Peter Mayle - French Lessons - Часть 3
.
Красное вино, Côte de Beaune от Jadot, было тщательно исследовано, понюхано, покручено по нёбу - «допрос бутылки», как называет это Режис - и определено как превосходное. А потом мы увидели, как наш цыплёнок шествует к столу, тарелки высоко в руках у официантки, прикрытые от воздействия стихий большими серебряными полусферами, которые она сняла с двойным блеском.
“Voila, messieurs - poulet de Bresse à la crème.” Она смотрела с улыбкой на Режиса, который склонился над тарелкой и мелкими призывными подрагиваниями ладони подгонял поднимающийся от цыплёнка пар к лицу. Несколько мгновений он держал нос книзу, глубоко вдыхая, затем два или три раза кивнул, прежде чем поднять глаза на девушку.
«Скажите мне, мадмуазель, если не возражаете, несколько слов по поводу рецепта». Он покачал указательным пальцем перед официанткой. «Никаких секретов от шеф-повара, естественно, просто главные ингредиенты». Что она и сделала, под эпизодически промурлыканные «О, да» или «Конечно» со стороны Режиса.
Сначала на сковороду отправляется изрядный кусок сливочного масла, за ним куриные грудки и окорочка, большая луковица, нарезанная четвертинками, дюжина или около того champignons de Paris - этих маленьких плотно прикрытых грибов белого цвета - пара зубков чеснока en chemise, раздавленных, но не очищенных, и bouquet garni из трав. Когда цыплёнок приобретает тёмно-золотистый цвет, в сковороду выливается большой стакан белого вина и уваривается наполовину, прежде чем добавляется пол-литра жирных сливок. Птица готовится 30 минут, соус процеживается через волосяное сито, блюдо приправляется по вкусу и вот оно готово.
Официантка вернулась на кухню, представив всю затею не сложнее бутерброда.
Это был триумф цыплёнка, согласились мы оба. Как и лягушачьи лапки, он был сочным и нежным, почти тающим, с более выраженным вкусом, мясо чуть не той же консистенции, как сливки, в которых оно готовилось. Мы ели в старомодном, до-Макдональдсовском темпе - медленно, смакуя каждый кусочек, и в почти полной тишине. Сказать было нечего, кроме как «Господи, благослови шеф-повара».
Когда вернулась официантка, она обнаружила две чрезвычайно чистые тарелки. «Так вам понравилась le poulet?» Ещё как понравилась. Елейная во рту - единственный термин для описания. Мы попросили её передать наши поздравления поставщику птицы, шеф-повару, и, при нашем благодарственном настроении изрядно приподнятом бургундским, всем остальным, кто принимал участие.
«А как по сравнению с лягушачьими лапками?» - спросила она.
Режис откинулся в кресле, постукивая подушечками пальцев друг о друга, пока он раздумывал над походящим ответом. «Я бы так выразился», - сказал он, - «это как разница между очень хорошим вином и одной из великих марок».
Официантка наклонила голову и пожала плечами. «Цыплёнок, в конце концов, имеет appellation controlée. Тогда как лягушка, какой бы достойной не была, всё же не более, чем лягушка». Она убрала тарелки и предложила немного местного сыра, Bleu de Bresse, чтобы было с чем допить остатки вина.
Сыр, с резким запахом и достаточно кремовый, чтобы обволочь нёбо и польстить вину, усадил Режиса на одного из любимых коньков в его конюшне: важность потреблять еду в правильное время года и в правильном месте. Клубника на Рождество, дикий кабан в июне и все прочие экзотические удовольствия, доступные круглый год благодаря современным методам презервации, были им отметены со взмахом бокала. Это подходит для супермаркетов, сказал он. Но действительно утончённый гурман (несомненно, француз) ест только сезонные продукты. А если ему повезёт, как нам тем вечером, он ест местные деликатесы по месту, там, где их производят.
Это имеет несомненный смысл, сказал я, при условии, что у нашего учёного гурмана неограниченное время и возможности следовать за своим аппетитом по всей стране. Стоило мне это сказать, как я понял, что поторопился. Режис наклонился вперёд, его глаза сверкали в свете свечей. «Вот оно!», - сказал он. «Вот что мы должны устроить дальше - гастрономический Tour de France. Представь себе, эти маленькие уголки, где производят лучшую в мире еду, и мы могли бы оказаться там в moment juste для спаржи, весеннего ягнёнка, устриц…» Его лицо приобрело мечтательное, устремлённое вдаль выражение, как у человека, воображающего предстоящее путешествие в рай, и только предложенный стаканчик кальвадоса вернул его на землю. Полчаса спустя он всё ещё бормотал о язычках жаворонков и трюфелях, пока мы пешком возвращались в нашу гостиницу в холодной декабрьской ночи.
