Белый пароход
Продолжение (2)
На берегу Черного моря в Очакове, в сказочной голубой полусфере, читала я Дневники, только море, небо и Дневники о.Александра передо мной, и Белый Пароход на невидимом горизонте...
Ясность и красота этих - здесь уже первых осенних - дней, ярко-красных кленов. Очевидная для меня «одушевленность « природы, только совсем не «пантеистическая», а вся целиком состоящая в откровении именно Лица, Личности. И это так потому как раз, что природы нет «самой по себе». Она «становится» каждый раз, когда из-за нее, в ней, благодаря ей происходит встреча личности с Лицом, совершается «эпифания». (стр. 201)
Да, потому и невозможно было для меня жить в атеизме , убито все - Бог, я сама, природа.
Эта книга написана близнецом, и написана с каким-то трагическим восхищением. Одиночество и «ярость» Ленина. Одиночество и «ярость» Солженицына. Борьба как содержание - единственное! - всей жизни. Безостановочное обращение к врагу. Безбытность. Порабощенность своей судьбой, своим делом. Подчиненность тактики - стратегии. Тональность души... Повторяю - страшно... (стр. 215)
А на глубине сознания, почти в подсознании - непрекращающийся спор с Солженициным, словно весь смысл того, что с ним происходит, - в нашем с ним 2единоборстве», что именно нам - мне и ему - суждено столкнуться на «узкой дорожке». Словно для меня это вопрос «экзистенциальный» - ошибся ли я в том, что я в нем услышал («триединая интуиция», «зрячая любовь»...), или нет... (стр. 217)
Удивительное непонятное для меня восхищение Солженицыным. Предчувствие - это не может продолжаться долго, «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»... Предчувствие оправдалось, восторги закончились к 215 странице...
Может быть. Схему «внутреннего устроения» можно было бы представить в некой, опять таки «триединой» интуиции, в постоянном хранении даже не в сознании, а именно нутром, душой следующих «отнесенностей»:
«Космическая» - это само чувство жизни hinc et nun, это хранение душой общения с космосом: природа, «это» время, свет, сам во всем этом. Это - обратное отделению, отчужденности, изоляции. Мир - как постоянно даруемый и постоянно принимаемый дар. Благодарность. Радость. И в этом смысле - сама жизнь, как молитва.
«Историческая». Это - внутренняя отнесенность к своему делу, месту, призванию, это послушание, смирение, готовность, знание опасности, искушений, борьбы, «блюдите како опасно ходите». Тут молитва о помощи, молитва экзорцизм, молитва-прояснение (дай силу принять...»)
И, наконец, «эсхатологическая». Отнесенность к последнему, к взыскуемому и ожидаемому. «Да придет Царствие Твое...» (стр. 219)
Аминь, аминь, аминь. Но в Царствии - что? Вот главный вопрос эсхатологии - что в Царствии? И когда наступление взыскуемого ожидаемого, того ради чего только и стоит жить, в чем действительно только и обретают смысл первые два пункта - сама жизнь и служение, но когда наступление этого взыскуемого отменяет и саму жизнь, и само служение, в чем тогда остается мечта? В вечном наслаждении? То есть в итоге все замыкается на меня же, на мое наслаждение? Да полно, стоит ли такая игра свеч?
«К атеистическому миру я агрессивна, это преступный, не имеющий права на существование мир, а к вашему миру - что ж, он может и быть, только в вашем мире без Бога я пойду пить водку, чтобы получить свою долю наслаждения, и мне совершенно все равно, какого уровня будет это наслаждение и в чем оно будет состоять, если все в конечном итоге замыкается на него»
(Это из моего письма Аоуране, основательнице «Тетрады» в Москве). После которого ее восторги по отношению ко мне тоже прекратились, воистину, «в одну телегу впрячь не можно»...
Тайна христианства: красота поражения, освобождение от успеха. «Скрыл сие от премудрых...» Все в этом рассказе - поражение, и весь он светится необъяснимой, таинственной победой: «Ныне прославился Сын Человеческий...» (стр. 220)
Думаю, тайна христианства - подъем человечества на тот уровень сотворчества с Богом, для которого оно было создано. И на этом уровне как побудительный мотив сотворчества отсутствует конкуренция, работа «на успех»
Набираться глубины, вот этой самой отрешенности, отнесенности, молитвы не словами и поклонами, а вниманием всего существа: зрением, слухом, подспудным знанием присутствия. (стр. 222)
И хочется выйти на свежий воздух, увидеть небо и звезды, прикоснуться к живой жизни и в ней почувствовать Бога, а не в наркотической «священности» (стр. 227)
С АМ на общинном дне (вернее общинном вечере). АМ объясняет способ молитвы -все отключить, чувства, мысли, и когда установится полная тишина...
Я возражаю - есть и другой способ, наоборот, все подключить...
Погружение в обычную жизнь, состоящую из безостановочной траты моего времени. Но, может быть, это так и нужно. Может быть, в этом, на поверхности, абсурде - «смысл» моей жизни? (стр. 235)
Нам дано участвовать в сотворчестве, но не дано оценивать результаты. Возможно, весь смысл жизни о.Александра и был в написании этих Дневников...
«И Слово стало плоти.». Плотью, а не текстом, - с примечаниями, разночтениями и аппаратами. (стр. 236)
Ох, это мой вечный спор с ЮА.
«Итак, исследование текста показывает, что его автор во время его написания никак не мог подразумевать...»
«А какой смысл вкладывает в него сейчас Церковь?»
«А какая разница, мы же исследуем текст?»
«А какая разница, какой смысл вкладывал древний автор, мы ж не древнему автору верим, а Автору?»
