Беспамятная бабушка.
Еще одна из удивительных встреч, подаренных Феей Перекрестков, причем что забавно, непосредственно на перекрестке.
История сама столь красноречива и щемяща, что даже не буду комментировать. Просто расскажу, как было.
Как-то теплой летней ночью возвращался домой опять-таки последним поездом метро. Тогда жил на Бауманской в Волховском переулке. Этот район хоть и жилой, но этажность там небольшая, народу мало, так что ночью становится совсем безлюдно и тихо. Сейчас, правда недалеко проложили Третье кольцо и оно проблему тишины решило. Ну да речь не о том.
Повернул уже с Ладожской улицы в Волховский и тут прямо на пустом перекрестке семенит ко мне бабушка, не тая радости, что встретила человека. Помогите, просит, заблудилась.
Бабушка такая чистенькая, аккуратная, но выглядит какой-то неладной. Зеленая вязаная кофта поверх халата. Туфли стоптанные в тапочки. Бабушки в таких дома ходить любят.
Поначалу насторожился малость. Было это в 2004-м. Свежи еще в памяти бандитские 90-е. Вот, думаю, повернешься за старушкой-божий-одуванчик, а из кустов как выпрыгнут, как выскочат и оформят персональный кирдык.
С опаской спрашиваю, в чем дело.
- Не могу найти домой. Вышла, ой, темно-темно. Страшно! Заблудилась.
А где ваш дом, спрашиваю.
Она достает из единственного кармана кофты сложенный конверт советского еще формата и виновато протягивает:
- Вот тут поглядите, что-то написано. Я без очков не вижу.
В конверте сложенный тетрадный листок "в линеечку". Несколько имен и телефонов. Сверху как для нее самой: "меня зовут [имя и фамилия]" и единственный адрес. По Госпитальному переулку. Где-то видел его. Пойдемте, говорю, поищем. Поворачиваю с перекрестка Ладожской и Волховского в сторону Госпитальной набережной.
Тем временем пытаюсь расспросить бабушку, в чем дело, но это собершенно бесполезно. Она улыбается по-детски, говорит связно и разумно вроде бы, но не помнит абсолютно, где живет, как ее зовут, куда и зачем вышла. Не может построить никакого рассуждения. Идет за мной доверчиво, как малыш за родителем.
Обхожу дом на углу. Точно! Он! Только вход с другой стороны, с перекрестка, откуда мы и пришли. Возвращаемся, находим подъезд, и оказывается, что она заблудилась едва выйдя из подъезда. Отошла на несколько шагов и все, испугалась, заметалась, выбежала на перересток и кинулась к первому встречному.
У двери подъезда спрашиваю, нет ли ключа от подъезда. Она лезет в кармашек уже халата и вытаскивает ключ на веревочке, пришитой к халату. Он явно не подходит. Набираю ее номер квартиры, домофон звонит, но никто не отвечает. Спрашиваю ее, есть ли кто дома. Она говорит:
- Да-да! Сын есть!
Но на домофон никто так и не отвечает и она сознается:
- Только сын не со мной живет.
Ай, думаю, беда.
Изучаю пристальнее бумажку из конверта. У одной записи совпадает фамилия с бабушкой и имя мужское. Достаю телефон, звоню. Он долго не подходит, но все-таки берет трубку. Недовольный! Страсть!
- Что такое?
Объясняю ситуацию, и он... ругается! Не на меня, а вообще, но как удивительно услышать было именно проклятья в адрес мироздания и бабушки. Среди прочего обращаясь ко мне "на ты" назвал код домофона и этаж. Отведешь ее в квартиру, позвони, сказал.
Ладно. Поднимаемся наверх, на площадке дверь нарочно без запора на случай, видимо, очередной потери бабушки. Дверь ее квартиры не заперта. Ох, она и обрадовалась дому! Засутилась среди привычных вещей, закружилась. Квартира такая стандартная однушка. Обставленная 80-90-х годов лакированной мебелью. Над шкафом - часы остановившиеся на четырех часах. Может, думала, что день и в магазин вышла?
- Ох спасибо вам! Давайте, я вас кормить буду! - так сказала, как будто и правда вторая половина дня и время к ужину.
Отказываюсь и от еды и от чая, и от немного еды и немного чая, все-таки поздняя ночь уже. Надо, говорю, вашему сыну позвонить.
- Надо, - сокрушенно соглашается она.
Телефон в квартире аутентичный, с дисковым набором. Сын все такой же недовольно-усталый, словно это я бабушку вывел из квартиры и теперь донимаю его звонками. Говорю, что благополучно добрались до квартиры, рассказываю про остановившиеся часы, что в бумажке, которая с ней ничего не понятно - кто она, где живет, кому звонить. Он, оставивший мать жить одну в таком состоянии, возмутился сразу:
- Да у нее этих бумажек в каждом кармане!
И опять давай ругаться. Ладно, говорю, мне пора, пойду.
- Да, иди, - сказал он, - только передай ей трубку.
Я передал. Она взяла ее как гранату, которая прямо сейчас взорвется, но все-таки осторожно приблизила к уху:
- Да... Дура я... Дура я старая... Ох, пошла... Да-да, дура я старая...
Потом опустила продолжающую говорить трубку, и призналась:
- Это долго теперь, вы идите, если не хотите оставаться, - и так же робко поднесла трубку к уху.
Развернулся уходить. На внутренней стороне двери было несколько разных бумажек с памятками. На самой большой прямо возле замка было крупно написано, даже без очков разглядеть: "А туда я не пойду! Нечего мне там делать!"
