За передовое здоровое лолитоведение
Сказать, что тексты shtapskij очаровательны - значит ничего не сказать, но, к сожалению, тест на "Лолиту" они явно не проходят. Что ж, бывает и такое, ничего не поделаешь.
Да, конечно, к [нео]классической традиции "Лолита" решительно никакого отношения не имеет, что верно, то верно. Ну и что, собственно? По такой логике получается, что если не неоклассицизм, то ничего кроме "Жизни с идиотом" и прочих постмодернистских радостей не остается. Короче, кто не с нами, тот против нас (тм).
Но дело в том, что на классицизме, равно как и на предшествовавшем ему вполне себе плейбоевском рококо, свет клином не сошелся. Как насчет романтизма, хотя, конечно, и не американского? Кроме того, есть еще и барокко. Во всяком случае, на культурный вакуум Гумберту, в отличие от постмодернистского идиота Вовы, жаловаться не приходится.
Наконец, последнee. Конечно, ни к "Приглашению на казнь", ни к "Лолите" я особой любви не испытываю - между прочим, в основном потому, что образцами литературного стиля их назвать трудно. Но поставить молодого Булгакова в пример позднему Набокову - хотя бы и неявно - это уже, извините, слишком. Это ИМО уже явный перебор, так дело просто-напросто не пойдет!
Проза Сирина - еще в каноне, хотя он же и начинает подтачивать канон изнутри. Между прочим, наши трепетно любимые Платоновы и Бабели уже резко выпадают из канона. Пожалуй, ранний Булгаков в «Записках юного врача» - его самый верный хранитель в пору разгула всевозможных серапионовых братьев и сестер. Не хочу в кого-либо швырять персональный булыжник, но надо ведь понимать, что сегодняшние зловонные викторы ерофеевы и сорокины в близком или отдаленном прошлом были какими-то замечательными сочинителями «заложены» и подготовлены. И зеленый свет для них невольно зажег и В.Н. - в том числе. В «Лолите» В.Н. как раз таки - «черная кость». И совсем не из-за сюжета - Вы понимаете, но это надобно подчеркнуть для болванов. «Лолита» - ведь не просто произведение чужой литературы. Хотя и переведенная на русский самим В.Н., она - явление другого духа. Не того, что «Дар», например. И дело не только в переходе В.Н. в иную культурную среду, в другую литературу и проч. Задолго до Америки в сочинениях Сирина центр тяжести сместился настолько, что полетели все скрепы и традиция начала разрываться. Она уже трещит по швам в «Приглашении на казнь». Канон (или художественный идеал) был сокрушен и, повторяю, не одним В.Н., и не у него одного (советская литература, где добровольные «разгромы» и «разломы» порою трудно отличимы от подневольных - разговор отдельный). И отсюда - как следствие - эта самая духовная мутация. Всегдашний ужас В.Н. перед пошлостью сыграл с ним в «Лолите» злую шутку: роман от начала до конца пестрит «огнями чресел», «скипетрами страсти», «маленькими невольницами с прелестными ягодицами», унитазами, которые «обрушиваются Ниагарой» и прочими, невозможными для прежнего русского читателя вещами. В прозе Сирина темное художественным способом еще изображалось как темное, а светлое - как светлое. Это до определенной степени заботило творца Годунова-Чердынцева и Цинцинната Ц., но было уже совершенно не важно для создателя Гумберта Гумберта. Такое безразличие обусловлено не внезапной беспринципностью автора, не характером героя, а тем, что Набоков окончательно выпал из традиции, в которой стиль для писателя - не единственная ценность.
Да, конечно, к [нео]классической традиции "Лолита" решительно никакого отношения не имеет, что верно, то верно. Ну и что, собственно? По такой логике получается, что если не неоклассицизм, то ничего кроме "Жизни с идиотом" и прочих постмодернистских радостей не остается. Короче, кто не с нами, тот против нас (тм).
Но дело в том, что на классицизме, равно как и на предшествовавшем ему вполне себе плейбоевском рококо, свет клином не сошелся. Как насчет романтизма, хотя, конечно, и не американского? Кроме того, есть еще и барокко. Во всяком случае, на культурный вакуум Гумберту, в отличие от постмодернистского идиота Вовы, жаловаться не приходится.
Наконец, последнee. Конечно, ни к "Приглашению на казнь", ни к "Лолите" я особой любви не испытываю - между прочим, в основном потому, что образцами литературного стиля их назвать трудно. Но поставить молодого Булгакова в пример позднему Набокову - хотя бы и неявно - это уже, извините, слишком. Это ИМО уже явный перебор, так дело просто-напросто не пойдет!
Проза Сирина - еще в каноне, хотя он же и начинает подтачивать канон изнутри. Между прочим, наши трепетно любимые Платоновы и Бабели уже резко выпадают из канона. Пожалуй, ранний Булгаков в «Записках юного врача» - его самый верный хранитель в пору разгула всевозможных серапионовых братьев и сестер. Не хочу в кого-либо швырять персональный булыжник, но надо ведь понимать, что сегодняшние зловонные викторы ерофеевы и сорокины в близком или отдаленном прошлом были какими-то замечательными сочинителями «заложены» и подготовлены. И зеленый свет для них невольно зажег и В.Н. - в том числе. В «Лолите» В.Н. как раз таки - «черная кость». И совсем не из-за сюжета - Вы понимаете, но это надобно подчеркнуть для болванов. «Лолита» - ведь не просто произведение чужой литературы. Хотя и переведенная на русский самим В.Н., она - явление другого духа. Не того, что «Дар», например. И дело не только в переходе В.Н. в иную культурную среду, в другую литературу и проч. Задолго до Америки в сочинениях Сирина центр тяжести сместился настолько, что полетели все скрепы и традиция начала разрываться. Она уже трещит по швам в «Приглашении на казнь». Канон (или художественный идеал) был сокрушен и, повторяю, не одним В.Н., и не у него одного (советская литература, где добровольные «разгромы» и «разломы» порою трудно отличимы от подневольных - разговор отдельный). И отсюда - как следствие - эта самая духовная мутация. Всегдашний ужас В.Н. перед пошлостью сыграл с ним в «Лолите» злую шутку: роман от начала до конца пестрит «огнями чресел», «скипетрами страсти», «маленькими невольницами с прелестными ягодицами», унитазами, которые «обрушиваются Ниагарой» и прочими, невозможными для прежнего русского читателя вещами. В прозе Сирина темное художественным способом еще изображалось как темное, а светлое - как светлое. Это до определенной степени заботило творца Годунова-Чердынцева и Цинцинната Ц., но было уже совершенно не важно для создателя Гумберта Гумберта. Такое безразличие обусловлено не внезапной беспринципностью автора, не характером героя, а тем, что Набоков окончательно выпал из традиции, в которой стиль для писателя - не единственная ценность.