Следующий день был моментом истины для самой благородной птицы во Франции. Режис и я были в Экспопарке к открытию дверей, и нас забросила внутрь первая волна энтузиастов. Два огромных помещения были отведены экспозиции, и быстрое обследование показало, что первое было предназначено для живых, а второе - для мёртвых. Привлечённые кудахтаньем, мы для начала отправились в зал живых. По центру располагались маленькие огороженные садики, украшенные камнями, растительностью и изумрудной искусственной травой; снаружи по периметру ангара расположились прилавки с закусками и напитками для нуждающихся в подкреплении.
Режис потёр руки при виде десятков тростниковых столов, уставленных копчёной ветчиной, колбасами, сырами, домашним деревенским хлебом, паштетами и изобилием вин от Шампани с севера до Шатонёф с юга, жёлтые вина из Юры по соседству с Божоле и более плотными бургундскими. Жадный и беспринципный человек, как он заметил с горечью, мог бы наесться и напиться в своё удовольствие, не затратив ни сантима, просто воспользовавшись предлагаемыми бесплатными образцами.
Я оттащил его от раздувшейся колбасы размером с бицепс штангиста дальше к обогреваемому помещению, специально оборудованному для цыплят. Явно возбуждённые своим первым появлением на публике, они мельтешили и кудахтали громче, чем утренние громыхания репродукторов. Ряд табличек, воткнутых в фальшивую траву, информировали нас о том, что эти цыплята могут ждать от жизни. После пяти недель poussinières («цыплятников») с центральным отоплением, их выпустят на волю, при этом на каждого цыплёнка будет приходиться не менее 10 кв.м. луга, где они и проведут от 9 до 23 недель, питаясь природным рационом (червяки, насекомые, маленькие моллюски), усиленным кукурузой, пшеницей и молоком. За этими месяцами на травке последует период откорма, во время которого в просторных деревянных клетках им будут подаваться два полноценных обеда в день. Очевидно, в этом и состоял секрет елейной плоти.
Мы смогли ознакомиться с результатами этого привилегированного взращивания в соседнем помещении. Трудно представить такой объект, как гламурная курица, если таковых никогда не видал, но эти подходили лучше некуда: белое и без единого пятнышка, как свежевыпавший снег, оперение, яркие красные гребешки, блестящие глаза-бусины, и эти аристократические синие ноги. Вышагивали они степенно и с намерением; они делали паузы между шагами, держа одну ногу в воздухе, как будто бы шли по тонкому льду на цыпочках. У каждой птицы на левой лодыжке было алюминиевое кольцо с именем и адресом куровода. У бресской курицы нет никаких шансов перейти дорогу и обрести анонимность.
Я услышал звуки чего-то, напоминавшего собачью драку, последовал на шум и увидал, что на выставке были не одни куры. Пол-дюжины индюков, великолепных птиц в чёрном оперении, добрых три фута ростом, жаловались - возможно, на чересчур быстро подступающее Рождество - с негодованием тряся брылами каждый раз, когда подавали голос. Им не хватало разве что жемчужного ожерелья на шее, и они бы сошли за вдовствующую герцогиню, оплакивающую угасание приличий в Палате Лордов. Они издавали странный лай, совсем не то успокаивающее булькотание, как я ожидал; больше похоже на перебранку терьеров.
Режис исчез, и я пошёл разыскивать его среди толпы. Там были фермеры и птичники, сыровары и виноделы, некоторые в костюмах и галстуках, с непривычной формальностью неся этот наряд на телах, более привычных к комбинезонам. Были и неожиданные вспышки шика - женщины в элегантном твиде и сельских драгоценностях, с предательски светящейся косметикой, чистыми туфлями, в необычно бойких шляпках с фазаньими перьями за ленточкой. А затем вид прямо из девятнадцатого века - группа мужчин и женщин в традиционных бресских нарядах, жилетках, бриджах, длинных платьях, чепцах и деревянных сабо, постукивая, отправлялась в угол зала.
