Ольшанский в ФБ
ДЛИННОЕ, СЛОЖНОЕ, НОЧНОЕ
Прочитав очередное дикое заявление депутатши, кажется, Яровой о том, что стоит поменьше в школе учить иностранные языки, я подумал, что нужна какая-то "третья" реакция на это дело.
Не карикатурно патриотическая ("правильно! так и надо!"), не либеральная ("ужас! дурдом!"), а - осмысляющая.
Ведь понятно, что самовыражение борцов с загнивающим западом - это уже отдельный большой жанр в последние годы, жанр местами комический, местами грустный, и отдельно комический из-за того, что сами эти борцы чаще всего сами туда, на загнивающий запад, стремятся, и отдельно грустный из-за того, что все это сильно напоминает 1949 год.
И в обоих случаях понятно, что это - нечто большее, чем "политика".
Это - бессознательный коллективный невроз.
И надо его как-то осмыслить - откуда он взялся, и что означает на самом деле.
Моя гипотеза в связи с этим - следующая.
Мой родной народ, пройдя последовательно за полтора десятилетия через коллективизацию, уход из деревни, урбанизацию, репрессии, войну и победу, - во второй половине 1940-х годов, несмотря на весь кошмар послевоенных руин, уже почувствовал себя окончательным социальным победителем в городе, на новом месте.
Страшная борьба за выживание бывшего русского крестьянина, ставшего советским человеком в мясорубке модерна, была вчерне закончена.
И тут обнаружилось, что у победителя есть конкуренты.
Конкурентами были: во-первых, национальные меньшинства, и особенно интеллигенты из национальных меньшинств, поскольку они уже "заняли места" в 1920-е годы, а 1937 год стал их политическим поражением, но еще не социальным. Во-вторых, Америка и ее сателлиты, поскольку побеждали Гитлера вроде бы вместе, но у тех раньше нас - ядерная бомба и быстрое восстановление имени товарища Маршалла, и новые "фултонские" союзы, уже против нас.
Своего рода "идеальным" соединением первого и второго - оказалось создание государства Израиль, когда выяснилось, что у некоторых вроде бы "своих" советских людей - возможна и какая-то другая, вторая родина. И что они - одновременно внутри и вне, свои и чужие.
И, видимо, в этот момент люди, выжившие в 1930-е и победившие в 1940-е, испытывают своего рода коллективный невроз.
Они словно бы еще раз - но уже не на уровне строительства заводов, воронки репрессий и ада войны, а на символическом уровне, - должны доказать, что они есть, что они здесь, что они выжили и победили, что все это принадлежит им, и ни у кого не получится опять их как-то обидеть, что-то у них украсть, отнять, уничтожить их, или снова пропустить их сквозь катастрофу 1914, 1918, 1929 или 1941 года.
Они еще не вполне в себе уверены, вот в чем дело.
Как будто бы квартиру купили, и вещи перевезли, но есть ощущение, что вдруг, мол, придут и выселят.
Отсюда и происходит весь этот 1949 год, сравнительно вегетарианский по меркам эпохи, но очень ожесточенный как символ.
А теперь перекинем мостик в сегодняшний день.
Теперь уже не бывшие крестьяне, а бывшие советские люди, ныне - успешные путинские обыватели и начальники.
Теперь уже пережившие не ад двух мировых войн и сгона с земли, а - перестройку, распад СССР и 1990-е.
И, опять-таки, выжившие, победившие, заново обустроившие свою жизнь после катастрофы длиной в пятнадцать лет.
И снова - а именно, в декабре 2011 года это началось, - они заметили конкурентов.
И конкуренты у них снова те же самые: интеллигенция из национальных меньшинств, которая "заняла место" еще в начале 1990-х, и "заграница", успешно вступившая в какой-то новый, постиндустриальный, извините за слово, уклад, к которому они пока еще не привыкли.
А вместо создания Израиля - Майдан.
Национальная революция, которая, как и евреи, есть явление одновременно и внутреннее, и внешнее, вроде бы рядом, а вроде и по всему миру, и явно заговор за этим стоит, потому что механизм ее пока чужд и непонятен.
В общем, начался примерно тот же подсознательный коллективный невроз.
