выходные + рассказ
выходные были ленивые
в этой лени я перевстречалась со всеми друзьями
обедала, ужинала и завтракала в мимино, велюре, ришилье
посмотрела "ХХХ-2" и "заложник"
первый мне очень понравился, второй - напугал
все выходные напролет я слушала гришковца и "бигуди" (спасибо zametkin)
ходила к всенощной во владимирский собор, где была мне благость, но посещали крамольные мысли
много спала
и писала смс-ы
а кроме то - грустный по задумке рассказ из серии "для городских невротиков"
а вот и он
суббота
Проснувшись, она первым делом посмотрела на прикроватную тумбочку, ожидая очередного приступа боли. Но фотографии, которая неизменно эту боль вызывала, не было. Она вспомнила, что ночью специально вставала, чтобы выбросить ее в мусорное ведро. Фотографию, а не боль. Боль так просто не выбросишь.
Она легла на спину и уставилась в потолок. На потолке по нарисованному небу плыли нарисованные облака. Еще недавно она плавала там, в этих облаках. А сейчас это просто нарисованная знакомым художником иллюзия.
Лежать вот так она могла часами, игнорируя звонки по телефону и в дверь. Хорошо, что у нее нет собаки, а то бы пришлось вставать, выгуливать ее, кормить. Хорошо, что нет и кошки. Даже рыбок, и тех нет. Никого нет. Кроме ассистента, который и принимает на себя удары разгневанных клиентов.
Она закрыла глаза. Пытаться снова уснуть бесполезно. Вот проехал трамвай, дребезжа и позвякивая. Но машин не так уж и много. Ведь сегодня суббота! Эта мысль вызвала у нее слабое подобие той радости, которая охватывала ее с детства. Она любила субботу больше, чем любой другой день. Даже тогда, когда ее неделя, да и вообще ее время перестало четко делиться на рутинную работу и загульные выходные, суббота была для нее священным днем. Друзья-иудеи подшучивали над этим и занимались раскопками в корневищах ее генеалогического древа в поисках хоть какого-то намека на, как она говорила, завалящего мениска от колен израилевых. Но напрасно.
Она любила субботу за: семейные обеды и дружеские пикники, за пустынные улицы и минимизацию заторов, за бесконечные бранчи с теми, кто в другие дни обедает, поглядывая на часы, или вообще отменяют встречу из-за пробок или рабочих совещаний. Но больше всего она любила субботу за блошиные рынки.
Ходить туда одной - ни с чем ни сравнимое удовольствие. И сама мысль о том, что она может туда пойти, обрадовала ее и вернула к жизни. Она решительно отбросила легкое одеяло, соскочила с кровати, отдернула штору. За окном было солнце и была осень. Она потянулась и попыталась улыбнуться. Вышло не очень.
На водные процедуры и одевание ушло минут десять. Столько же времени она потратила на поиски хотя бы одного чистого блокнота. Исписанных, заполненных набросками и тщательно прорисованными моделями - их было штук двадцать. И ни единого чистого. Тогда она вышла в коридор, открыла дверцы огромного старинного шкафа и бесстрашно шагнула в него.
Вышла она тоже из шкафа, только в смежной квартире. Много лет назад ей повезло - в соседнем подъезде продавалась квартира, идеально подходящая под мастерскую. Идея со шкафами-дверями была вначале просто удачной шуткой, впоследствии воплощенной начитанными строителями, прозвавшими ее Алисой.
В мастерской - просторной студии - было много света. Одна из стен - скат крыши - была прорезана четырьмя большими окнами. На столах царила чистота. Швейные машинки стояли зачехленными. Вдоль стены на длинной трубе висела упакованная весенняя коллекция. Проводя рукой по шуршащему полиэтилену, она прошла вдоль стены, мгновенно вспоминая историю каждого платья, каждой детали. Она каждый раз не до конца верила в то, что все это - на самом деле плод ее фантазии - рожденное в реальность, заживет собственной жизнью. И она никогда не узнает, кто и куда пойдет в этом шифоновом платье. Будут ли его любить? Какие туфли к нему оденут? Кто поможет его снять вечером, после всего?
Она подошла к стеллажу, взяла из стопки новый, чистый блокнот, еще забавный пенал с цветными карандашами и через шкаф вернулась в квартиру. Сложила все в большую сумку, нашла ключи и вышла, хлопнув дверью.
