Про подлый язык
Читаю сейчас Бориса Шергина (это один из двух авторов архангельских новелл, по которым знатный советский мультик про Беломорье), и он тут напомнил.
Помнится негодование, с которым в учебниках истории клеймился снобизм и косность католической веры, цепляющейся за богослужение на латыни, непонятной и недоступной народу. Более того, и книжность - вся на латыни. Вот ведь страсть, вот ведь дремучие негодяи, не допускающие народ до знаний.
Дак ведь у нас-то на самом деле не лучше!
Христианство пришло к нам с болгарскими просветителями, и те как начали проповедь на болгарском, так их ученики и продолжили. Этот язык в итоге и превратился в церковно-славянский. Кстати на нем службы ведутся и сейчас. В сущности, у нас, как у тех косных католиков - богослужение идет на чужом, непонятном народу языке.
Тогда разницы между языком, на котором говорили на Руси, и церковно-славянским почти не было. Со временем церковный язык только окостеневал и отдалялся от русского. А ведь при этом и грамотность вся была исключительно церковная, то есть если человек что-то писал, это писалось именно по церковно-славянски. Писать нормальным, русским языком считалось недопустимой безграмотностью.
С точки зрения церковников то, что писалось на новгородских берестяных грамотах, только позорило грамотность.
При Ломоносове огромное дело было сделано, чтобы реформировать церковно-славянский язык и сделать из него литературный. Началось формирование русского литературного языка. Однако процесс этот все равно не прошел нацело. Все равно сохранилась ощутимая дистанция между тем, как говорили, и тем, как писали. Все равно считалось недопустимым письменной речи разговорные обороты и слова. Письменный язык приблизился, но не стал тождественен. И в итоге отношение-то осталось! Сохранилось деление на «высокий штиль» и «подлый язык».
Тем более что язык, на котором говорили, продолжал развиваться. Сейчас он опять убежал уже от форм XVIII и XIX века.
Вот уже сейчас, глядите, - язык нашей классики непривычен и тяжел для современного человека. Современная молодежь говорит иначе. Они и читать это все не стремятся, оно становится все менее понятно и близко.
И ведь что интересно, в XX веке литературный язык вновь упростился и приблизился к разговорному. Но опять не целиком!
Поди, скажи что-нибудь книжным языком, речь прозвучит пафосно. Поди, напиши что-нибудь «в книжку» языком «подлым» - будет считаться безграмотным.
А этот ужасающий канцелярит! Чудовищный, нечеловеческий какой-то язык. Или вот промежуточный вариант - «язык деловой переписки». Да даже обычная письменная речь. Как часто говоришь: "напиши об этом", а в ответ: «Не. Эт я не умею». Как, как вообще может такое быть, что человек, говорящий по-русски и грамотный не может писать?!
В нас все еще остается то же самое ощущение, что пишем мы другим языком, не тем, которым говорим. И это, как будто, правильно. Тут самое важное, что опирается это не на какие-то реальные основания, а на банальную традицию, уходящую корнями в нежелание болгарских просветителей уважать говор Руси.
Вот сейчас мы глядим на очередной новояз, на стремление молодежи писать в «этих ихних интернетах» так, как говорят, и негодуем. Ах, разве ж можно так? Ах, куда мир катится! Это безграмотно! Где же наши пушкины-толстые?! Где их язык?! А пушкины толстые на полке стоят. Их не читает уже никто. Дистанция между их языком и языком нынешним все увеличивается, и все меньше людей их читает. А главное, что и новые книги, которые будут писаться литературным языком, тоже будут читать меньше - ведь язык этот превращается в мертвый, как превратился в свое время в мертвый церковнославянский, а потом язык Ломоносова. Ломоносов вот считал своим долгом добиться того, чтобы писали тем языком, которым говорили. Уравнять в правах человека пишущего и говорящего. Увидеть красоту, жизнь и страсть в том языке, что бьется и звучит. А мы - его вирши превозносим, а дело, выходит, отвергаем?
