Один день в поисках ветеранов Вермахта и СС
Меня зовут Артем. Уже больше года прошло с того дня, 16 мая 2012, да все ни как руки не доходили написать. Наконец-то отпуск, море и ветер, дующий со скоростью 13-16 м/с, выматывая все силы за 2-3 часа нахождения в воде, оставили кучу времени для написания этого рассказа.
Расскажу про день в Германии, пройденный по маршруту Кассель - Лойцендорф - Ольниц - какая-то заправка возле Штутгарта.
Я занимаюсь тем, что опрашиваю ветеранов и давно уже хотел опросить наших противников. Любопытно же взглянуть на события того времени со стороны немцев, узнать реалии жизни немецких солдат, их отношение к войне, к России, к морозу и грязи, к победам и поражениям. Во многом этот интерес питался опытом интервью с нашими ветеранами, в которых открывалась иная история, чем та, выхолощенная, изложенная на бумаге.
Подкатом текст и 28 фотографий
Однако я совершенно не представлял как к этому подступить. Несколько лет я искал партнеров в Германии. Периодически появлялись русско-говорящие немцы, которым вроде бы эта тема была интересна, но проходило время и оказывалось, что дальше деклараций дело не шло. И вот в 2012 году я решил, что пора приниматься за дело самому, поскольку времени ждать уже нет. Начиная этот проект я понимал, что реализовать его будет не просто и первой, самой очевидной, проблемой был поиск информантов. В Интернете был найден список ветеранских организаций, составленный еще наверное в 70-х годах. Начали обзванивать и выяснилось, что во-первых все эти организации - это один человек, координатор, у которого иногда можно было узнать о его однополчанах, но в основном ответ был простой: «все умерли». Почти за год работы были обзвонены около 300 телефонов таких ветеранов-координаторов, из которых 96% оказались неправильными, 3% умерло и по полпроцента составляли те кто либо отказался от интервью по разным причинам, либо согласился.
Итак в этот день мы едем к двум согласившимся. До первого из них живущего в городе Loznits каких-то 340 километров, второй километрах в 15 от него, потом мне еще нужно попасть в Штутгарт, поскольку утром следующего дня у меня самолет в Москву. Итого около 800 километров. Нормально.
Подъем. Утренний моцион.
Надо перекинуть запись и фотки с предыдущего интервью. Вечером уже не было сил. Ради интервью я проехал 800 километров. И что получил? Маразматика, у которого погиб старший брат, и который рассказывает его истории, сдобренные почерпнутыми из книжек. Определяю его в папку под названием «Hans-гонщик» и больше к ней возвращаться не буду.
Почему так много приходится ездить? Потому что неформальные ветеранские объединения в Германии (имеется в виду ее Западная часть, поскольку в Восточной они вообще были запрещены) практически перестали существовать с 2010 года. Связанно это прежде всего с тем, что они создавались как частная инициатива. Через ветеранские организации не осуществлялось ни какой материальной или иной помощи и членство в них не давало ни каких преимуществ, в отличии от подобных объединений в бывшем СССР и России. Кроме того практически не существовало объединений ветеранских организаций, за исключением ветеранской организации горно-стрелковых частей и организации Кавалеров Рыцарского Креста. Соответственно, с уходом основной массы ветеранов, и немощью оставшихся, связи разорвались, организации закрылись. Отсутствие таких объединений как «городской» или «региональный» совет приводило к тому, что опросив информанта в Мюнхене на следующее интервью можно было уехать за 400 километров в Дрезден, чтобы потом вернуться обратно в Мюнхен, потому что информант в Дрездене дал телефон своего мюнхенского знакомого. Таким образом за те несколько недель, что я провел в Германии, я намотал на машине около 20 000 километров.
Лук.
Доброе утро Настя! Настя прежде всего помощник и главное переводчик поскольку я сам по-немецки кроме «Шпрейхен зи Дойч?» и «Нихт шиссен!» ничего сказать не могу. Мне с ней сказочно повезло, поскольку помимо того, что уровень ее языка таков, что немцы интересовались, где она учила русский, так еще с ней было легко помногу часов несколько дней к ряду находиться в машине. Но мы уже неделю в пути, вчерашний перегон и маразматик сделали свое дело - заставить себя ехать куда-то в 6 утра просто тяжело.
На крыше машины иней - заморозки.
А вот и наша машина. Дизельный «Ситроен». Туповат, но экономичен.
Настя включает Сёму - без навигатора мы никуда.
Сонный Кассель
Заправка Шелл. Нахрена я выбрал самую дорогую?
Интервью на 10.00. В принципе приехать должны в 9.32, но хорошо иметь в запасе полчаса - опаздывать тут не принято совсем.
Медведи - наше все. Без них ехать не могу - укачивает. Пачка закончилась, придется заехать на заправку, купить новую.
Утренний пейзаж.
К 10-ти часам, оставив за спиной 340 км мы на месте. Домики в деревне.
Итак первый дед. Знакомимся
Хайнц Бартл (Heinz Bartl). 1928 года рождения из Судетских немцев. Крестьянский сын.
«В октябре 1938 года Судеты были включены в Немецкую Империю. Надо сказать, что наш район был чисто немецкий. Чехами были только начальник железнодорожной станции, почты и банка (Шпаркассы). Мне в тот момент было всего 10 лет, но помню разговоры, что чехи увольняют с фабрик немцев, выдавливают их.
Что изменилось в школьной программе после присоединения Чехии к Германии?
Абсолютно ничего. Только появилась организация Гитлерюгенд.
С восьми лет мальчики шли в "пимфы", а с 14 лет принимали в Гитлерюгенд. У нас после обеда проводились собрания, мы ходили в походы, занимались спортом. Но у меня не было времени на все это - мне нужно было помогать дома по хозяйству, поскольку в 1940-м моего отца призвали в армию. Он воевал в России и Италии, попал в плен к англичанам".