По субботам она не признавала поездок. Только прогулки. Через лабиринт литературных улиц, сквозь скверы, вдоль витрин и фасадов. Помахивая сумкой, щурясь на солнце, она шла, то задирая вверх голову, чтобы рассмотреть одинокую кариатиду, то привставая на цыпочки, чтобы через невысокий забор заглянуть в тихую заводь двора и покивать головой в такт размеренным движениям метлы дворника, сметающего опавшее осеннее великолепие. Скоро в городе запылают погребальные костры, и дым от них будет стлаться по склонам, а запах - тревожить и напоминать.
Ее расставания всегда приходились на осень, как будто отношения реагировали на природный цикл. Кульминационные сцены разыгрывались в помпезных декорациях дворцовых парков или тихих бульваров. А после она подолгу стояла одна, шевеля носком туфли отзывчиво шуршащие листья. И, предвкушая холодную и одинокую зиму, обхватывала себя руками. А потом создавала очередную коллекцию, обреченную на минор.
Поднимаясь по ступеням столичной блошинки, кружа в лабиринте разложенных на земле никому не нужных вещей, выискивая редкие жемчужины среди гор хлама, она старалась не смотреть на хозяев всего этого богатства. Это главное - не смотреть на всех этих женщин и мужчин, а особенно - старушек. Не встречаться глазами. Иначе можно утонуть в жалости и растерянности. И невозможности помочь всем им сразу. Оценить бесценность всех этих детских комбинезончиков и игрушечных самолетиков, разрозненных сервизов и военных кителей. Фотографий и пластинок, вышитых салфеток, статуэток. Сокровищ их памяти, выставленных на продажу. За добрый десяток лет она разработала целую стратегию обороны своего доброго сердца, отказываясь от ненужного, но переплачивая втридорога за приглянувшуюся безделушку.
Сегодня в ее вместительной сумке уже прижились: множество бус, которые она рассыплет и соберет вновь, несколько шалей, клубок старого, пыльного кружева, лаконичная ваза, обернутая огромной индийской юбкой и, лучший трофей сегодняшней охоты - железный перекидной календарь с надписью, которую можно чеканить на тибетских молитвенных барабанах - «Вращать медленно».
Сделав прощальный круг по развалам, она вдохновилась и завернула под своды продуктового рынка. Просто, чтобы вдохнуть этот запах: плодородие! Раздувая ноздри, она переходила от прилавка к прилавку, поглаживая упругие бока перцев, улыбаясь их растаманским цветам - красный, желтый, зеленый. Она только на миг представила, как выложит их в блюдо на залитой солнцем кухне, и тут же купила. Потом она взвешивала в руке налитые помидоры, принюхивалась к базилику и кинзе, была очарована бесстыдством продавца, нахваливающего женщинам свои огурцы, и, заливаясь смехом, покупала их. Найдя свободный прилавок, она переложила покупки в сумке порациональней, и там еще нашлось место для наливных яблок и целой охапки хризантем, на которые она потом влюблено посматривала всю обратную дорогу.
В полдень она сидела за столиком кафе, у фонтана, и разглядывала стайку школьниц. Они хихикали и шептали что-то друг другу, прикасаясь губами к уху и прикрываясь растопыренной или сложенной лодочкой ладошкой. Она любовалась натуральным цветом их волос, нарочитой небрежностью поз, необычными комбинациями цветов в их продуманных нарядах. Достаточно было одного телефонного звонка, чтобы вся стайка снялась со скамейки и унеслась вниз по улице.
Она улыбнулась, погасила докуренную до половины сигарету и достала из кармана сумки блокнот и пенал. Переложила цветные карандаши: красный, желтый, зеленый. Проводила взглядом медленно кружащий в воздухе лист каштана. И с улыбкой, выбрав из карандашей красный, провела первую линию.
Было около трех часов дня, когда она вернулась домой. Первым делом, открыв балкон, она стала вынимать из сумки покупки. Освободила из индийского плена вазу, открыла кран, обмыла ее и набрала воды. Поставила в нее охапку хризантем и опять залюбовалась ими. Покружила по комнате, отыскивая наилучшее место и, в конце концов, водрузила все это великолепие на барную стойку, чтобы все время их видеть, пока она будет готовить. Ей очень захотелось сварить минестроне. Ммммм…
Она вынула из пакетов яблоки, перцы и помидоры, поулыбалась красавцам-огурцам, встряхнула зелень. Скомкав полиэтилен, она открыла дверцу нижнего шкафа, чтобы отправить его в мусорную корзину и замерла. Потом наклонилась, достала лежащую там фотографию в простой металлической рамке. Посмотрела на счастливо улыбающуюся с фото веснушчатую рыжеволосую девушку. Прижала ее к себе, чуть ниже груди и быстро, мелкими шагами, перебежала в спальню. Там она упала на кровать, все так же прижимая к себе рамку, и пролежала так, не шевелясь, до темноты.
