Шиповник и руны
Есть дни, чтобы делать; есть дни, чтобы идти; есть дни, чтобы сидеть и вспоминать. Сегодня как раз такой. Сморщенная старуха сидит у огня. Жилистые пальцы скользят по шершавым глиняным квадратикам, на каждом выведена руна. Квадратики стукаются друг о друга: щелк, щелк, щелк.
Щелк.
Коренастая матрона равнодушно отворачивается от прилавка и, переваливаясь, шлепает себе дальше, и Эли с досады состраивает ей вслед нахальную рожицу. День сегодня с утра не задался, и торговля идет скверно.
Эли десять, она ничего и никого не боится, бойко считает в уме, легко управляется с бурым стареньким осликом и умеет накладывать мед так, чтоб не пролить ни капли - так что на базаре Эли давно управляется одна. Мать в поле или на пасеке, Лиэр дома стережет малышей - да ей и самой еще только вот стукнуло шесть, а отец… Скоро два года, как отец, свалившись в канаву, свернул себе шею - аккурат в тот день, когда выпил лишку с соседями, отмечая рождение близнецов.
Эли, прищурившись, оглядывает сонные торговые ряды. Брир-мясник, сам здоровенный, как туша быка, за ним - Тали, жена булочника, дальше - кожевенник Эрин. Эли рада, что рядом с ней торгует Фар-горшечник. Фар самый лучший из всех. Ребятишки боятся его, потому что он живет один, почти всегда молчит и никогда не снимает своего капюшона, но Эли-то знает: глаза у него - голубые, как озеро Рин, и веселые, как застольная песня.
Лучше всего, когда мать наказывает Эли купить у Фара тарелку или горшок: перевернешь их - а на донце рисунок: птица, или дерево, или цветок. Иногда Фар дает Эли маленький глиняный квадратик с каким-нибудь символом - просто так, ни за что. Фар говорит, это руны, древний язык, но никто не умеет его читать. А на прошлый день ангела Фар подарил ей кружку, и на донце было написано ее имя - так он сказал. Эли никому не дает из нее пить. Иногда, когда никто не видит, она водит пальцем по извилистым линиям на дне и шепчет про себя: «Э-ли. Здравствуй, Эли!» - так Фар говорит.
Щелк.
…Миновало лето, и за раскисшей дождями осенью пришла стылая зима, и на долину надвинулась тень - надвинулось само зло. Эли смотрит на небо, свинцовое от дыма, и на клочья пепла, похожие на хлопья снега, и на серые лица уходящих мужчин, и на серые лица провожающих их женщин. Эли никого не провожает. Она стоит в стороне и только смотрит, и кусает губы, и молчит.
Щелк.
Снова лето. Эли, обессилев, припадает к реке, прижимает к разгоряченным щекам мокрые руки. И, зажмурившись, быстро-быстро шепчет: «Сохрани их всех, сохрани их всех!» Она не знает, к кому обращается - может, к тому Богу, о котором рассказывает падре, а может, ко всем силам разом, что играют человеческой жизнью: к выцветшему от жары небу, к заскорузлой земле, которую сейчас где-то топчут их ноги, к кусту шиповника, склонившему ветви над ее рекой.
…Они все ушли - и Фар, и Эрин, и Брир с сыновьями, и даже старый Шиэн, и долгие дни, и недели, и месяцы не было о них ни слуха, ни вести, ни знака. Наступила весна, и женщины вышли в поле одни, запрягли худых лошадей и налегли на плуги натруженными руками - а позже боронили, и сеяли, и косили, и жали, и молотили, и метали в скирды - ведь земля не будет ждать, пока мужья и братья вернутся.
Эли ждала и надеялась вместе со всеми: так ведь легче, когда думаешь, что скоро закончатся тугие времена, и наступит времечко получше. Мать все чаще хворала, и Эли сбивалась с ног, стараясь хоть чуть облегчить ее ношу. Весна, и лето, и осень миновали, а за ними новая весна и новое лето, а Эли будто и не видала их - редко-редко выдавалась ей свободная минутка, чтобы поискать на лугу знакомые травы или посидеть, болтая ногами, у шиповника, представляя, будто этот куст - ее друг, которому можно рассказывать все-все, что в голову взбредет.
Щелк.
Булочник Нор был первым, кто попросил ее о помощи, как настоящую знахарку. Тали, его жена, хворала вторую неделю, и лихорадка ее становилась все злее, и Эли сварила отвар - такой, как давала осенью братишкам.
Сидя у огня с кружкой горячего питья в руках, Эли вглядывается в суровое обветренное лицо.
- Нор… расскажи мне… как там все было?