Я последовал за ними, рассматривая, как они оправляли свои чепчики и настраивали грубые музыкальные инструменты, похожие на акустические теннисные ракетки. Встав парами, они начали кружиться, исполняя свой деревенский менуэт, отмечая мелодию высокими вскриками и топаньем сабо. Я смутно припомнил танец, известный как куриный фанк, появлявшийся и исчезавший в 60-е. Должно быть, это первоначальный вариант, подумал я.
«А, вот ты где”, услышал я и обернулся, чтобы увидеть Режиса, опиравшегося на прилавок киоска, стакан в одной руке и кусок колбасы в другой. «Я начал волноваться за тебя. Подумал, не утащил ли тебя один из этих индюков. Здоровенные зверюги, да? Вот, выпей стакан вина, чтобы успокоить нервы». Он положил ладонь мне на руку. «И, ради Бога, не начинай смотреть на часы. Ты сейчас не в Англии».
Ничего не могу с этим поделать, даже спустя столько лет. Это английский рефлекс вины, сформировавшийся в те годы, когда пабы открывались в строго определённое время и выпивать можно было только по усмотрению правительства. «Ну, разве что стаканчик», сказал я. Режис покачал головой, отправив мне по стойке стакан Божоле, и мы пили в тишине несколько минут, наблюдая за толпой.
Танцовщики в сабо, раскрасневшиеся от своего усердия, взяли перерыв. На подиуме, устроенном в центре зала, группа куропоклонников сменяла друг друга у микрофона, обсуждая плюмаж и елейную плоть и напоминая всем нам, что заслуживший grand prix получит вазу севрского фарфора, пожалованную Президентом Франции. В свою очередь, президенту будет отправлен каплун, которому, согласно Режису, непременно вручат орден Почётного легиона, посмертно, конечно. «А почему нет?» - добавил Режис, - «дали же Джерри Льюису».
Я видел признаки того, что Режис готов был обосноваться на всё оставшееся утро, удобно примостив локоть на стойке, с надеждой протягивая руку к очередному стакану Божоле. Если мы хотели увидеть другую часть шоу, то было сейчас или никогда. Издав недовольный вздох, он позволил увести себя в зал мёртвых.
Это было потрясающее зрелище. Ряд за рядом безупречных трупов - немногим более тысячи, как нам сообщили - смирно лежали на столах от стены до стены зала. Публика чинно проходила мимо, очень в манере соболезнующих на церемониальных похоронах, приглушёнными и почтительными голосами обсуждая выдающееся мастерство и усердие, затраченные на эту презентацию.
У каждой курицы был свой саван из ткани, похожей на тонкий белый муслин, ноги сложены под брюшком, муслин плотно зашит, так что тушка напоминала гладкую овальную подушку, но подушку особенную, поскольку с одного конца торчали шея и голова. Перья с шеи были не выщипаны, образуя белоснежный пышный воротник, и получившееся произведение искусства - именно так это выглядело - было уложено на свою собственную белую картонку.
Птицы были убраны по половому и расовому признакам. На курицах была бледно-розовая ленточка, завязанная бантиком на грудке; на каплунах - голубая; индейки щеголяли более широкими алыми кушаками. Все они были украшены сине-бело-красными медалями Бресса. Ни одна мумия в Древнем Египте не могла быть с большей элегантностью подготовлена к загробной жизни, чем эти птицы, и я с трудом мог себе представить, что их можно съесть. Они больше годились быть вставленными в раму.
За маленьким столом в стороне от других, седоволосая дама с мёртвым цыплёнком на коленях и поразительно ловкими пальцами демонстрировала более тонкие моменты подготовки безупречного убора. Она пояснила нам, что шитьё, которое она так искусно исполняла, было «comme le lacement d'un corset», или, для тех из нас, кто не знаком со шнуровкой корсетов, крестиком. Когда она была удовлетворена своей швейной работой, курицу погружали в холодную воду. Это, как она нам сказала, сообщало эффект усадки хлопка, чтобы ткань сидела ещё плотнее, одновременно сжимая тушку внутри, что очевидно делает чудеса с текстурой кожи. Не в первый раз я был поражён галльским вниманием к деталям при служении желудку.