в этой лени я перевстречалась со всеми друзьями
обедала, ужинала и завтракала в мимино, велюре, ришилье
посмотрела "ХХХ-2" и "заложник"
первый мне очень понравился, второй - напугал
все выходные напролет я слушала гришковца и "бигуди" (спасибо zametkin)
ходила к всенощной во владимирский собор, где была мне благость, но посещали крамольные мысли
много спала
и писала смс-ы
а кроме то - грустный по задумке рассказ из серии "для городских невротиков"
а вот и он
суббота
Проснувшись, она первым делом посмотрела на прикроватную тумбочку, ожидая очередного приступа боли. Но фотографии, которая неизменно эту боль вызывала, не было. Она вспомнила, что ночью специально вставала, чтобы выбросить ее в мусорное ведро. Фотографию, а не боль. Боль так просто не выбросишь.
Она легла на спину и уставилась в потолок. На потолке по нарисованному небу плыли нарисованные облака. Еще недавно она плавала там, в этих облаках. А сейчас это просто нарисованная знакомым художником иллюзия.
Лежать вот так она могла часами, игнорируя звонки по телефону и в дверь. Хорошо, что у нее нет собаки, а то бы пришлось вставать, выгуливать ее, кормить. Хорошо, что нет и кошки. Даже рыбок, и тех нет. Никого нет. Кроме ассистента, который и принимает на себя удары разгневанных клиентов.
Она закрыла глаза. Пытаться снова уснуть бесполезно. Вот проехал трамвай, дребезжа и позвякивая. Но машин не так уж и много. Ведь сегодня суббота! Эта мысль вызвала у нее слабое подобие той радости, которая охватывала ее с детства. Она любила субботу больше, чем любой другой день. Даже тогда, когда ее неделя, да и вообще ее время перестало четко делиться на рутинную работу и загульные выходные, суббота была для нее священным днем. Друзья-иудеи подшучивали над этим и занимались раскопками в корневищах ее генеалогического древа в поисках хоть какого-то намека на, как она говорила, завалящего мениска от колен израилевых. Но напрасно.
Она любила субботу за: семейные обеды и дружеские пикники, за пустынные улицы и минимизацию заторов, за бесконечные бранчи с теми, кто в другие дни обедает, поглядывая на часы, или вообще отменяют встречу из-за пробок или рабочих совещаний. Но больше всего она любила субботу за блошиные рынки.
Ходить туда одной - ни с чем ни сравнимое удовольствие. И сама мысль о том, что она может туда пойти, обрадовала ее и вернула к жизни. Она решительно отбросила легкое одеяло, соскочила с кровати, отдернула штору. За окном было солнце и была осень. Она потянулась и попыталась улыбнуться. Вышло не очень.
На водные процедуры и одевание ушло минут десять. Столько же времени она потратила на поиски хотя бы одного чистого блокнота. Исписанных, заполненных набросками и тщательно прорисованными моделями - их было штук двадцать. И ни единого чистого. Тогда она вышла в коридор, открыла дверцы огромного старинного шкафа и бесстрашно шагнула в него.
Вышла она тоже из шкафа, только в смежной квартире. Много лет назад ей повезло - в соседнем подъезде продавалась квартира, идеально подходящая под мастерскую. Идея со шкафами-дверями была вначале просто удачной шуткой, впоследствии воплощенной начитанными строителями, прозвавшими ее Алисой.
В мастерской - просторной студии - было много света. Одна из стен - скат крыши - была прорезана четырьмя большими окнами. На столах царила чистота. Швейные машинки стояли зачехленными. Вдоль стены на длинной трубе висела упакованная весенняя коллекция. Проводя рукой по шуршащему полиэтилену, она прошла вдоль стены, мгновенно вспоминая историю каждого платья, каждой детали. Она каждый раз не до конца верила в то, что все это - на самом деле плод ее фантазии - рожденное в реальность, заживет собственной жизнью. И она никогда не узнает, кто и куда пойдет в этом шифоновом платье. Будут ли его любить? Какие туфли к нему оденут? Кто поможет его снять вечером, после всего?
Она подошла к стеллажу, взяла из стопки новый, чистый блокнот, еще забавный пенал с цветными карандашами и через шкаф вернулась в квартиру. Сложила все в большую сумку, нашла ключи и вышла, хлопнув дверью.