Никто из них не рассказывал - никто из тех, кто вернулся. Толстый Брир потерял обоих сыновей, и сам вернулся без глаза, Эрин хромал, скрючившись на одну сторону, старый Шиэн и вовсе остался навек в той земле, которую они и называть не хотели. И Фар. Фар пришел вроде цел-невредим, только глаза его стали как небо в дождливый день. И с самого возвращения ни одной живой душе Фар не сказал ни слова.
- Фар всех нас спас, - произносит Нор, и Эли вскидывается, но он только качает головой. - Он взял с нас слово не рассказывать.
Нор вздыхает, ворошит затухающие угли и хлопает себя по колену.
- Трудное было время, Эли, - и Эли кивает.
Щелк.
Эли тянется к тонким колючим веткам. Ей нужны самые первые лепестки с этого куста - с ее шиповника. Он поможет, Эли уверена. Рано или поздно она сварит то самое снадобье: то, что отгонит воспоминания и залечит старые раны. То, что поможет Фару и другим - им всем - снова стать прежними.
Тонкий крик заставляет ее обернуться. Тон, братишка, видно, слишком близко подошел к воде, поскользнулся на раскисшей глине. Эли стремглав бросается вниз. Ледяная вода обжигает, тянет на дно, сжимает горло, не дает вытолкнуть из себя ни звука. Держись, держись, держись, причитает Эли про себя, загребая руками, отплевываясь, борясь с течением. Наконец она наощупь вцепляется в братишкину рубаху и изо всех сил толкает отяжелевшего Тона на берег. Ноги нашаривают твердое, но потом камень выскальзывает куда-то вбок, Эли падает, взмахнув руками, и над ней смыкается чернота.
Щелк.
Горячо, горячо, горячо. Эли вся горит изнутри и снаружи. Больно смотреть, и вокруг какое-то красное марево, и пить, как хочется пить.
Из красного наплывает лицо.
- Фар, - непослушными губами выговаривает Эли и пытается улыбнуться.
Фар склоняется к самому ее лицу и вкладывает ей - в маленькую воронку ее уха, в горячую тугую воронку ее сердца, в самую середину ее существа - одно только слово.
Щелк.
Эли переступает от одного улья к другому, но мысли ее далеко. «Мое место не здесь» - звучит и звучит у нее в голове. С тех пор как то слово вошло в ее кости, с тех пор как она пошла на поправку, с тех пор как нашла последний глиняный квадратик с руной у своей кровати. С тех пор как Фар ушел - никто не знает куда.
Мое место не здесь. А где? Она не знает. Все стало чужим, не своим, тесным, как одежда, из которой вырос. Она ходила к падре, но он, конечно, только велел ей побольше молиться и поменьше думать.
Сегодня. Она заканчивает работу и возвращается в дом, где сейчас никого. Оглядывается, проводит пальцами по материной шали. Лиэр уже большая, да и близнецы скоро станут подмогой. Эли подхватывает легкий узелок - хлеб и сыр, и завязанные в платок восемь глиняных квадратиков с рунами, и глиняная кружка - с птицей на донце, ведь ее кружка разбилась, когда Эли болела - и выходит за порог, не оглядываясь.
У реки она останавливается. Выкладывает на траву руны, одну за другой. Словно что-то двигает ее руками. Словно что-то подсказывает ей, и внутри сам собой рождается звук. Слово складывается из рун, Эли произносит его вслух, воздух дрожит, как над огнем, кровь становится густой, сердце пропускает удар. И теперь Эли знает.
Щелк.
Косые лучи слепят глаза, и только прищурившись, Эли замечает ссутуленную фигуру на пороге лесной хижины. Она подходит ближе и слышит, наконец, те слова, по которым так скучала:
- Здравствуй, Эли.
Они сидят на пороге - долго, долго после того, как гаснет закат. Есть слова, чтобы лечить, и есть слова, чтобы убивать, говорит Фар. У тебя есть дар, но у тебя есть и выбор. Не давай себя утянуть туда, где смерть. Эли смотрит ему в глаза и кивает.
- Ты теперь снова говоришь, - осторожно произносит Эли.
- Мои слова больше не причинят вреда, - глухо отвечает он. И, помолчав, добавляет, глядя в темноту, - Я попросил, и мой дар от меня ушел. К кому-то другому. Я расскажу тебе, как.
Нет, мотает головой Эли. Нет. Этому я не буду учиться.
Утром она оборачивается на пороге.
- Но как же ты теперь?
Фар смотрит на нее, и глаза его, окруженные морщинками, смеются, голубые, как озеро Рин:
- Хороший горшечник везде нужен.
И Эли улыбается в ответ.
...Старая Эли сидит у огня. Пальцы перебирают руны. Я сдержала слово, Фар, думает она. И мне не пригодилось то, что я не захотела у тебя узнать. Мой дар скоро уйдет сам, и ветер будет носить его по свету, покуда не найдется тот, кто будет служить ему дальше. Теперь уже скоро. Она прихлебывает питье из почерневшей глиняной кружки. В воздухе разливается аромат шиповника.