Невроз неуверенности социального победителя на новом месте.
Страх нового 1991 года.
Страх того, что опять кто-то придет - и ограбит, и разрушит государство, и выбросит на улицу, чмокая, как гайдар.
И вернется то время, когда нужно было разбираться с рэкетирами и турецкими куртками торговать.
И - проговаривая до конца - страх анального изнасилования, "опускания", который просто-таки кричит о себе в этих разговорах про мораль и традиции.
Все эти фрустрации и проявляют себя в нелепых законах Госдумы, в явлении клоунады Милонова, Чаплина, Хирурга и тутти-кванти, с помощью юродства которых тоже, возможно, происходит бессознательная защита от неотвратимо накатывающего нового мира, пока еще чужого, непонятного. Мира, в котором неясно, как дальше жить.
Ну а Путин, как в 1949 году Сталин, играет во всем этом калейдоскопе неврозов роль строгого, но заботливого отца, который как бы закрывает выжившую и победившую общность собой, заслоняет ее от будущего.
Теперь выводы.
Прежде всего, я люблю мой народ, и не вижу оснований смеяться над этим страхом.
Я его - понимаю, хоть и лишен сам подобного социального опыта, и схожего невроза.
Но это лирика.
А главное вот что.
Очень важно, что невроз 1949 года кончился - чем?
Нет, не смертью Сталина, дело не в этом.
Дело в том, что он кончился - причем гармонично, естественно, сам, - тем, что уже в середине 1950-х новый русский советский городской народ открылся внешнему миру, и сделал он это настолько красиво и убедительно, что стал, может быть, главным героем Земли начала 1960-х в лице Гагарина, влюбив всех в себя.
Он превратился в бабочку, мой народ.
Преодолел этот невроз и полетел - в том числе в буквальном смысле.
Вот таким был неожиданный конец у неприятной истории с космополитами, псевдонимами, врачами-убийцами и растлевающим влиянием загнивающего запада.
А сейчас?
Есть ли шанс так - сейчас?
Да, он есть.
И я даже могу точно сказать, как он выглядит, этот шанс, этот путь в будущее, это преодоление невроза.
23 февраля 2014.
Чалый.
Севастополь.
Прочитав очередное дикое заявление депутатши, кажется, Яровой о том, что стоит поменьше в школе учить иностранные языки, я подумал, что нужна какая-то "третья" реакция на это дело.
Не карикатурно патриотическая ("правильно! так и надо!"), не либеральная ("ужас! дурдом!"), а - осмысляющая.
Ведь понятно, что самовыражение борцов с загнивающим западом - это уже отдельный большой жанр в последние годы, жанр местами комический, местами грустный, и отдельно комический из-за того, что сами эти борцы чаще всего сами туда, на загнивающий запад, стремятся, и отдельно грустный из-за того, что все это сильно напоминает 1949 год.
И в обоих случаях понятно, что это - нечто большее, чем "политика".
Это - бессознательный коллективный невроз.
И надо его как-то осмыслить - откуда он взялся, и что означает на самом деле.
Моя гипотеза в связи с этим - следующая.
Мой родной народ, пройдя последовательно за полтора десятилетия через коллективизацию, уход из деревни, урбанизацию, репрессии, войну и победу, - во второй половине 1940-х годов, несмотря на весь кошмар послевоенных руин, уже почувствовал себя окончательным социальным победителем в городе, на новом месте.
Страшная борьба за выживание бывшего русского крестьянина, ставшего советским человеком в мясорубке модерна, была вчерне закончена.
И тут обнаружилось, что у победителя есть конкуренты.
Конкурентами были: во-первых, национальные меньшинства, и особенно интеллигенты из национальных меньшинств, поскольку они уже "заняли места" в 1920-е годы, а 1937 год стал их политическим поражением, но еще не социальным. Во-вторых, Америка и ее сателлиты, поскольку побеждали Гитлера вроде бы вместе, но у тех раньше нас - ядерная бомба и быстрое восстановление имени товарища Маршалла, и новые "фултонские" союзы, уже против нас.
Своего рода "идеальным" соединением первого и второго - оказалось создание государства Израиль, когда выяснилось, что у некоторых вроде бы "своих" советских людей - возможна и какая-то другая, вторая родина. И что они - одновременно внутри и вне, свои и чужие.