Отец в коровнике
Он же в отпуске с женой и сыном. Солдатам Вермахта полагался трехнедельный отпуск раз в год.
"Дома остались я, мама и мои дедушка с бабушкой. Тем не менее в 14 лет я вступил в моторизованный Гитлерюгенд. У нас был маленький мотоцикл, с двигателем объемом 95 кубических сантиметров. Вот мы на нем катались. На школьных каникулах мы ездили в лагерь на несколько дней. Атмосфера была великолепная. Кроме того мы занимались стрелковым спортом. Мне нравилось стрелять".
Хайнц со своим школьным приятелем В форме Гитлерюгенд
Надо сказать, что войну мы в Окенау практически не замечали. Очень многие жители деревни сами себя обеспечивали питанием, и не зависели от карточной системы, введенной в 40-41 годах. Хотя нам приходилось примерно половину урожая отдавать на нужды государства, но оставшегося хватало, чтобы прокормить себя, наемных работников и продать на рынке. Только печальные новости о том, что то один, то другой солдат опять погиб за родину "смертью героя" на поле боя в России, Африке или Франции приходили в нашу деревню.
20-го февраля 1945-го года мы стали солдатами Вермахта. Через пару дней и для нас началась полноценная муштра. Нам выдали форму и карабины 98к.
18-го апреля 1945-го года рота отправилась на Восточный фронт. Во время остановки в Лобау 20-го апреля (день рождения Гитлера) каждый получил крышку от кастрюли, полную рома, в качестве подарка. На следующий день марш продолжился в направлении Гоерлица. Но этот город уже был занят Красной Армией, поэтому мы заняли позиции в лесу в направлении Херрнхута. На этом отрезке фронт стоял на месте уже два дня.
Ночью я стоял в карауле и потребовал от приближающегося человека назвать пароль или я буду стрелять. Этот человек сказал по-немецки: «Камерад, не стреляй». Он подошел по ближе и спросил: "Вы меня не знаете?" В полутемноте я увидел широкие красные полосы на брюках и ответил: "Нет, господин генерал!" Он спросил: "Сколько вам лет?" Я ответил : "16, господин генерал." Он выругался: "Какое свинство!" и ушел. Той же ночью нашу часть сняли с фронта. Как потом выяснилось, это был генерал-фельдмаршал Шоернер, командующий Восточным фронтом. Мы вернулись в Дрезден - он был разрушен до основания. Это было ужасно… Ужасно. Там был только металлолом, только разрушенные дома.
В конце апреля командир роты приказал нам выбросить оружие и постараться попасть в плен к американцам, потому что война все равно закончилась. Мы сбежали. Шли через Хемнитц и Рудные горы домой, в Чехословакию. Но 8-го мая русские уже были там. 11-го мая нас остановил патруль, офицер сказал, что wojna kaput (здесь и далее латиницей указаны произнесенные по-русски слова) и отправил нас под охраной на сборный пункт. Так я стал woennoplennyi. Первые два дня мы не получили никакой еды и нам не давали даже пить. Только на третий день я получил свой первый сухарь и воду. В остальном, со мной лично, обращались хорошо - не били и не допрашивали. В лагере Сагарн нам сбрили волосы, что было очень печально. Оттуда нас повели в Польшу. Мы располагались на большом аэродроме. Вскоре нас погрузили в вагоны и повезли на восток. Ехали неделю. 40 человек в вагоне. В качестве туалета была дыра в полу. Кормили, выдавая жестянку с супом - ложки у нас у каждого были. Нам было страшно - мы думали, что нас всех везут в Сибирь. Мы ничего не знали о Росии, кроме того, что там есть Сибирь, где очень холодно. Поезд остановился во Владимире, взошло солнце и заблестели золотые купола. Тогда мы сказали, хорошо бы, если бы мы остались здесь и не поехали в Сибирь".
Дальше четыре года плена в Владимире и возвращение на Родину… вернее в Германию - чехи выселили всех немцев из Судет, а на их место приехали чехи с Волыни, Карпат и других мест.
«Во Владимире, в городском лагере, собрали всех, кого освобождали. Нам выдали новые белые матерчатые ботинки, хотя во Владимире еще было снега по колено, и новые ватники. Получили мы и деньги. В лагере мы должны были зарабатывать в месяц, по-моему, 340 рублей, а если мы зарабатывали больше, то эти деньги зачислялось на счет. Когда нас освобождали, нам их выплатили. Рубли с собой брать было нельзя. В лагерь приехала лавка, некоторые пленные с деньгами покупали себе часы и костюмы, а я набил свой деревянный чемодан папиросами Kazbek для дедушки. В конце марта 1949-го года нас погрузили в эшелон. Почти восемь дней мы ехали в поезде из Владимира до Германии. 1-го апреля 1949-го года я был дома, в своей семье в Гросс Розенбурге».
Вид из окна его дома
Выехали от него около часа дня. До следующего интервью оставалось еще четыре часа. Слегка прикорнул в машине. Поели по дороге в китайском ресторане, вроде даже фотографировал, но фотографий найти не смог, кроме нескольких с облаками.
Поехали в Ольниц (Oelnitz). Бросили машину и пошли искать улицу Августа Бебеля 74. Улицу нашли - дома такого нету - после 20 нумерация кончается. Звоним деду. Спрашиваем где его дом, он начинает объяснять. Все вроде сходится, а дома нет. Ничего не можем понять. Потом дед спрашивает: «А в каком вы Ольнице?» Опа! Оказалось, что в этом районе есть Oelsniz\Erzgebirge и Oelsnitz\Vogtland. Мы в первом, а он во втором. Между ними 70 километров. Мы говорим, что будем через час, и он милостиво соглашается нас принять. Прыгаем в машину и через 40 минут мы на месте.
Силезец Erich Burkhardt. 1919-го года рождения. Водитель грузовика в 6-й Армии.
