Флажок на парту
Продолжая ворошить архивы своих текстовых файлов, нашла рассказик, который когда-то написала для частного форума, под названием "Клумба".
В Златоусте у нас были загородные 6 соток. Появились они, когда мне было шесть лет, поэтому годам к десяти я стала уже вполне сносным огородником, повинуясь скорее врождённому чувству долга, чем страстному увлечению земледелием. Наши сотки были, естественно, частью коллективного участка, поэтому существовал некий натуральный «оброк»: от урожая надо было сдать часть для заводской столовой и детского сада, а также отработать «часы» на общественной работе по благоустройству территории. Как раз в это время отец уехал на три года в Москву учиться в Академии общественных наук, поэтому период весенней вспашки и посадки проходил без него. Мама и сестра питали, мягко говоря, отвращение к сельхозработам, выручала бабушка, ну и я отчасти.
Маме какое-то время удавалось «откосить» от принудительных «субботников», но однажды общественные ходоки застукали ее на участке с лопатой (тяпкой, граблями, ведром), и пришлось отправиться на разбивку общественной клумбы у въездных ворот. Я, искренне стремясь быть полезной семье в отсутствие мужчины, потащилась с ней.
Клумба была огромна, не менее четырёх метров диаметром, собралось женщин человек десять-двенадцать. Одни придавали ей форму, обкладывая бортик кирпичами, другие сажали рассаду цветов, третьи для полива носили вёдрами воду из прудика, образовавшегося под трубой родника, метрах в пятидесяти от клумбы. Я носила воду. Ведерко было неполномерное, восьмилитровое, да и носить можно было по полведра, что более соответствовало моим тогдашним габаритам и силёнкам, но я старалась зачерпнуть сколько войдёт и нести побыстрее, почти бегом, часто перехватывая из руки в руку, потому что ладошка сама разворачивалась под тяжестью полного ведёрка. И тут же обратно, без простоя и «перекура». Женщины иногда говорили, чтобы я так не урабатывалась, но мне нужно было держать «марку» и не уронить трудовую честь семьи. Часа через два все было закончено, явилась на свет учётная тетрадка, и из стайки женщин стали раздаваться фамилии участниц. Моя мама назвала фамилию, и учётчица, повторив ее, добавила: "Два часа". То, что я почувствовала тогда, сейчас бы можно было определить как «я в шоке!» Моего труда никто не заметил?!
Мама, полный «лох» (на современном языке) в таких ситуациях, ничего не сказала. И тут из стайки женщин вышла бабушка рыжего Юрки, моего соседа, в городе жившего под нами на первом этаже. Бабушка была сурова, часто гоняла нас из-под окна и с крыши стаек за непомерно шумные игры. Она громко, чтобы все слышали, сказала: «Почему это им только два часа, они же вдвоем вон как хорошо работали. Пиши - четыре!» Мы получили четыре. Нынешним детям, да и большинству взрослых уже трудно понять ценность для советского ребёнка общественного признания, даже в виде примитивного «флажка на парту». Я была вознаграждена в полной мере!
В Златоусте у нас были загородные 6 соток. Появились они, когда мне было шесть лет, поэтому годам к десяти я стала уже вполне сносным огородником, повинуясь скорее врождённому чувству долга, чем страстному увлечению земледелием. Наши сотки были, естественно, частью коллективного участка, поэтому существовал некий натуральный «оброк»: от урожая надо было сдать часть для заводской столовой и детского сада, а также отработать «часы» на общественной работе по благоустройству территории. Как раз в это время отец уехал на три года в Москву учиться в Академии общественных наук, поэтому период весенней вспашки и посадки проходил без него. Мама и сестра питали, мягко говоря, отвращение к сельхозработам, выручала бабушка, ну и я отчасти.
Маме какое-то время удавалось «откосить» от принудительных «субботников», но однажды общественные ходоки застукали ее на участке с лопатой (тяпкой, граблями, ведром), и пришлось отправиться на разбивку общественной клумбы у въездных ворот. Я, искренне стремясь быть полезной семье в отсутствие мужчины, потащилась с ней.
Клумба была огромна, не менее четырёх метров диаметром, собралось женщин человек десять-двенадцать. Одни придавали ей форму, обкладывая бортик кирпичами, другие сажали рассаду цветов, третьи для полива носили вёдрами воду из прудика, образовавшегося под трубой родника, метрах в пятидесяти от клумбы. Я носила воду. Ведерко было неполномерное, восьмилитровое, да и носить можно было по полведра, что более соответствовало моим тогдашним габаритам и силёнкам, но я старалась зачерпнуть сколько войдёт и нести побыстрее, почти бегом, часто перехватывая из руки в руку, потому что ладошка сама разворачивалась под тяжестью полного ведёрка. И тут же обратно, без простоя и «перекура». Женщины иногда говорили, чтобы я так не урабатывалась, но мне нужно было держать «марку» и не уронить трудовую честь семьи. Часа через два все было закончено, явилась на свет учётная тетрадка, и из стайки женщин стали раздаваться фамилии участниц. Моя мама назвала фамилию, и учётчица, повторив ее, добавила: "Два часа". То, что я почувствовала тогда, сейчас бы можно было определить как «я в шоке!» Моего труда никто не заметил?!
Мама, полный «лох» (на современном языке) в таких ситуациях, ничего не сказала. И тут из стайки женщин вышла бабушка рыжего Юрки, моего соседа, в городе жившего под нами на первом этаже. Бабушка была сурова, часто гоняла нас из-под окна и с крыши стаек за непомерно шумные игры. Она громко, чтобы все слышали, сказала: «Почему это им только два часа, они же вдвоем вон как хорошо работали. Пиши - четыре!» Мы получили четыре. Нынешним детям, да и большинству взрослых уже трудно понять ценность для советского ребёнка общественного признания, даже в виде примитивного «флажка на парту». Я была вознаграждена в полной мере!