После полудня, когда мы уже возвращались из Бурга, Режис с избыточным, на мой взгляд, удовольствием начал расписывать со многими шовинистическими отклонениями, то, что мы только что видели. Нигде в мире не найдёшь таких благородных кур, и такого благородного с ними обращения. Ещё раз было продемонстрировано французское превосходство. Как повезло мне, простому иностранцу, жить в собственной стране Господа. И так далее, и далее, и далее.
Спустя полчаса этого неумолчного карканья, мне хватило, и я подумал, что настало время напомнить Режису о легенде, которую, во всяком случае, до сих пор, французам не удалось замолчать.
В этой истории говорится, что изобилия Франции вызывали глубокое негодование у её соседей, прочих европейцев. Наконец, завидуя такой чрезмерно обласканной стране, они собрались вместе в редкий момент единства и решили послать своих представителей к Богу с протестом.
«Ты дал Франции самое лучшее из всего», - говорили они, - «Средиземное море, Атлантический океан, горы и плодородные долины, южное солнце и романтические северные зимы, превосходно грациозный язык, богатую кухню с лучшим сливочным и оливковым маслом, самые разнообразные и плодоносные виноградники на Земле, больше сыров, чем дней в году - всё, по сути, чего может желать человек, и всё в одной стране. И это честно? Это божественная справедливость?»
Бог выслушал их жалобы, тщательно их рассмотрев. Обдумывая их, Он вынужден был признать, что правда в них есть. Возможно, Он и был довольно щедр - даже чрезмерно щедр - к этому благословенному куску земли, называемому Францией. И, чтобы компенсировать все эти несправедливые преимущества, Бог создал французов. Прочие европейцы возвратились домой счастливыми. Справедливость восторжествовала.
Режис втянул носом воздух, одно из этих красноречивых, презрительных французских втягиваний воздуха носом. «Весьма забавно», - сказал он, - «должно быть, это соответствует английскому чувству юмора».
«На самом деле эту историю рассказал мне приятель-немец. Ему она тоже показалась смешной».
«А что ты ожидал от того, кто любит клёцки с кислой капустой?» Он откинул сиденье и стал устраиваться ко сну. Даже его похрапывания звучали с некоторым презрительным превосходством. Не знаю, за что я так его люблю.
.
Красное вино, Côte de Beaune от Jadot, было тщательно исследовано, понюхано, покручено по нёбу - «допрос бутылки», как называет это Режис - и определено как превосходное. А потом мы увидели, как наш цыплёнок шествует к столу, тарелки высоко в руках у официантки, прикрытые от воздействия стихий большими серебряными полусферами, которые она сняла с двойным блеском.
“Voila, messieurs - poulet de Bresse à la crème.” Она смотрела с улыбкой на Режиса, который склонился над тарелкой и мелкими призывными подрагиваниями ладони подгонял поднимающийся от цыплёнка пар к лицу. Несколько мгновений он держал нос книзу, глубоко вдыхая, затем два или три раза кивнул, прежде чем поднять глаза на девушку.
«Скажите мне, мадмуазель, если не возражаете, несколько слов по поводу рецепта». Он покачал указательным пальцем перед официанткой. «Никаких секретов от шеф-повара, естественно, просто главные ингредиенты». Что она и сделала, под эпизодически промурлыканные «О, да» или «Конечно» со стороны Режиса.
Сначала на сковороду отправляется изрядный кусок сливочного масла, за ним куриные грудки и окорочка, большая луковица, нарезанная четвертинками, дюжина или около того champignons de Paris - этих маленьких плотно прикрытых грибов белого цвета - пара зубков чеснока en chemise, раздавленных, но не очищенных, и bouquet garni из трав. Когда цыплёнок приобретает тёмно-золотистый цвет, в сковороду выливается большой стакан белого вина и уваривается наполовину, прежде чем добавляется пол-литра жирных сливок. Птица готовится 30 минут, соус процеживается через волосяное сито, блюдо приправляется по вкусу и вот оно готово.
Официантка вернулась на кухню, представив всю затею не сложнее бутерброда.
Это был триумф цыплёнка, согласились мы оба. Как и лягушачьи лапки, он был сочным и нежным, почти тающим, с более выраженным вкусом, мясо чуть не той же консистенции, как сливки, в которых оно готовилось. Мы ели в старомодном, до-Макдональдсовском темпе - медленно, смакуя каждый кусочек, и в почти полной тишине. Сказать было нечего, кроме как «Господи, благослови шеф-повара».