Начало войны вспоминает так:
«На Украине гражданское население встречало нас цветами. Однажды в воскресенье перед обедом мы приехали на площадь перед церковью в маленьком городе. Туда пришли женщины в нарядной одежде, принесли цветы и клубнику. Я так читаю, что если бы Гитлер, этот идиот, дал бы украинцам еду и оружие, мы могли бы идти домой. Украинцы сами воевали бы против русских. Позднее стало по-другому, но на Украине в 1941-ом было так, как я сказал. Про то, что делали с евреями, что творили полицейские службы, СС, Гестапо пехота не знала».
Надо сказать, что вот эта позиция «ничего не знаю, ничего не видел», мне встретилась во всех проведенных мной 60+ интервью. Такое ощущение, что все те художества, которые творили немцы как у себя дома, так и на оккупированных территориях делались инопланетянами в человеческом обличии. Доходило иногда до маразма - солдат, награжденный Железным крестом 1-ой степенью и значком за ближний бой, заявляет, что никого не убивал, ну может только ранил. Объясняется это во многом отношением к ним общества. В Германии ветераны почти официально считаются преступниками и убийцами. Жить им там очень не сладко. Это как если бы официальной позицией нашего общества стал анекдот про то, что если бы мы проиграли, то пили бы Баварское.
До 19-го ноября 1942-го года был водителем грузовика. Потом бензин кончился, машины бросили и он стал посыльным командира батальона. Доставлял сообщения в роты и в штаб полка.
«Когда вы шли вперед летом 1942-го года, вы думали, что вы сейчас победите?
Да, да! Все были убеждены, что мы выиграем войну, это было очевидно, по-другому не могло было быть!
Когда это победное настроение начало меняться, когда стало ясно, что так не будет?
У нас, в Сталинграде, это было перед Рождеством 1942-го года. 19 - 20 ноября мы были окружены, котел закрылся. Первые два дня мы над этим смеялись: «Русские нас окружили, ха-ха!» Но нам очень быстро стало ясно, что это очень серьезно. До Рождества мы все время надеялись, что южная армия, генерал Гот, нас вытащат из котла, но потом мы узнали, что они сами вынуждены были отступить. 8-го января русский самолет сбросил листовки, с призывом к генералам, офицерам и солдатам 6-й армии сдаваться, поскольку положение безнадежно. Там было написано, что в плену мы получим хорошее обращение, размещение и питание. Мы этому не поверили. Там же было написано, что если это предложение не будет принято, то 10-го января начнется битва на уничтожение. Надо сказать, что в начале января бои затихли и нас только иногда обстреливали из пушек.
И что сделал Паулюс? Он ответил, что он остается верным приказу фюрера и будет сражаться до последнего патрона. Мы замерзали и умирали от ран, лазареты были переполнены, перевязочных материалов не было. Когда кто-то погибал никто, как это ни печально, даже не поворачивался в его сторону, чтобы ему как-то помочь. Это были последние, самые печальные дни. Никто не обращал внимания ни на раненых, ни на убитых. Я видел, как ехали два наших грузовика, товарищи прицепились к ним и ехали за грузовиками на коленях. Один товарищ сорвался, и следующий грузовик его раздавил, потому что не смог затормозить на снегу. Это не было для нас тогда чем-то потрясающим - смерть стала обычным делом. То, что творилось в котле последние десять дней, с последними, кто там остался невозможно описать. Мы брали зерно в элеваторе. В нашей дивизии хотя бы были лошади, которых мы пустили на мясо. Воды не было, мы топили снег. Никаких специй не было. Мы ели пресную вареную конину с песком, потому что снег был грязный от взрывов. Когда мясо было съедено на дне котелка оставался слой песка. Это еще ничего, а моторизованные части не могли срезать ничего съедобного с танков. Они ужасно голодали, потому что у них было только то, что им официально распределяли, а этого было очень мало. На самолетах привозили хлеб, а когда аэродромы Питомник и Гумрак были ликвидированы, заняты русскими, тогда мы получали только то, что сбрасывали с самолетов. При этом две из трех этих бомб приземлялись у русских, которые очень радовались нашему продовольствию.
В какой момент в Сталинградском котле упала дисциплина?
Она не падала, мы до конца были солдатами.
21-го января нас сняли с нашей позиции и отправили в центр города. Нас было 30 человек командовал нами старший фельдфебель. Я не знаю, как я спал последние дни, я не помню, спал ли я вообще. С момента, когда нас перевели с нашей позиции в центр города, я больше ничего не знаю. Там нечего было жрать, кухни не было, спать было негде, море вшей, я не знаю, как я там был… Южнее Красной площади, там были такие длинные рвы, мы в них разводили костер и стояли и грелись возле него, но это была капля на раскаленных камнях - нам совсем не помогало спастись от холода. Последнюю ночь с 30-го на 31 января я провел на Красной площади в руинах города. Я стоял в карауле, когда посветлело, часов в шесть-семь утра, зашел один товарищ и сказал: «бросайте оружие и выходите, мы сдаемся русским». Мы вышли наружу, там стояло трое или четверо русских, мы бросили наши карабины и отстегнули сумки с патронами. Мы не пытались сопротивляться. Так мы оказались в плену. Русские на Красной площади, собрали 400 или 500 пленных.
