечаю. Но она продолжает их посылать, задавая один и тот же вопрос. Странно, SMS она присылала именно в тот момент, когда я чувствовал себя исключительно одиноким. Хотя нет, SMS она слала постоянно, просто запоминал я только те, что приходили, когда мне было особенно плохо.
Играет медленная хорошая музыка. На полу стоят початые бутылки виски и колы. Я получаю удовольствие от довольно пустого миросозерцания, сопутствующего достаточно продолжительному безделью. На столе в беспорядке раскиданы книги, три из которых производят впечатление читаемых в данный момент, на полу из пакета для грязного белья холостяцки торчат носки, кровать завалена верхней одеждой, дисками и исписанными неразборчивым подчерком альбомными листами. Из-под кучи хлама на столе выглядывают очки, которыми я никогда не пользуюсь. Все создает впечатление творческого беспорядка, хотя является обыкновенным следствием лени. «Небо здесь так близко, и целая россыпь звезд. Я скоро буду в Москве. Как ты?» Я помню тот день, когда серьезно поссорился с родителями. Тогда я так ненужно влюбился. Юля. И просто сорвался. Довольно глупо и достаточно серьезно, чтобы не переживать. Я не мог объяснить маме, почему сижу и молчу, а она не догадалась. А ведь могла же. Она, как-никак, моя мама. Не знаю, зачем, но я постоянно улыбался и то и дело отпускал пошлые шуточки. От мыслей все равно не уйти. А тогда навалилось все: и чувство вины перед родителями, и мерзкая неопределенность, и отвращение к себе. Мне просто было плохо. Как каждому из нас бывает. Я смеялся в голос и неуклюже размахивал руками, пока не уронил на пол полный стакан. Виски с колой растекались по полу, а в мох глазах заплескались искры. Хорошо, что никто этого не заметил. Вообще, это довольно цинично: будучи абсолютно трезвым, наблюдать, как кто-то постепенно напивается. Совсем наоборот, когда ты напиваешься равномерно со всеми. И тут каждый выбирает, что ему нравится больше: видеть людей насквозь или выворачивать себя наизнанку. Тот вечер был знаменательным. Мы вдвоем (одиночество в квадрате) праздновали день рождения. Мы оба вспомнили о детстве и о том, о чем нельзя говорить. Мы оба видели друг друга насквозь. Мы оба это не забыли. Это великолепно, когда мужчина может позволить себе пустить слезу. Это невозможно описать. Слеза куда больнее и тяжелее получасовых стенаний. Не важно, кто, зачем и почему, но после того случая я почти не пью. Не пью я и сегодня. Это не мои виски и кола.
- Я знаю, наверно, мне не надо было приходить. Знаю, тебе плевать. Должно быть плевать…
Пришла ко мне унижаться с гордым лицом, независимым взглядом, дрожащим голосом и болью в словах. Это особая форма садизма по отношению к мужчине: безответная любовь женщины. Знаете, чем больше вещей вызывает страх, тем меньше свободы. Мне очень часто приходится проходить по пути в метро мимо места крупного теракта, которого я избежал. Я очень долго не мог справиться с невольным страхом внутри себя. Бегающий взгляд и напряженный слух. Каждый раз пробегаешь участок в тридцать метров, словно ожидая обстрела сверху. Вот, что мне помогло: практически каждый из вас хоть раз застревал в лифте. Это довольно неприятно и может затянуться часа на два. Но ни у кого не было даже мысли не ездить в нем впредь, да и никакого предвзятого отношения в принципе. Так же и с терактом на метро Рижская. Иногда, чтобы избавиться от лишних страхов, полезно остаться в замкнутом пространстве. Так было и в тот день. Мне понадобилось какое-то время в тесном объеме голых одиноких стен, чтобы ясно и четко осознать: мне нет никакого дела до того, кто и насколько сильно в меня влюблен. Верно и обратное… По крайней мере, это честно. Я вспоминал о поцарапанных венах и самоубийстве как о теракте на Рижской. Я позвонил Юле, но она болтала только о своем замечательном мужчине. Я позвонил Свете, но разговор не клеился.
- Слушай, есть смысл хоть в чем-то?
- Не трать силы и время на поиски смысла.
- А зачем же еще нам даны силы и время?
- Слишком много вопросов.
- А как иначе?
- Без вопросов.
- Лучше просто скажи, что не знаешь.
- Мне это не интересно.
- А что тебе интересно?
Нельзя сказать, что я потерял над собой контроль. Я осознанно решил не останавливаться. И хотя ничего серьезного не произошло, я разрушил самое главное: дистанцию между нами. Теперь, как бы я ни старался, я уже смотрел на нее как на девушку. Пленительную и обаятельную. Это какая-то особая форма любви. Но это настолько же неправильно, насколько естественно. Ничего не остается, как просто жить дальше, как ни в чем не бывало. Самое ужасное начинается потом, когда со страхом ловишь каждое ее заплетающееся слово после нескольких бокалов вина. Я не смогу ответить, со страхом за нее или за себя. Когда уходит страсть, оставляя голые факты. И когда ты, не в силах себя оправдать, делаешь это опять. Единственно верным было бы исчезнуть, но я остался. Чтобы быть честным. Я бы многое отдал, чтобы сейчас пролететь по ночному городу на автомобиле без верха. Еще больше за то, чтобы влететь при этом в какой-нибудь столб. И просто жизнь готов заложить, чтобы при этом остаться в живых. Я позвонил Юле, но она болтала только о своем замечательном мужчине. Я позвонил Свете, но она не подняла трубку. Иногда мне так хочется начать курить.
«Я в Москве…»
- Знаешь, наверно, это было бы верхом цинизма, если бы я погиб именно при теракте и именно на метро Рижская…
- А что это меняет?
Я смотрел на нее и любовался ее улыбкой. Она рассказывала, как окончательно с ним порвала, а я думал, как долго этого ждал. Я гладил ее плечи и старался унять этот гул в голове. Ветер рвал на мне волосы, но голова на этот раз была чистой. Она сама взяла мою руку. Мы шли молча. Вдвоем. Потом она остановилась, встала передо мной и начала приближаться. Неумолимо. Способность ясно видеть больно кольнула и затмила на мгновение мою иллюзию счастья. Перед глазами бурей поднялись и успокоились воспоминания. Этого хватило. Я оттолкнул ее. Послал куда подальше. Грубо. Девушку моей мечты. Ощутил на щеке жар пощечины и от неожиданности выронил куртку. Не провожал ее даже взглядом и не видел набухающих слез. Стоял и размывал глазами землю. Меня невозможно понять. Мне восемнадцать лет.