Когда вернулась официантка, она обнаружила две чрезвычайно чистые тарелки. «Так вам понравилась le poulet?» Ещё как понравилась. Елейная во рту - единственный термин для описания. Мы попросили её передать наши поздравления поставщику птицы, шеф-повару, и, при нашем благодарственном настроении изрядно приподнятом бургундским, всем остальным, кто принимал участие.
«А как по сравнению с лягушачьими лапками?» - спросила она.
Режис откинулся в кресле, постукивая подушечками пальцев друг о друга, пока он раздумывал над походящим ответом. «Я бы так выразился», - сказал он, - «это как разница между очень хорошим вином и одной из великих марок».
Официантка наклонила голову и пожала плечами. «Цыплёнок, в конце концов, имеет appellation controlée. Тогда как лягушка, какой бы достойной не была, всё же не более, чем лягушка». Она убрала тарелки и предложила немного местного сыра, Bleu de Bresse, чтобы было с чем допить остатки вина.
Сыр, с резким запахом и достаточно кремовый, чтобы обволочь нёбо и польстить вину, усадил Режиса на одного из любимых коньков в его конюшне: важность потреблять еду в правильное время года и в правильном месте. Клубника на Рождество, дикий кабан в июне и все прочие экзотические удовольствия, доступные круглый год благодаря современным методам презервации, были им отметены со взмахом бокала. Это подходит для супермаркетов, сказал он. Но действительно утончённый гурман (несомненно, француз) ест только сезонные продукты. А если ему повезёт, как нам тем вечером, он ест местные деликатесы по месту, там, где их производят.
Это имеет несомненный смысл, сказал я, при условии, что у нашего учёного гурмана неограниченное время и возможности следовать за своим аппетитом по всей стране. Стоило мне это сказать, как я понял, что поторопился. Режис наклонился вперёд, его глаза сверкали в свете свечей. «Вот оно!», - сказал он. «Вот что мы должны устроить дальше - гастрономический Tour de France. Представь себе, эти маленькие уголки, где производят лучшую в мире еду, и мы могли бы оказаться там в moment juste для спаржи, весеннего ягнёнка, устриц…» Его лицо приобрело мечтательное, устремлённое вдаль выражение, как у человека, воображающего предстоящее путешествие в рай, и только предложенный стаканчик кальвадоса вернул его на землю. Полчаса спустя он всё ещё бормотал о язычках жаворонков и трюфелях, пока мы пешком возвращались в нашу гостиницу в холодной декабрьской ночи.
Следующий день был моментом истины для самой благородной птицы во Франции. Режис и я были в Экспопарке к открытию дверей, и нас забросила внутрь первая волна энтузиастов. Два огромных помещения были отведены экспозиции, и быстрое обследование показало, что первое было предназначено для живых, а второе - для мёртвых. Привлечённые кудахтаньем, мы для начала отправились в зал живых. По центру располагались маленькие огороженные садики, украшенные камнями, растительностью и изумрудной искусственной травой; снаружи по периметру ангара расположились прилавки с закусками и напитками для нуждающихся в подкреплении.
Режис потёр руки при виде десятков тростниковых столов, уставленных копчёной ветчиной, колбасами, сырами, домашним деревенским хлебом, паштетами и изобилием вин от Шампани с севера до Шатонёф с юга, жёлтые вина из Юры по соседству с Божоле и более плотными бургундскими. Жадный и беспринципный человек, как он заметил с горечью, мог бы наесться и напиться в своё удовольствие, не затратив ни сантима, просто воспользовавшись предлагаемыми бесплатными образцами.
Я оттащил его от раздувшейся колбасы размером с бицепс штангиста дальше к обогреваемому помещению, специально оборудованному для цыплят. Явно возбуждённые своим первым появлением на публике, они мельтешили и кудахтали громче, чем утренние громыхания репродукторов. Ряд табличек, воткнутых в фальшивую траву, информировали нас о том, что эти цыплята могут ждать от жизни. После пяти недель poussinières («цыплятников») с центральным отоплением, их выпустят на волю, при этом на каждого цыплёнка будет приходиться не менее 10 кв.м. луга, где они и проведут от 9 до 23 недель, питаясь природным рационом (червяки, насекомые, маленькие моллюски), усиленным кукурузой, пшеницей и молоком. За этими месяцами на травке последует период откорма, во время которого в просторных деревянных клетках им будут подаваться два полноценных обеда в день. Очевидно, в этом и состоял секрет елейной плоти.