Щелк.
Коренастая матрона равнодушно отворачивается от прилавка и, переваливаясь, шлепает себе дальше, и Эли с досады состраивает ей вслед нахальную рожицу. День сегодня с утра не задался, и торговля идет скверно.
Эли десять, она ничего и никого не боится, бойко считает в уме, легко управляется с бурым стареньким осликом и умеет накладывать мед так, чтоб не пролить ни капли - так что на базаре Эли давно управляется одна. Мать в поле или на пасеке, Лиэр дома стережет малышей - да ей и самой еще только вот стукнуло шесть, а отец… Скоро два года, как отец, свалившись в канаву, свернул себе шею - аккурат в тот день, когда выпил лишку с соседями, отмечая рождение близнецов.
Эли, прищурившись, оглядывает сонные торговые ряды. Брир-мясник, сам здоровенный, как туша быка, за ним - Тали, жена булочника, дальше - кожевенник Эрин. Эли рада, что рядом с ней торгует Фар-горшечник. Фар самый лучший из всех. Ребятишки боятся его, потому что он живет один, почти всегда молчит и никогда не снимает своего капюшона, но Эли-то знает: глаза у него - голубые, как озеро Рин, и веселые, как застольная песня.
Лучше всего, когда мать наказывает Эли купить у Фара тарелку или горшок: перевернешь их - а на донце рисунок: птица, или дерево, или цветок. Иногда Фар дает Эли маленький глиняный квадратик с каким-нибудь символом - просто так, ни за что. Фар говорит, это руны, древний язык, но никто не умеет его читать. А на прошлый день ангела Фар подарил ей кружку, и на донце было написано ее имя - так он сказал. Эли никому не дает из нее пить. Иногда, когда никто не видит, она водит пальцем по извилистым линиям на дне и шепчет про себя: «Э-ли. Здравствуй, Эли!» - так Фар говорит.
Щелк.
…Миновало лето, и за раскисшей дождями осенью пришла стылая зима, и на долину надвинулась тень - надвинулось само зло. Эли смотрит на небо, свинцовое от дыма, и на клочья пепла, похожие на хлопья снега, и на серые лица уходящих мужчин, и на серые лица провожающих их женщин. Эли никого не провожает. Она стоит в стороне и только смотрит, и кусает губы, и молчит.
Щелк.
Снова лето. Эли, обессилев, припадает к реке, прижимает к разгоряченным щекам мокрые руки. И, зажмурившись, быстро-быстро шепчет: «Сохрани их всех, сохрани их всех!» Она не знает, к кому обращается - может, к тому Богу, о котором рассказывает падре, а может, ко всем силам разом, что играют человеческой жизнью: к выцветшему от жары небу, к заскорузлой земле, которую сейчас где-то топчут их ноги, к кусту шиповника, склонившему ветви над ее рекой.
…Они все ушли - и Фар, и Эрин, и Брир с сыновьями, и даже старый Шиэн, и долгие дни, и недели, и месяцы не было о них ни слуха, ни вести, ни знака. Наступила весна, и женщины вышли в поле одни, запрягли худых лошадей и налегли на плуги натруженными руками - а позже боронили, и сеяли, и косили, и жали, и молотили, и метали в скирды - ведь земля не будет ждать, пока мужья и братья вернутся.
Эли ждала и надеялась вместе со всеми: так ведь легче, когда думаешь, что скоро закончатся тугие времена, и наступит времечко получше. Мать все чаще хворала, и Эли сбивалась с ног, стараясь хоть чуть облегчить ее ношу. Весна, и лето, и осень миновали, а за ними новая весна и новое лето, а Эли будто и не видала их - редко-редко выдавалась ей свободная минутка, чтобы поискать на лугу знакомые травы или посидеть, болтая ногами, у шиповника, представляя, будто этот куст - ее друг, которому можно рассказывать все-все, что в голову взбредет.
Щелк.
Булочник Нор был первым, кто попросил ее о помощи, как настоящую знахарку. Тали, его жена, хворала вторую неделю, и лихорадка ее становилась все злее, и Эли сварила отвар - такой, как давала осенью братишкам.
Сидя у огня с кружкой горячего питья в руках, Эли вглядывается в суровое обветренное лицо.
- Нор… расскажи мне… как там все было?
Никто из них не рассказывал - никто из тех, кто вернулся. Толстый Брир потерял обоих сыновей, и сам вернулся без глаза, Эрин хромал, скрючившись на одну сторону, старый Шиэн и вовсе остался навек в той земле, которую они и называть не хотели. И Фар. Фар пришел вроде цел-невредим, только глаза его стали как небо в дождливый день. И с самого возвращения ни одной живой душе Фар не сказал ни слова.