Первое, что спросили русские солдаты было "Uri est'? Uri est'?" (Uhr - часы) У меня были карманные часы, и русский солдат дал мне за них буханку немецкого солдатского черного хлеба. Целую буханку, которую я не видел уже несколько недель! А я ему, с моим юношеским легкомыслием, сказал, что часы стоят дороже. Тогда он запрыгнул в немецкий грузовик, выпрыгнул, и дал мне еще кусок сала. Потом нас построили, ко мне подошел монгольский солдат, и отнял у меня хлеб и сало. Нас предупредили, что тот, кто выйдет из строя, будет немедленно застрелен. И тут, в десяти метрах от меня, я увидел того русского солдата, который дал мне хлеб и сало. Я вышел из строя и бросился к нему. Конвой закричал: "nazad, nazad" и мне пришлось вернуться в строй. Этот русский подошел ко мне, и я ему объяснил, что этот монгольский вор забрал у меня хлеб и сало. Он пошел к этому монголу, забрал у него хлеб и сало, дал ему затрещину, и принес продукты мне обратно. Это ли не встреча с Человеком?! На марше в Бекетовку мы разделили этот хлеб и сало с товарищами.
Как вы восприняли плен: как поражение или как облегчение, как конец войны?
Смотрите, я ни разу не видел, чтобы кто-то сдался в плен добровольно, перебежал. Каждый боялся плена больше, чем погибнуть в котле. На Дону нам пришлось оставить обер-лейтенанта командира 13-й роты, раненого в бедро. Он не мог двигаться и достался русским. Через пару часов мы контратаковали, и отбили его труп у русских. Он принял лютую смерть. То что с ним сделали русские ужаснуло. Я его знал лично поэтому на меня это произвело особенно сильное впечатление. Плен нас ужасал. И, как потом выяснилось, справедливо. Первые полгода плена были адом, который был хуже, чем в котле. Тогда умерли очень многие из 100 тысяч сталинградских пленных. 31-го января, в первый день плена, мы прошли из южного Сталинграда в Бекетовку. Там собрали около 30 тысяч пленных. Там нас погрузили в товарные вагоны, по сто человек в вагон. На правой стороне вагона были нары, на 50 человек, в центре вагона была дыра вместо туалета, слева тоже были нары. Нас везли 23 дня, с 9-го февраля до 2-го апреля. Из вагона нас вышло шестеро. Остальные умерли. Некоторые вагоны вымерли полностью, в некоторых осталось по десять-двадцать человек. Что было причиной смерти? Мы не голодали - у нас не было воды. Все умерли от жажды. Это было запланированное уничтожение немецких военнопленных. Начальником нашего транспорта был еврей, чего от него было ждать? Это было самое ужасное, что я пережил в жизни. Каждые несколько дней мы останавливались. Двери вагона открывались, и те, кто были еще живы, должны были выбрасывать трупы наружу. Обычно было 10-15 мертвых. Когда я выбрасывал из вагона последнего мертвого, он уже разложился, у него оторвалась рука. Что помогло мне выжить? Спросите меня что-нибудь полегче. Я этого не знаю…
Как-то в Орске нас повезли в banja, в открытом грузовике на 30-градусном морозе. У меня были старые ботинки, а вместо носков намотаны носовые платки. У бани сидели три русские матушки, одна из них прошла мимо меня и что-то уронила. Это были немецкие солдатские носки, постиранные и заштопанные. Вы понимаете, что она для меня сделала? Это была вторая, после того солдата, что дал мне хлеб и сало, встреча с Человеком.
В 1945-м году я по здоровью был в третьей рабочей группе и работал на кухне хлеборезом. А тут пришел приказ, чтобы третья рабочая группа прошла медицинскую комиссию. Я прошел комиссию, и меня определили в транспорт. Никто не знал, что это за транспорт и куда он идет, думали, что в какой-то новый лагерь. Мой начальник кухни, немец, тоже «сталинградец», сказал, что он меня никуда не отпустит, пошел во врачебную комиссию, и начал настаивать, чтобы меня оставили. Русский врач, женщина, на него наорала, сказала ему: "пошел вон отсюда", и я уехал на этом транспорте. Потом оказалось, что это транспорт домой. Если бы я тогда не уехал, то на кухне я бы подкормился, и остался бы в плену еще несколько лет. Это была моя третья встреча с Человеком. Эти три человеческие встречи я никогда не забуду, даже если проживу еще сто лет.
Война это самое важное событие в вашей жизни?
Да, такое не каждый день случается. Когда меня призвали, мне еще не было 20 лет. Когда я вернулся домой, мне было 27 лет. Я весил 44 килограмма - у меня была дистрофия. Я был больной и истощенный человек, я не мог накачать колесо велосипеда, такой я был слабый! Где моя молодость?! Лучшие годы моей жизни, с 18-ти до 27-и лет?! Не бывает справедливых войн! Каждая война это преступление! Каждая!»
Он вышел нас провожать
И мы поехали в Штутгарт. Я обычно не засыпаю за рулем, а просто вырубаюсь - мне начинает казаться, что дорога идет левее, что справа на обочине стоят дома, от которых нужно отвернуть и прочие глюки. Скорость падает с обычных 150 до 120, а то и 100 километров в час. В какой-то момент я понял, что все - надо остановиться и поспать, хотя бы час иначе не доеду. Заехали на заправку
И в отстойнике я вырубился.
Проект в общем и целом завершен, одна книга вышла, вторая выйдет в следующем году. На сайте будут постепенно публиковаться проведенные интервью (эти два опубликованы). Несколько немецких мемуаров будут переведены на русский. Подводя итог что можно сказать. Неожиданным оказался и тот факт, что в Германии, в отличии от стран бывшего СССР практически нет того отличия между письменной и устной речью, которое выражается в строчке: «одни слова для кухонь, другие для улиц». В интервью так же практически отсутствовали боевые эпизоды. В Германии не принято интересоваться историей Вермахта и СС в отрыве от совершенных ими преступлений, концлагерей или плена. Практически все, что мы знаем о немецкой армии, мы знаем благодаря популяризаторской деятельности англосаксов. Не случайно Гитлер считал их близким «расе и традиции» народом. Война, развязанная преступным руководством, отняла у этих людей лучшее время жизни - молодость. Более того по ее итогам выяснилось, что они воевали не за тех, а их идеалы были ложными. Оставшуюся, большую часть жизни, им приходилось оправдываться перед собой, победителями и собственным государством, за свое участие в этой войне. Все это разумеется выразилось в создании собственной версии событий и своей роли в них, которую разумный читатель примет во внимание, но не будет судить.