Мы смогли ознакомиться с результатами этого привилегированного взращивания в соседнем помещении. Трудно представить такой объект, как гламурная курица, если таковых никогда не видал, но эти подходили лучше некуда: белое и без единого пятнышка, как свежевыпавший снег, оперение, яркие красные гребешки, блестящие глаза-бусины, и эти аристократические синие ноги. Вышагивали они степенно и с намерением; они делали паузы между шагами, держа одну ногу в воздухе, как будто бы шли по тонкому льду на цыпочках. У каждой птицы на левой лодыжке было алюминиевое кольцо с именем и адресом куровода. У бресской курицы нет никаких шансов перейти дорогу и обрести анонимность.
Я услышал звуки чего-то, напоминавшего собачью драку, последовал на шум и увидал, что на выставке были не одни куры. Пол-дюжины индюков, великолепных птиц в чёрном оперении, добрых три фута ростом, жаловались - возможно, на чересчур быстро подступающее Рождество - с негодованием тряся брылами каждый раз, когда подавали голос. Им не хватало разве что жемчужного ожерелья на шее, и они бы сошли за вдовствующую герцогиню, оплакивающую угасание приличий в Палате Лордов. Они издавали странный лай, совсем не то успокаивающее булькотание, как я ожидал; больше похоже на перебранку терьеров.
Режис исчез, и я пошёл разыскивать его среди толпы. Там были фермеры и птичники, сыровары и виноделы, некоторые в костюмах и галстуках, с непривычной формальностью неся этот наряд на телах, более привычных к комбинезонам. Были и неожиданные вспышки шика - женщины в элегантном твиде и сельских драгоценностях, с предательски светящейся косметикой, чистыми туфлями, в необычно бойких шляпках с фазаньими перьями за ленточкой. А затем вид прямо из девятнадцатого века - группа мужчин и женщин в традиционных бресских нарядах, жилетках, бриджах, длинных платьях, чепцах и деревянных сабо, постукивая, отправлялась в угол зала.
Я последовал за ними, рассматривая, как они оправляли свои чепчики и настраивали грубые музыкальные инструменты, похожие на акустические теннисные ракетки. Встав парами, они начали кружиться, исполняя свой деревенский менуэт, отмечая мелодию высокими вскриками и топаньем сабо. Я смутно припомнил танец, известный как куриный фанк, появлявшийся и исчезавший в 60-е. Должно быть, это первоначальный вариант, подумал я.
«А, вот ты где”, услышал я и обернулся, чтобы увидеть Режиса, опиравшегося на прилавок киоска, стакан в одной руке и кусок колбасы в другой. «Я начал волноваться за тебя. Подумал, не утащил ли тебя один из этих индюков. Здоровенные зверюги, да? Вот, выпей стакан вина, чтобы успокоить нервы». Он положил ладонь мне на руку. «И, ради Бога, не начинай смотреть на часы. Ты сейчас не в Англии».
Ничего не могу с этим поделать, даже спустя столько лет. Это английский рефлекс вины, сформировавшийся в те годы, когда пабы открывались в строго определённое время и выпивать можно было только по усмотрению правительства. «Ну, разве что стаканчик», сказал я. Режис покачал головой, отправив мне по стойке стакан Божоле, и мы пили в тишине несколько минут, наблюдая за толпой.
Танцовщики в сабо, раскрасневшиеся от своего усердия, взяли перерыв. На подиуме, устроенном в центре зала, группа куропоклонников сменяла друг друга у микрофона, обсуждая плюмаж и елейную плоть и напоминая всем нам, что заслуживший grand prix получит вазу севрского фарфора, пожалованную Президентом Франции. В свою очередь, президенту будет отправлен каплун, которому, согласно Режису, непременно вручат орден Почётного легиона, посмертно, конечно. «А почему нет?» - добавил Режис, - «дали же Джерри Льюису».
Я видел признаки того, что Режис готов был обосноваться на всё оставшееся утро, удобно примостив локоть на стойке, с надеждой протягивая руку к очередному стакану Божоле. Если мы хотели увидеть другую часть шоу, то было сейчас или никогда. Издав недовольный вздох, он позволил увести себя в зал мёртвых.