По субботам она не признавала поездок. Только прогулки. Через лабиринт литературных улиц, сквозь скверы, вдоль витрин и фасадов. Помахивая сумкой, щурясь на солнце, она шла, то задирая вверх голову, чтобы рассмотреть одинокую кариатиду, то привставая на цыпочки, чтобы через невысокий забор заглянуть в тихую заводь двора и покивать головой в такт размеренным движениям метлы дворника, сметающего опавшее осеннее великолепие. Скоро в городе запылают погребальные костры, и дым от них будет стлаться по склонам, а запах - тревожить и напоминать.
Ее расставания всегда приходились на осень, как будто отношения реагировали на природный цикл. Кульминационные сцены разыгрывались в помпезных декорациях дворцовых парков или тихих бульваров. А после она подолгу стояла одна, шевеля носком туфли отзывчиво шуршащие листья. И, предвкушая холодную и одинокую зиму, обхватывала себя руками. А потом создавала очередную коллекцию, обреченную на минор.
Поднимаясь по ступеням столичной блошинки, кружа в лабиринте разложенных на земле никому не нужных вещей, выискивая редкие жемчужины среди гор хлама, она старалась не смотреть на хозяев всего этого богатства. Это главное - не смотреть на всех этих женщин и мужчин, а особенно - старушек. Не встречаться глазами. Иначе можно утонуть в жалости и растерянности. И невозможности помочь всем им сразу. Оценить бесценность всех этих детских комбинезончиков и игрушечных самолетиков, разрозненных сервизов и военных кителей. Фотографий и пластинок, вышитых салфеток, статуэток. Сокровищ их памяти, выставленных на продажу. За добрый десяток лет она разработала целую стратегию обороны своего доброго сердца, отказываясь от ненужного, но переплачивая втридорога за приглянувшуюся безделушку.
Сегодня в ее вместительной сумке уже прижились: множество бус, которые она рассыплет и соберет вновь, несколько шалей, клубок старого, пыльного кружева, лаконичная ваза, обернутая огромной индийской юбкой и, лучший трофей сегодняшней охоты - железный перекидной календарь с надписью, которую можно чеканить на тибетских молитвенных барабанах - «Вращать медленно».
Сделав прощальный круг по развалам, она вдохновилась и завернула под своды продуктового рынка. Просто, чтобы вдохнуть этот запах: плодородие! Раздувая ноздри, она переходила от прилавка к прилавку, поглаживая упругие бока перцев, улыбаясь их растаманским цветам - красный, желтый, зеленый. Она только на миг представила, как выложит их в блюдо на залитой солнцем кухне, и тут же купила. Потом она взвешивала в руке налитые помидоры, принюхивалась к базилику и кинзе, была очарована бесстыдством продавца, нахваливающего женщинам свои огурцы, и, заливаясь смехом, покупала их. Найдя свободный прилавок, она переложила покупки в сумке порациональней, и там еще нашлось место для наливных яблок и целой охапки хризантем, на которые она потом влюблено посматривала всю обратную дорогу.
В полдень она сидела за столиком кафе, у фонтана, и разглядывала стайку школьниц. Они хихикали и шептали что-то друг другу, прикасаясь губами к уху и прикрываясь растопыренной или сложенной лодочкой ладошкой. Она любовалась натуральным цветом их волос, нарочитой небрежностью поз, необычными комбинациями цветов в их продуманных нарядах. Достаточно было одного телефонного звонка, чтобы вся стайка снялась со скамейки и унеслась вниз по улице.
Она улыбнулась, погасила докуренную до половины сигарету и достала из кармана сумки блокнот и пенал. Переложила цветные карандаши: красный, желтый, зеленый. Проводила взглядом медленно кружащий в воздухе лист каштана. И с улыбкой, выбрав из карандашей красный, провела первую линию.
Было около трех часов дня, когда она вернулась домой. Первым делом, открыв балкон, она стала вынимать из сумки покупки. Освободила из индийского плена вазу, открыла кран, обмыла ее и набрала воды. Поставила в нее охапку хризантем и опять залюбовалась ими. Покружила по комнате, отыскивая наилучшее место и, в конце концов, водрузила все это великолепие на барную стойку, чтобы все время их видеть, пока она будет готовить. Ей очень захотелось сварить минестроне. Ммммм…
Она вынула из пакетов яблоки, перцы и помидоры, поулыбалась красавцам-огурцам, встряхнула зелень. Скомкав полиэтилен, она открыла дверцу нижнего шкафа, чтобы отправить его в мусорную корзину и замерла. Потом наклонилась, достала лежащую там фотографию в простой металлической рамке. Посмотрела на счастливо улыбающуюся с фото веснушчатую рыжеволосую девушку. Прижала ее к себе, чуть ниже груди и быстро, мелкими шагами, перебежала в спальню. Там она упала на кровать, все так же прижимая к себе рамку, и пролежала так, не шевелясь, до темноты.