И, видимо, в этот момент люди, выжившие в 1930-е и победившие в 1940-е, испытывают своего рода коллективный невроз.
Они словно бы еще раз - но уже не на уровне строительства заводов, воронки репрессий и ада войны, а на символическом уровне, - должны доказать, что они есть, что они здесь, что они выжили и победили, что все это принадлежит им, и ни у кого не получится опять их как-то обидеть, что-то у них украсть, отнять, уничтожить их, или снова пропустить их сквозь катастрофу 1914, 1918, 1929 или 1941 года.
Они еще не вполне в себе уверены, вот в чем дело.
Как будто бы квартиру купили, и вещи перевезли, но есть ощущение, что вдруг, мол, придут и выселят.
Отсюда и происходит весь этот 1949 год, сравнительно вегетарианский по меркам эпохи, но очень ожесточенный как символ.
А теперь перекинем мостик в сегодняшний день.
Теперь уже не бывшие крестьяне, а бывшие советские люди, ныне - успешные путинские обыватели и начальники.
Теперь уже пережившие не ад двух мировых войн и сгона с земли, а - перестройку, распад СССР и 1990-е.
И, опять-таки, выжившие, победившие, заново обустроившие свою жизнь после катастрофы длиной в пятнадцать лет.
И снова - а именно, в декабре 2011 года это началось, - они заметили конкурентов.
И конкуренты у них снова те же самые: интеллигенция из национальных меньшинств, которая "заняла место" еще в начале 1990-х, и "заграница", успешно вступившая в какой-то новый, постиндустриальный, извините за слово, уклад, к которому они пока еще не привыкли.
А вместо создания Израиля - Майдан.
Национальная революция, которая, как и евреи, есть явление одновременно и внутреннее, и внешнее, вроде бы рядом, а вроде и по всему миру, и явно заговор за этим стоит, потому что механизм ее пока чужд и непонятен.
В общем, начался примерно тот же подсознательный коллективный невроз.
Невроз неуверенности социального победителя на новом месте.
Страх нового 1991 года.
Страх того, что опять кто-то придет - и ограбит, и разрушит государство, и выбросит на улицу, чмокая, как гайдар.
И вернется то время, когда нужно было разбираться с рэкетирами и турецкими куртками торговать.
И - проговаривая до конца - страх анального изнасилования, "опускания", который просто-таки кричит о себе в этих разговорах про мораль и традиции.
Все эти фрустрации и проявляют себя в нелепых законах Госдумы, в явлении клоунады Милонова, Чаплина, Хирурга и тутти-кванти, с помощью юродства которых тоже, возможно, происходит бессознательная защита от неотвратимо накатывающего нового мира, пока еще чужого, непонятного. Мира, в котором неясно, как дальше жить.
Ну а Путин, как в 1949 году Сталин, играет во всем этом калейдоскопе неврозов роль строгого, но заботливого отца, который как бы закрывает выжившую и победившую общность собой, заслоняет ее от будущего.
Теперь выводы.
Прежде всего, я люблю мой народ, и не вижу оснований смеяться над этим страхом.
Я его - понимаю, хоть и лишен сам подобного социального опыта, и схожего невроза.
Но это лирика.
А главное вот что.
Очень важно, что невроз 1949 года кончился - чем?
Нет, не смертью Сталина, дело не в этом.
Дело в том, что он кончился - причем гармонично, естественно, сам, - тем, что уже в середине 1950-х новый русский советский городской народ открылся внешнему миру, и сделал он это настолько красиво и убедительно, что стал, может быть, главным героем Земли начала 1960-х в лице Гагарина, влюбив всех в себя.
Он превратился в бабочку, мой народ.
Преодолел этот невроз и полетел - в том числе в буквальном смысле.
Вот таким был неожиданный конец у неприятной истории с космополитами, псевдонимами, врачами-убийцами и растлевающим влиянием загнивающего запада.
А сейчас?
Есть ли шанс так - сейчас?
Да, он есть.
И я даже могу точно сказать, как он выглядит, этот шанс, этот путь в будущее, это преодоление невроза.
23 февраля 2014.
Чалый.
Севастополь.