Расскажу про день в Германии, пройденный по маршруту Кассель - Лойцендорф - Ольниц - какая-то заправка возле Штутгарта.
Я занимаюсь тем, что опрашиваю ветеранов и давно уже хотел опросить наших противников. Любопытно же взглянуть на события того времени со стороны немцев, узнать реалии жизни немецких солдат, их отношение к войне, к России, к морозу и грязи, к победам и поражениям. Во многом этот интерес питался опытом интервью с нашими ветеранами, в которых открывалась иная история, чем та, выхолощенная, изложенная на бумаге.
Подкатом текст и 28 фотографий
Однако я совершенно не представлял как к этому подступить. Несколько лет я искал партнеров в Германии. Периодически появлялись русско-говорящие немцы, которым вроде бы эта тема была интересна, но проходило время и оказывалось, что дальше деклараций дело не шло. И вот в 2012 году я решил, что пора приниматься за дело самому, поскольку времени ждать уже нет. Начиная этот проект я понимал, что реализовать его будет не просто и первой, самой очевидной, проблемой был поиск информантов. В Интернете был найден список ветеранских организаций, составленный еще наверное в 70-х годах. Начали обзванивать и выяснилось, что во-первых все эти организации - это один человек, координатор, у которого иногда можно было узнать о его однополчанах, но в основном ответ был простой: «все умерли». Почти за год работы были обзвонены около 300 телефонов таких ветеранов-координаторов, из которых 96% оказались неправильными, 3% умерло и по полпроцента составляли те кто либо отказался от интервью по разным причинам, либо согласился.
Итак в этот день мы едем к двум согласившимся. До первого из них живущего в городе Loznits каких-то 340 километров, второй километрах в 15 от него, потом мне еще нужно попасть в Штутгарт, поскольку утром следующего дня у меня самолет в Москву. Итого около 800 километров. Нормально.
Подъем. Утренний моцион.
Надо перекинуть запись и фотки с предыдущего интервью. Вечером уже не было сил. Ради интервью я проехал 800 километров. И что получил? Маразматика, у которого погиб старший брат, и который рассказывает его истории, сдобренные почерпнутыми из книжек. Определяю его в папку под названием «Hans-гонщик» и больше к ней возвращаться не буду.
Почему так много приходится ездить? Потому что неформальные ветеранские объединения в Германии (имеется в виду ее Западная часть, поскольку в Восточной они вообще были запрещены) практически перестали существовать с 2010 года. Связанно это прежде всего с тем, что они создавались как частная инициатива. Через ветеранские организации не осуществлялось ни какой материальной или иной помощи и членство в них не давало ни каких преимуществ, в отличии от подобных объединений в бывшем СССР и России. Кроме того практически не существовало объединений ветеранских организаций, за исключением ветеранской организации горно-стрелковых частей и организации Кавалеров Рыцарского Креста. Соответственно, с уходом основной массы ветеранов, и немощью оставшихся, связи разорвались, организации закрылись. Отсутствие таких объединений как «городской» или «региональный» совет приводило к тому, что опросив информанта в Мюнхене на следующее интервью можно было уехать за 400 километров в Дрезден, чтобы потом вернуться обратно в Мюнхен, потому что информант в Дрездене дал телефон своего мюнхенского знакомого. Таким образом за те несколько недель, что я провел в Германии, я намотал на машине около 20 000 километров.
Лук.
Доброе утро Настя! Настя прежде всего помощник и главное переводчик поскольку я сам по-немецки кроме «Шпрейхен зи Дойч?» и «Нихт шиссен!» ничего сказать не могу. Мне с ней сказочно повезло, поскольку помимо того, что уровень ее языка таков, что немцы интересовались, где она учила русский, так еще с ней было легко помногу часов несколько дней к ряду находиться в машине. Но мы уже неделю в пути, вчерашний перегон и маразматик сделали свое дело - заставить себя ехать куда-то в 6 утра просто тяжело.
На крыше машины иней - заморозки.
А вот и наша машина. Дизельный «Ситроен». Туповат, но экономичен.
Настя включает Сёму - без навигатора мы никуда.
Сонный Кассель
Заправка Шелл. Нахрена я выбрал самую дорогую?
Интервью на 10.00. В принципе приехать должны в 9.32, но хорошо иметь в запасе полчаса - опаздывать тут не принято совсем.
Медведи - наше все. Без них ехать не могу - укачивает. Пачка закончилась, придется заехать на заправку, купить новую.
Утренний пейзаж.
К 10-ти часам, оставив за спиной 340 км мы на месте. Домики в деревне.
Итак первый дед. Знакомимся
Хайнц Бартл (Heinz Bartl). 1928 года рождения из Судетских немцев. Крестьянский сын.
«В октябре 1938 года Судеты были включены в Немецкую Империю. Надо сказать, что наш район был чисто немецкий. Чехами были только начальник железнодорожной станции, почты и банка (Шпаркассы). Мне в тот момент было всего 10 лет, но помню разговоры, что чехи увольняют с фабрик немцев, выдавливают их.
Что изменилось в школьной программе после присоединения Чехии к Германии?
Абсолютно ничего. Только появилась организация Гитлерюгенд.
С восьми лет мальчики шли в "пимфы", а с 14 лет принимали в Гитлерюгенд. У нас после обеда проводились собрания, мы ходили в походы, занимались спортом. Но у меня не было времени на все это - мне нужно было помогать дома по хозяйству, поскольку в 1940-м моего отца призвали в армию. Он воевал в России и Италии, попал в плен к англичанам".
Отец в коровнике
Он же в отпуске с женой и сыном. Солдатам Вермахта полагался трехнедельный отпуск раз в год.