Это было потрясающее зрелище. Ряд за рядом безупречных трупов - немногим более тысячи, как нам сообщили - смирно лежали на столах от стены до стены зала. Публика чинно проходила мимо, очень в манере соболезнующих на церемониальных похоронах, приглушёнными и почтительными голосами обсуждая выдающееся мастерство и усердие, затраченные на эту презентацию.
У каждой курицы был свой саван из ткани, похожей на тонкий белый муслин, ноги сложены под брюшком, муслин плотно зашит, так что тушка напоминала гладкую овальную подушку, но подушку особенную, поскольку с одного конца торчали шея и голова. Перья с шеи были не выщипаны, образуя белоснежный пышный воротник, и получившееся произведение искусства - именно так это выглядело - было уложено на свою собственную белую картонку.
Птицы были убраны по половому и расовому признакам. На курицах была бледно-розовая ленточка, завязанная бантиком на грудке; на каплунах - голубая; индейки щеголяли более широкими алыми кушаками. Все они были украшены сине-бело-красными медалями Бресса. Ни одна мумия в Древнем Египте не могла быть с большей элегантностью подготовлена к загробной жизни, чем эти птицы, и я с трудом мог себе представить, что их можно съесть. Они больше годились быть вставленными в раму.
За маленьким столом в стороне от других, седоволосая дама с мёртвым цыплёнком на коленях и поразительно ловкими пальцами демонстрировала более тонкие моменты подготовки безупречного убора. Она пояснила нам, что шитьё, которое она так искусно исполняла, было «comme le lacement d'un corset», или, для тех из нас, кто не знаком со шнуровкой корсетов, крестиком. Когда она была удовлетворена своей швейной работой, курицу погружали в холодную воду. Это, как она нам сказала, сообщало эффект усадки хлопка, чтобы ткань сидела ещё плотнее, одновременно сжимая тушку внутри, что очевидно делает чудеса с текстурой кожи. Не в первый раз я был поражён галльским вниманием к деталям при служении желудку.
После полудня, когда мы уже возвращались из Бурга, Режис с избыточным, на мой взгляд, удовольствием начал расписывать со многими шовинистическими отклонениями, то, что мы только что видели. Нигде в мире не найдёшь таких благородных кур, и такого благородного с ними обращения. Ещё раз было продемонстрировано французское превосходство. Как повезло мне, простому иностранцу, жить в собственной стране Господа. И так далее, и далее, и далее.
Спустя полчаса этого неумолчного карканья, мне хватило, и я подумал, что настало время напомнить Режису о легенде, которую, во всяком случае, до сих пор, французам не удалось замолчать.
В этой истории говорится, что изобилия Франции вызывали глубокое негодование у её соседей, прочих европейцев. Наконец, завидуя такой чрезмерно обласканной стране, они собрались вместе в редкий момент единства и решили послать своих представителей к Богу с протестом.
«Ты дал Франции самое лучшее из всего», - говорили они, - «Средиземное море, Атлантический океан, горы и плодородные долины, южное солнце и романтические северные зимы, превосходно грациозный язык, богатую кухню с лучшим сливочным и оливковым маслом, самые разнообразные и плодоносные виноградники на Земле, больше сыров, чем дней в году - всё, по сути, чего может желать человек, и всё в одной стране. И это честно? Это божественная справедливость?»
Бог выслушал их жалобы, тщательно их рассмотрев. Обдумывая их, Он вынужден был признать, что правда в них есть. Возможно, Он и был довольно щедр - даже чрезмерно щедр - к этому благословенному куску земли, называемому Францией. И, чтобы компенсировать все эти несправедливые преимущества, Бог создал французов. Прочие европейцы возвратились домой счастливыми. Справедливость восторжествовала.
Режис втянул носом воздух, одно из этих красноречивых, презрительных французских втягиваний воздуха носом. «Весьма забавно», - сказал он, - «должно быть, это соответствует английскому чувству юмора».
«На самом деле эту историю рассказал мне приятель-немец. Ему она тоже показалась смешной».
«А что ты ожидал от того, кто любит клёцки с кислой капустой?» Он откинул сиденье и стал устраиваться ко сну. Даже его похрапывания звучали с некоторым презрительным превосходством. Не знаю, за что я так его люблю.
.