- Фар всех нас спас, - произносит Нор, и Эли вскидывается, но он только качает головой. - Он взял с нас слово не рассказывать.
Нор вздыхает, ворошит затухающие угли и хлопает себя по колену.
- Трудное было время, Эли, - и Эли кивает.
Щелк.
Эли тянется к тонким колючим веткам. Ей нужны самые первые лепестки с этого куста - с ее шиповника. Он поможет, Эли уверена. Рано или поздно она сварит то самое снадобье: то, что отгонит воспоминания и залечит старые раны. То, что поможет Фару и другим - им всем - снова стать прежними.
Тонкий крик заставляет ее обернуться. Тон, братишка, видно, слишком близко подошел к воде, поскользнулся на раскисшей глине. Эли стремглав бросается вниз. Ледяная вода обжигает, тянет на дно, сжимает горло, не дает вытолкнуть из себя ни звука. Держись, держись, держись, причитает Эли про себя, загребая руками, отплевываясь, борясь с течением. Наконец она наощупь вцепляется в братишкину рубаху и изо всех сил толкает отяжелевшего Тона на берег. Ноги нашаривают твердое, но потом камень выскальзывает куда-то вбок, Эли падает, взмахнув руками, и над ней смыкается чернота.
Щелк.
Горячо, горячо, горячо. Эли вся горит изнутри и снаружи. Больно смотреть, и вокруг какое-то красное марево, и пить, как хочется пить.
Из красного наплывает лицо.
- Фар, - непослушными губами выговаривает Эли и пытается улыбнуться.
Фар склоняется к самому ее лицу и вкладывает ей - в маленькую воронку ее уха, в горячую тугую воронку ее сердца, в самую середину ее существа - одно только слово.
Щелк.
Эли переступает от одного улья к другому, но мысли ее далеко. «Мое место не здесь» - звучит и звучит у нее в голове. С тех пор как то слово вошло в ее кости, с тех пор как она пошла на поправку, с тех пор как нашла последний глиняный квадратик с руной у своей кровати. С тех пор как Фар ушел - никто не знает куда.
Мое место не здесь. А где? Она не знает. Все стало чужим, не своим, тесным, как одежда, из которой вырос. Она ходила к падре, но он, конечно, только велел ей побольше молиться и поменьше думать.
Сегодня. Она заканчивает работу и возвращается в дом, где сейчас никого. Оглядывается, проводит пальцами по материной шали. Лиэр уже большая, да и близнецы скоро станут подмогой. Эли подхватывает легкий узелок - хлеб и сыр, и завязанные в платок восемь глиняных квадратиков с рунами, и глиняная кружка - с птицей на донце, ведь ее кружка разбилась, когда Эли болела - и выходит за порог, не оглядываясь.
У реки она останавливается. Выкладывает на траву руны, одну за другой. Словно что-то двигает ее руками. Словно что-то подсказывает ей, и внутри сам собой рождается звук. Слово складывается из рун, Эли произносит его вслух, воздух дрожит, как над огнем, кровь становится густой, сердце пропускает удар. И теперь Эли знает.
Щелк.
Косые лучи слепят глаза, и только прищурившись, Эли замечает ссутуленную фигуру на пороге лесной хижины. Она подходит ближе и слышит, наконец, те слова, по которым так скучала:
- Здравствуй, Эли.
Они сидят на пороге - долго, долго после того, как гаснет закат. Есть слова, чтобы лечить, и есть слова, чтобы убивать, говорит Фар. У тебя есть дар, но у тебя есть и выбор. Не давай себя утянуть туда, где смерть. Эли смотрит ему в глаза и кивает.
- Ты теперь снова говоришь, - осторожно произносит Эли.
- Мои слова больше не причинят вреда, - глухо отвечает он. И, помолчав, добавляет, глядя в темноту, - Я попросил, и мой дар от меня ушел. К кому-то другому. Я расскажу тебе, как.
Нет, мотает головой Эли. Нет. Этому я не буду учиться.
Утром она оборачивается на пороге.
- Но как же ты теперь?
Фар смотрит на нее, и глаза его, окруженные морщинками, смеются, голубые, как озеро Рин:
- Хороший горшечник везде нужен.
И Эли улыбается в ответ.
...Старая Эли сидит у огня. Пальцы перебирают руны. Я сдержала слово, Фар, думает она. И мне не пригодилось то, что я не захотела у тебя узнать. Мой дар скоро уйдет сам, и ветер будет носить его по свету, покуда не найдется тот, кто будет служить ему дальше. Теперь уже скоро. Она прихлебывает питье из почерневшей глиняной кружки. В воздухе разливается аромат шиповника.