Помнится негодование, с которым в учебниках истории клеймился снобизм и косность католической веры, цепляющейся за богослужение на латыни, непонятной и недоступной народу. Более того, и книжность - вся на латыни. Вот ведь страсть, вот ведь дремучие негодяи, не допускающие народ до знаний.
Дак ведь у нас-то на самом деле не лучше!
Христианство пришло к нам с болгарскими просветителями, и те как начали проповедь на болгарском, так их ученики и продолжили. Этот язык в итоге и превратился в церковно-славянский. Кстати на нем службы ведутся и сейчас. В сущности, у нас, как у тех косных католиков - богослужение идет на чужом, непонятном народу языке.
Тогда разницы между языком, на котором говорили на Руси, и церковно-славянским почти не было. Со временем церковный язык только окостеневал и отдалялся от русского. А ведь при этом и грамотность вся была исключительно церковная, то есть если человек что-то писал, это писалось именно по церковно-славянски. Писать нормальным, русским языком считалось недопустимой безграмотностью.
С точки зрения церковников то, что писалось на новгородских берестяных грамотах, только позорило грамотность.
При Ломоносове огромное дело было сделано, чтобы реформировать церковно-славянский язык и сделать из него литературный. Началось формирование русского литературного языка. Однако процесс этот все равно не прошел нацело. Все равно сохранилась ощутимая дистанция между тем, как говорили, и тем, как писали. Все равно считалось недопустимым письменной речи разговорные обороты и слова. Письменный язык приблизился, но не стал тождественен. И в итоге отношение-то осталось! Сохранилось деление на «высокий штиль» и «подлый язык».
Тем более что язык, на котором говорили, продолжал развиваться. Сейчас он опять убежал уже от форм XVIII и XIX века.
Вот уже сейчас, глядите, - язык нашей классики непривычен и тяжел для современного человека. Современная молодежь говорит иначе. Они и читать это все не стремятся, оно становится все менее понятно и близко.
И ведь что интересно, в XX веке литературный язык вновь упростился и приблизился к разговорному. Но опять не целиком!
Поди, скажи что-нибудь книжным языком, речь прозвучит пафосно. Поди, напиши что-нибудь «в книжку» языком «подлым» - будет считаться безграмотным.
А этот ужасающий канцелярит! Чудовищный, нечеловеческий какой-то язык. Или вот промежуточный вариант - «язык деловой переписки». Да даже обычная письменная речь. Как часто говоришь: "напиши об этом", а в ответ: «Не. Эт я не умею». Как, как вообще может такое быть, что человек, говорящий по-русски и грамотный не может писать?!
В нас все еще остается то же самое ощущение, что пишем мы другим языком, не тем, которым говорим. И это, как будто, правильно. Тут самое важное, что опирается это не на какие-то реальные основания, а на банальную традицию, уходящую корнями в нежелание болгарских просветителей уважать говор Руси.
Вот сейчас мы глядим на очередной новояз, на стремление молодежи писать в «этих ихних интернетах» так, как говорят, и негодуем. Ах, разве ж можно так? Ах, куда мир катится! Это безграмотно! Где же наши пушкины-толстые?! Где их язык?! А пушкины толстые на полке стоят. Их не читает уже никто. Дистанция между их языком и языком нынешним все увеличивается, и все меньше людей их читает. А главное, что и новые книги, которые будут писаться литературным языком, тоже будут читать меньше - ведь язык этот превращается в мертвый, как превратился в свое время в мертвый церковнославянский, а потом язык Ломоносова. Ломоносов вот считал своим долгом добиться того, чтобы писали тем языком, которым говорили. Уравнять в правах человека пишущего и говорящего. Увидеть красоту, жизнь и страсть в том языке, что бьется и звучит. А мы - его вирши превозносим, а дело, выходит, отвергаем?