"Дома остались я, мама и мои дедушка с бабушкой. Тем не менее в 14 лет я вступил в моторизованный Гитлерюгенд. У нас был маленький мотоцикл, с двигателем объемом 95 кубических сантиметров. Вот мы на нем катались. На школьных каникулах мы ездили в лагерь на несколько дней. Атмосфера была великолепная. Кроме того мы занимались стрелковым спортом. Мне нравилось стрелять".
Хайнц со своим школьным приятелем В форме Гитлерюгенд
Надо сказать, что войну мы в Окенау практически не замечали. Очень многие жители деревни сами себя обеспечивали питанием, и не зависели от карточной системы, введенной в 40-41 годах. Хотя нам приходилось примерно половину урожая отдавать на нужды государства, но оставшегося хватало, чтобы прокормить себя, наемных работников и продать на рынке. Только печальные новости о том, что то один, то другой солдат опять погиб за родину "смертью героя" на поле боя в России, Африке или Франции приходили в нашу деревню.
20-го февраля 1945-го года мы стали солдатами Вермахта. Через пару дней и для нас началась полноценная муштра. Нам выдали форму и карабины 98к.
18-го апреля 1945-го года рота отправилась на Восточный фронт. Во время остановки в Лобау 20-го апреля (день рождения Гитлера) каждый получил крышку от кастрюли, полную рома, в качестве подарка. На следующий день марш продолжился в направлении Гоерлица. Но этот город уже был занят Красной Армией, поэтому мы заняли позиции в лесу в направлении Херрнхута. На этом отрезке фронт стоял на месте уже два дня.
Ночью я стоял в карауле и потребовал от приближающегося человека назвать пароль или я буду стрелять. Этот человек сказал по-немецки: «Камерад, не стреляй». Он подошел по ближе и спросил: "Вы меня не знаете?" В полутемноте я увидел широкие красные полосы на брюках и ответил: "Нет, господин генерал!" Он спросил: "Сколько вам лет?" Я ответил : "16, господин генерал." Он выругался: "Какое свинство!" и ушел. Той же ночью нашу часть сняли с фронта. Как потом выяснилось, это был генерал-фельдмаршал Шоернер, командующий Восточным фронтом. Мы вернулись в Дрезден - он был разрушен до основания. Это было ужасно… Ужасно. Там был только металлолом, только разрушенные дома.
В конце апреля командир роты приказал нам выбросить оружие и постараться попасть в плен к американцам, потому что война все равно закончилась. Мы сбежали. Шли через Хемнитц и Рудные горы домой, в Чехословакию. Но 8-го мая русские уже были там. 11-го мая нас остановил патруль, офицер сказал, что wojna kaput (здесь и далее латиницей указаны произнесенные по-русски слова) и отправил нас под охраной на сборный пункт. Так я стал woennoplennyi. Первые два дня мы не получили никакой еды и нам не давали даже пить. Только на третий день я получил свой первый сухарь и воду. В остальном, со мной лично, обращались хорошо - не били и не допрашивали. В лагере Сагарн нам сбрили волосы, что было очень печально. Оттуда нас повели в Польшу. Мы располагались на большом аэродроме. Вскоре нас погрузили в вагоны и повезли на восток. Ехали неделю. 40 человек в вагоне. В качестве туалета была дыра в полу. Кормили, выдавая жестянку с супом - ложки у нас у каждого были. Нам было страшно - мы думали, что нас всех везут в Сибирь. Мы ничего не знали о Росии, кроме того, что там есть Сибирь, где очень холодно. Поезд остановился во Владимире, взошло солнце и заблестели золотые купола. Тогда мы сказали, хорошо бы, если бы мы остались здесь и не поехали в Сибирь".
Дальше четыре года плена в Владимире и возвращение на Родину… вернее в Германию - чехи выселили всех немцев из Судет, а на их место приехали чехи с Волыни, Карпат и других мест.
«Во Владимире, в городском лагере, собрали всех, кого освобождали. Нам выдали новые белые матерчатые ботинки, хотя во Владимире еще было снега по колено, и новые ватники. Получили мы и деньги. В лагере мы должны были зарабатывать в месяц, по-моему, 340 рублей, а если мы зарабатывали больше, то эти деньги зачислялось на счет. Когда нас освобождали, нам их выплатили. Рубли с собой брать было нельзя. В лагерь приехала лавка, некоторые пленные с деньгами покупали себе часы и костюмы, а я набил свой деревянный чемодан папиросами Kazbek для дедушки. В конце марта 1949-го года нас погрузили в эшелон. Почти восемь дней мы ехали в поезде из Владимира до Германии. 1-го апреля 1949-го года я был дома, в своей семье в Гросс Розенбурге».
Вид из окна его дома
Выехали от него около часа дня. До следующего интервью оставалось еще четыре часа. Слегка прикорнул в машине. Поели по дороге в китайском ресторане, вроде даже фотографировал, но фотографий найти не смог, кроме нескольких с облаками.
Поехали в Ольниц (Oelnitz). Бросили машину и пошли искать улицу Августа Бебеля 74. Улицу нашли - дома такого нету - после 20 нумерация кончается. Звоним деду. Спрашиваем где его дом, он начинает объяснять. Все вроде сходится, а дома нет. Ничего не можем понять. Потом дед спрашивает: «А в каком вы Ольнице?» Опа! Оказалось, что в этом районе есть Oelsniz\Erzgebirge и Oelsnitz\Vogtland. Мы в первом, а он во втором. Между ними 70 километров. Мы говорим, что будем через час, и он милостиво соглашается нас принять. Прыгаем в машину и через 40 минут мы на месте.
Силезец Erich Burkhardt. 1919-го года рождения. Водитель грузовика в 6-й Армии.
