Париж: сверху вниз и снизу вверх
Если ласточкам и ангелам не все равно, где летать, они выберут Париж. Хорошо перелетать с крыши на крышу, маневрируя между дымками из труб, звуками фагота из окон мансарды и запахами свежих багетов. Хорошо перепрыгивать через узкие провалы переулков и дворы, напоминающие заглохшие фонтаны.
Ну а нам, простым смертным, тоже хорошо. Ведь летать можно не только над.
Весенний вечер начинается с того, что серые фасады остывают, становясь голубоватыми, а иногда и сизыми. Зажигаются фонари, и тротуары делаются похожи на длинные письменные столы. На Рю Консерватуар из-за угла выныривает молодой человек невеликого роста. Он идет с плеером и громко, на всю улицу подпевает плееру. Узнаю арию из "Семирамиды" Россини.
Сена отливает аквамарином, огни скачут под носом темной баржи. Прогулочные катера переливаются электрическими искрами. И за каждым углом подстерегает призрак Эйфелевой башни.
К вечеру ее металлическое кружево раскаляется. Подходим и видим огненные браслеты каруселей у ее подножья.
Все же замысел такой башни мог родиться только у человека, хорошо знакомого с готикой. Наконец, башня притягивает нас к себе, а потом втягивает в себя, как через соломинку. И вот мы над ночным Парижем. Вид с неба, взгляд из холодного ветра.
Вокруг мерцают полыхающие уголья: угольно-черные крыши и расселины огненных улиц.
И думаешь: а если хорошо подуть?
Как раз на набережной огни самые настоящие огни факельного шоу: юные парижане играют с огнем. А по эту сторону Сены - сапфирово-аметистовые залежи фонарей: драгоценная челеста цветных искр.
Странно величие этого города, который днем казался собранием акварелей. Это ночное величие возникает исподволь, незримое снизу, из отдельных окон, улиц и даже дворцов. Невольное величие, идущее из тысяч, миллионов забот о личном благе, а еще от благодарности Богу, от тщеславия, политической патетики, от суммы людских и партийных эгоизмов, которые сами по себе ни за что не дали бы такого результата.
И я знаю: внутри Сент Огюстен и Нотр Дам сейчас горят сотни теплых свечей за этот город, за живых, мертвых, за спасение всех нас.
Ну а нам, простым смертным, тоже хорошо. Ведь летать можно не только над.
Весенний вечер начинается с того, что серые фасады остывают, становясь голубоватыми, а иногда и сизыми. Зажигаются фонари, и тротуары делаются похожи на длинные письменные столы. На Рю Консерватуар из-за угла выныривает молодой человек невеликого роста. Он идет с плеером и громко, на всю улицу подпевает плееру. Узнаю арию из "Семирамиды" Россини.
Сена отливает аквамарином, огни скачут под носом темной баржи. Прогулочные катера переливаются электрическими искрами. И за каждым углом подстерегает призрак Эйфелевой башни.
К вечеру ее металлическое кружево раскаляется. Подходим и видим огненные браслеты каруселей у ее подножья.
Все же замысел такой башни мог родиться только у человека, хорошо знакомого с готикой. Наконец, башня притягивает нас к себе, а потом втягивает в себя, как через соломинку. И вот мы над ночным Парижем. Вид с неба, взгляд из холодного ветра.
Вокруг мерцают полыхающие уголья: угольно-черные крыши и расселины огненных улиц.
И думаешь: а если хорошо подуть?
Как раз на набережной огни самые настоящие огни факельного шоу: юные парижане играют с огнем. А по эту сторону Сены - сапфирово-аметистовые залежи фонарей: драгоценная челеста цветных искр.
Странно величие этого города, который днем казался собранием акварелей. Это ночное величие возникает исподволь, незримое снизу, из отдельных окон, улиц и даже дворцов. Невольное величие, идущее из тысяч, миллионов забот о личном благе, а еще от благодарности Богу, от тщеславия, политической патетики, от суммы людских и партийных эгоизмов, которые сами по себе ни за что не дали бы такого результата.
И я знаю: внутри Сент Огюстен и Нотр Дам сейчас горят сотни теплых свечей за этот город, за живых, мертвых, за спасение всех нас.