Когда закрывал дверь, она все держала трубку рядом с собой и все соглашалась с сыном.
История сама столь красноречива и щемяща, что даже не буду комментировать. Просто расскажу, как было.
Как-то теплой летней ночью возвращался домой опять-таки последним поездом метро. Тогда жил на Бауманской в Волховском переулке. Этот район хоть и жилой, но этажность там небольшая, народу мало, так что ночью становится совсем безлюдно и тихо. Сейчас, правда недалеко проложили Третье кольцо и оно проблему тишины решило. Ну да речь не о том.
Повернул уже с Ладожской улицы в Волховский и тут прямо на пустом перекрестке семенит ко мне бабушка, не тая радости, что встретила человека. Помогите, просит, заблудилась.
Бабушка такая чистенькая, аккуратная, но выглядит какой-то неладной. Зеленая вязаная кофта поверх халата. Туфли стоптанные в тапочки. Бабушки в таких дома ходить любят.
Поначалу насторожился малость. Было это в 2004-м. Свежи еще в памяти бандитские 90-е. Вот, думаю, повернешься за старушкой-божий-одуванчик, а из кустов как выпрыгнут, как выскочат и оформят персональный кирдык.
С опаской спрашиваю, в чем дело.
- Не могу найти домой. Вышла, ой, темно-темно. Страшно! Заблудилась.
А где ваш дом, спрашиваю.
Она достает из единственного кармана кофты сложенный конверт советского еще формата и виновато протягивает:
- Вот тут поглядите, что-то написано. Я без очков не вижу.
В конверте сложенный тетрадный листок "в линеечку". Несколько имен и телефонов. Сверху как для нее самой: "меня зовут [имя и фамилия]" и единственный адрес. По Госпитальному переулку. Где-то видел его. Пойдемте, говорю, поищем. Поворачиваю с перекрестка Ладожской и Волховского в сторону Госпитальной набережной.
Тем временем пытаюсь расспросить бабушку, в чем дело, но это собершенно бесполезно. Она улыбается по-детски, говорит связно и разумно вроде бы, но не помнит абсолютно, где живет, как ее зовут, куда и зачем вышла. Не может построить никакого рассуждения. Идет за мной доверчиво, как малыш за родителем.
Обхожу дом на углу. Точно! Он! Только вход с другой стороны, с перекрестка, откуда мы и пришли. Возвращаемся, находим подъезд, и оказывается, что она заблудилась едва выйдя из подъезда. Отошла на несколько шагов и все, испугалась, заметалась, выбежала на перересток и кинулась к первому встречному.
У двери подъезда спрашиваю, нет ли ключа от подъезда. Она лезет в кармашек уже халата и вытаскивает ключ на веревочке, пришитой к халату. Он явно не подходит. Набираю ее номер квартиры, домофон звонит, но никто не отвечает. Спрашиваю ее, есть ли кто дома. Она говорит:
- Да-да! Сын есть!
Но на домофон никто так и не отвечает и она сознается:
- Только сын не со мной живет.
Ай, думаю, беда.
Изучаю пристальнее бумажку из конверта. У одной записи совпадает фамилия с бабушкой и имя мужское. Достаю телефон, звоню. Он долго не подходит, но все-таки берет трубку. Недовольный! Страсть!
- Что такое?
Объясняю ситуацию, и он... ругается! Не на меня, а вообще, но как удивительно услышать было именно проклятья в адрес мироздания и бабушки. Среди прочего обращаясь ко мне "на ты" назвал код домофона и этаж. Отведешь ее в квартиру, позвони, сказал.
Ладно. Поднимаемся наверх, на площадке дверь нарочно без запора на случай, видимо, очередной потери бабушки. Дверь ее квартиры не заперта. Ох, она и обрадовалась дому! Засутилась среди привычных вещей, закружилась. Квартира такая стандартная однушка. Обставленная 80-90-х годов лакированной мебелью. Над шкафом - часы остановившиеся на четырех часах. Может, думала, что день и в магазин вышла?
- Ох спасибо вам! Давайте, я вас кормить буду! - так сказала, как будто и правда вторая половина дня и время к ужину.
Отказываюсь и от еды и от чая, и от немного еды и немного чая, все-таки поздняя ночь уже. Надо, говорю, вашему сыну позвонить.
- Надо, - сокрушенно соглашается она.
Телефон в квартире аутентичный, с дисковым набором. Сын все такой же недовольно-усталый, словно это я бабушку вывел из квартиры и теперь донимаю его звонками. Говорю, что благополучно добрались до квартиры, рассказываю про остановившиеся часы, что в бумажке, которая с ней ничего не понятно - кто она, где живет, кому звонить. Он, оставивший мать жить одну в таком состоянии, возмутился сразу:
- Да у нее этих бумажек в каждом кармане!
И опять давай ругаться. Ладно, говорю, мне пора, пойду.
- Да, иди, - сказал он, - только передай ей трубку.
Я передал. Она взяла ее как гранату, которая прямо сейчас взорвется, но все-таки осторожно приблизила к уху:
- Да... Дура я... Дура я старая... Ох, пошла... Да-да, дура я старая...
Потом опустила продолжающую говорить трубку, и призналась:
- Это долго теперь, вы идите, если не хотите оставаться, - и так же робко поднесла трубку к уху.
Развернулся уходить. На внутренней стороне двери было несколько разных бумажек с памятками. На самой большой прямо возле замка было крупно написано, даже без очков разглядеть: "А туда я не пойду! Нечего мне там делать!"
Когда закрывал дверь, она все держала трубку рядом с собой и все соглашалась с сыном.