Начало войны вспоминает так:
«На Украине гражданское население встречало нас цветами. Однажды в воскресенье перед обедом мы приехали на площадь перед церковью в маленьком городе. Туда пришли женщины в нарядной одежде, принесли цветы и клубнику. Я так читаю, что если бы Гитлер, этот идиот, дал бы украинцам еду и оружие, мы могли бы идти домой. Украинцы сами воевали бы против русских. Позднее стало по-другому, но на Украине в 1941-ом было так, как я сказал. Про то, что делали с евреями, что творили полицейские службы, СС, Гестапо пехота не знала».
Надо сказать, что вот эта позиция «ничего не знаю, ничего не видел», мне встретилась во всех проведенных мной 60+ интервью. Такое ощущение, что все те художества, которые творили немцы как у себя дома, так и на оккупированных территориях делались инопланетянами в человеческом обличии. Доходило иногда до маразма - солдат, награжденный Железным крестом 1-ой степенью и значком за ближний бой, заявляет, что никого не убивал, ну может только ранил. Объясняется это во многом отношением к ним общества. В Германии ветераны почти официально считаются преступниками и убийцами. Жить им там очень не сладко. Это как если бы официальной позицией нашего общества стал анекдот про то, что если бы мы проиграли, то пили бы Баварское.
До 19-го ноября 1942-го года был водителем грузовика. Потом бензин кончился, машины бросили и он стал посыльным командира батальона. Доставлял сообщения в роты и в штаб полка.
«Когда вы шли вперед летом 1942-го года, вы думали, что вы сейчас победите?
Да, да! Все были убеждены, что мы выиграем войну, это было очевидно, по-другому не могло было быть!
Когда это победное настроение начало меняться, когда стало ясно, что так не будет?
У нас, в Сталинграде, это было перед Рождеством 1942-го года. 19 - 20 ноября мы были окружены, котел закрылся. Первые два дня мы над этим смеялись: «Русские нас окружили, ха-ха!» Но нам очень быстро стало ясно, что это очень серьезно. До Рождества мы все время надеялись, что южная армия, генерал Гот, нас вытащат из котла, но потом мы узнали, что они сами вынуждены были отступить. 8-го января русский самолет сбросил листовки, с призывом к генералам, офицерам и солдатам 6-й армии сдаваться, поскольку положение безнадежно. Там было написано, что в плену мы получим хорошее обращение, размещение и питание. Мы этому не поверили. Там же было написано, что если это предложение не будет принято, то 10-го января начнется битва на уничтожение. Надо сказать, что в начале января бои затихли и нас только иногда обстреливали из пушек.
И что сделал Паулюс? Он ответил, что он остается верным приказу фюрера и будет сражаться до последнего патрона. Мы замерзали и умирали от ран, лазареты были переполнены, перевязочных материалов не было. Когда кто-то погибал никто, как это ни печально, даже не поворачивался в его сторону, чтобы ему как-то помочь. Это были последние, самые печальные дни. Никто не обращал внимания ни на раненых, ни на убитых. Я видел, как ехали два наших грузовика, товарищи прицепились к ним и ехали за грузовиками на коленях. Один товарищ сорвался, и следующий грузовик его раздавил, потому что не смог затормозить на снегу. Это не было для нас тогда чем-то потрясающим - смерть стала обычным делом. То, что творилось в котле последние десять дней, с последними, кто там остался невозможно описать. Мы брали зерно в элеваторе. В нашей дивизии хотя бы были лошади, которых мы пустили на мясо. Воды не было, мы топили снег. Никаких специй не было. Мы ели пресную вареную конину с песком, потому что снег был грязный от взрывов. Когда мясо было съедено на дне котелка оставался слой песка. Это еще ничего, а моторизованные части не могли срезать ничего съедобного с танков. Они ужасно голодали, потому что у них было только то, что им официально распределяли, а этого было очень мало. На самолетах привозили хлеб, а когда аэродромы Питомник и Гумрак были ликвидированы, заняты русскими, тогда мы получали только то, что сбрасывали с самолетов. При этом две из трех этих бомб приземлялись у русских, которые очень радовались нашему продовольствию.
В какой момент в Сталинградском котле упала дисциплина?
Она не падала, мы до конца были солдатами.
21-го января нас сняли с нашей позиции и отправили в центр города. Нас было 30 человек командовал нами старший фельдфебель. Я не знаю, как я спал последние дни, я не помню, спал ли я вообще. С момента, когда нас перевели с нашей позиции в центр города, я больше ничего не знаю. Там нечего было жрать, кухни не было, спать было негде, море вшей, я не знаю, как я там был… Южнее Красной площади, там были такие длинные рвы, мы в них разводили костер и стояли и грелись возле него, но это была капля на раскаленных камнях - нам совсем не помогало спастись от холода. Последнюю ночь с 30-го на 31 января я провел на Красной площади в руинах города. Я стоял в карауле, когда посветлело, часов в шесть-семь утра, зашел один товарищ и сказал: «бросайте оружие и выходите, мы сдаемся русским». Мы вышли наружу, там стояло трое или четверо русских, мы бросили наши карабины и отстегнули сумки с патронами. Мы не пытались сопротивляться. Так мы оказались в плену. Русские на Красной площади, собрали 400 или 500 пленных.
Первое, что спросили русские солдаты было "Uri est'? Uri est'?" (Uhr - часы) У меня были карманные часы, и русский солдат дал мне за них буханку немецкого солдатского черного хлеба. Целую буханку, которую я не видел уже несколько недель! А я ему, с моим юношеским легкомыслием, сказал, что часы стоят дороже. Тогда он запрыгнул в немецкий грузовик, выпрыгнул, и дал мне еще кусок сала. Потом нас построили, ко мне подошел монгольский солдат, и отнял у меня хлеб и сало. Нас предупредили, что тот, кто выйдет из строя, будет немедленно застрелен. И тут, в десяти метрах от меня, я увидел того русского солдата, который дал мне хлеб и сало. Я вышел из строя и бросился к нему. Конвой закричал: "nazad, nazad" и мне пришлось вернуться в строй. Этот русский подошел ко мне, и я ему объяснил, что этот монгольский вор забрал у меня хлеб и сало. Он пошел к этому монголу, забрал у него хлеб и сало, дал ему затрещину, и принес продукты мне обратно. Это ли не встреча с Человеком?! На марше в Бекетовку мы разделили этот хлеб и сало с товарищами.
Как вы восприняли плен: как поражение или как облегчение, как конец войны?
Смотрите, я ни разу не видел, чтобы кто-то сдался в плен добровольно, перебежал. Каждый боялся плена больше, чем погибнуть в котле. На Дону нам пришлось оставить обер-лейтенанта командира 13-й роты, раненого в бедро. Он не мог двигаться и достался русским. Через пару часов мы контратаковали, и отбили его труп у русских. Он принял лютую смерть. То что с ним сделали русские ужаснуло. Я его знал лично поэтому на меня это произвело особенно сильное впечатление. Плен нас ужасал. И, как потом выяснилось, справедливо. Первые полгода плена были адом, который был хуже, чем в котле. Тогда умерли очень многие из 100 тысяч сталинградских пленных. 31-го января, в первый день плена, мы прошли из южного Сталинграда в Бекетовку. Там собрали около 30 тысяч пленных. Там нас погрузили в товарные вагоны, по сто человек в вагон. На правой стороне вагона были нары, на 50 человек, в центре вагона была дыра вместо туалета, слева тоже были нары. Нас везли 23 дня, с 9-го февраля до 2-го апреля. Из вагона нас вышло шестеро. Остальные умерли. Некоторые вагоны вымерли полностью, в некоторых осталось по десять-двадцать человек. Что было причиной смерти? Мы не голодали - у нас не было воды. Все умерли от жажды. Это было запланированное уничтожение немецких военнопленных. Начальником нашего транспорта был еврей, чего от него было ждать? Это было самое ужасное, что я пережил в жизни. Каждые несколько дней мы останавливались. Двери вагона открывались, и те, кто были еще живы, должны были выбрасывать трупы наружу. Обычно было 10-15 мертвых. Когда я выбрасывал из вагона последнего мертвого, он уже разложился, у него оторвалась рука. Что помогло мне выжить? Спросите меня что-нибудь полегче. Я этого не знаю…
Как-то в Орске нас повезли в banja, в открытом грузовике на 30-градусном морозе. У меня были старые ботинки, а вместо носков намотаны носовые платки. У бани сидели три русские матушки, одна из них прошла мимо меня и что-то уронила. Это были немецкие солдатские носки, постиранные и заштопанные. Вы понимаете, что она для меня сделала? Это была вторая, после того солдата, что дал мне хлеб и сало, встреча с Человеком.
В 1945-м году я по здоровью был в третьей рабочей группе и работал на кухне хлеборезом. А тут пришел приказ, чтобы третья рабочая группа прошла медицинскую комиссию. Я прошел комиссию, и меня определили в транспорт. Никто не знал, что это за транспорт и куда он идет, думали, что в какой-то новый лагерь. Мой начальник кухни, немец, тоже «сталинградец», сказал, что он меня никуда не отпустит, пошел во врачебную комиссию, и начал настаивать, чтобы меня оставили. Русский врач, женщина, на него наорала, сказала ему: "пошел вон отсюда", и я уехал на этом транспорте. Потом оказалось, что это транспорт домой. Если бы я тогда не уехал, то на кухне я бы подкормился, и остался бы в плену еще несколько лет. Это была моя третья встреча с Человеком. Эти три человеческие встречи я никогда не забуду, даже если проживу еще сто лет.
Война это самое важное событие в вашей жизни?
Да, такое не каждый день случается. Когда меня призвали, мне еще не было 20 лет. Когда я вернулся домой, мне было 27 лет. Я весил 44 килограмма - у меня была дистрофия. Я был больной и истощенный человек, я не мог накачать колесо велосипеда, такой я был слабый! Где моя молодость?! Лучшие годы моей жизни, с 18-ти до 27-и лет?! Не бывает справедливых войн! Каждая война это преступление! Каждая!»
Он вышел нас провожать
И мы поехали в Штутгарт. Я обычно не засыпаю за рулем, а просто вырубаюсь - мне начинает казаться, что дорога идет левее, что справа на обочине стоят дома, от которых нужно отвернуть и прочие глюки. Скорость падает с обычных 150 до 120, а то и 100 километров в час. В какой-то момент я понял, что все - надо остановиться и поспать, хотя бы час иначе не доеду. Заехали на заправку
И в отстойнике я вырубился.
Проект в общем и целом завершен, одна книга вышла, вторая выйдет в следующем году. На сайте будут постепенно публиковаться проведенные интервью (эти два опубликованы). Несколько немецких мемуаров будут переведены на русский. Подводя итог что можно сказать. Неожиданным оказался и тот факт, что в Германии, в отличии от стран бывшего СССР практически нет того отличия между письменной и устной речью, которое выражается в строчке: «одни слова для кухонь, другие для улиц». В интервью так же практически отсутствовали боевые эпизоды. В Германии не принято интересоваться историей Вермахта и СС в отрыве от совершенных ими преступлений, концлагерей или плена. Практически все, что мы знаем о немецкой армии, мы знаем благодаря популяризаторской деятельности англосаксов. Не случайно Гитлер считал их близким «расе и традиции» народом. Война, развязанная преступным руководством, отняла у этих людей лучшее время жизни - молодость. Более того по ее итогам выяснилось, что они воевали не за тех, а их идеалы были ложными. Оставшуюся, большую часть жизни, им приходилось оправдываться перед собой, победителями и собственным государством, за свое участие в этой войне. Все это разумеется выразилось в создании собственной версии событий и своей роли в них, которую разумный читатель примет во внимание, но не будет судить.