Если кто-нибудь когда-нибудь будет «изучать» «источники» моего богословия(!), он вряд ли догадается, что на меня всегда неимоверную тоску нагоняли, например, Кавасила, Дионисий Археопагит и т.п. , а что в “cheminement obscure: моего мироощущения, и, следовательно, мысли и убеждений сыграли странную, но несомненную роль: прислуживание в церкви (корпус, rue Daru), русская и французская поэзия, Андре Жид, дневник Жульена Грина и дневник же Поля Леото (прочел все восемнадцать томов! - как они оба этому удивились бы!) и бесконечное число самых разнообразных биографий (например, Талейран и де Голь). Как объяснить самому себе, прежде всего, что я люблю Православие и все больше и больше убежден в его истине, и все больше и больше не люблю Византии, Древней Руси, Афона, то есть всего того, что для всех - синоним Православия. Я бы умер со скуки на «конгрессе византинистов». Только самому себе я могу признаться в том, что мой интерес к Православию обратно пропорционален тому, что интересует - и так страстно! - православных. (стр. 236)
Самое удивительное для меня при чтении подобных текстов, которых в Дневниках немало, это то, кто есть их автор. О.Александр был для меня первым человеком, показавшем красоту решений Вселенских соборов, показавшем, что удивительным образом совершенно вне человеческой логики принятые решения оставили православие догматически открытым к той реальности, которая наблюдается сейчас - к сотворчеству человека с Богом, способу, которым это сотворчество выполняется. Хотя нигде в «Исторический путь православия» (первая книга, которую я взяла в нашей приходской библиотеке) он прямо об этом не говорил, весь строй книги приводил меня именно к этому осознанию. Но ведь не в США 20 века, а именно в Византии первых семи веков была по сути разработана удивительная православная догматика.
Еще более удивительным представляется мне то, что я чувствую точно то же, что и о.Александр.
Всегда чувствую, что тут - самая важная и потому самая трудная тайна христианства: спасительность страдания. Не «искупительность», а именно «спасительность». Единственное, чего «природный» человек хочет на глубине, это - не страдать. Единственное, что христианство ему предлагает, - это страдание. Почему? Потому, что в духовной победе над ним, в духовном «претворении» страдания - совершается духовный рост человека, вхождение его в другое измерение. (стр. 237)
Возможно и пригодное для «готовящегося к смерти» обычное решение проблемы страдания (уход от мира, страдание как способ совершенствования) представляется мне совершенно не срабатывающим для «умеющего жить». Потому что, не знаю как для о.Александра, но в момент страдания как раз мое «умение жить» и разрушается и слишком велика должна быть цена страдания именно как служения, возможности участия в Его творчестве, а не совершенствование «себя, драгоценной», чтобы оно сохранилось. Если такое сохранение возможно вообще.
...вопрос в голове: что такое подлинная свобода? Как быть свободным? (стр. 240)
«Потому что на уровне обычного человека мы жестко запрограммированы на
конкуренцию. И первый механизм конкуренции - гордость.
Меня унизила моя дочь - она совершенно со мной не считается... Моя мать
думает - я все еще ребенок... Муж пошел к другой - он предпочел ее мне... Я
работала как вол - а вся слава ему...
Но униженная гордость - это на поверхности, это то, через что инстинкт
действует, а глубинная причина - участие в конкурентной борьбе. Чижики, бьющие
соперника по голове.
А второй механизм конкуренции - драка за материальные блага. Потому Иисус
тут же говорит: «И кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку,
отдай ему и верхнюю одежду».
Мы все играем в эту игру - от рождения до смерти. Не только мы задействованы
в ней - сама игра задействована как один из механизмов развития общества.
Я это вижу настолько четко - и саму игру, и что за ней стоит. И я не хочу
быть чижиком, я не хочу бить сама и не хочу быть битой, эта игра мне
отвратительна. Но я ничего не могу сделать - я тоже задействована в ней.
И вот - о прекрасная весть, оказывается Бог дает мне право выйти из этой
игры.
Вот она - христианская свобода, право выйти из этой всеобщей игры.»
(Темы для обсуждения. «Свободна, свободна, свободна наконец»).
Невозможность найти решающие аргументы ни за, ни против - решающие в смысле объективной убедительности для обеих сторон. Каждый оказывается правым для себя, то есть внутри своей перспективы, «причинной связи» своей аргументации.
...
Ересь всегда нечто очень цельное, не надуманное, она действительно прежде всего выбор на глубине, а не поправимая ошибка в частностях. Отсюда - безнадежность всех «богословских диалогов», как если бы речь всегда шла о «диалектике», об аргументах. Все аргументы в богословии post factum, все укоренены в опыте; ели же опыт другой, то они и неприменимы, что и становится - в который раз! - очевидным в этом споре о «священстве женщин». (стр. 247)
Отсутствие убедительных для обеих сторон аргументов - еще один аспект подлинной свободы. Я выбираю то, что хочу, а не рабски следую за тем, что есть НА САМОМ ДЕЛЕ. Потому что при взаимодействии субъектов, один из которых есть Творец, в отличие от взаимодействия кирпичей, никакого САМОГО ДЕЛА на САМОМ ДЕЛЕ нет, взаимодействие становится истинным фактом согласия на него двух взаимодействующих сторон, и САМОЕ ДЕЛО не существует априори, оно творится в процессе свободного взаимодействия обладающих свободой субъектов.
Нужно отвергнуть всю современную культуру в ее духовных - ложных, даже демонических - предпосылках. Глубочайшая ложность принципа «сравнения», лежащего в основе пафоса равенства. Сравнением никогда и ничего не достигается, оно источник зла, то есть зависти (почему я не как он), далее - злобы и, наконец, восстания и разделения. Но это и есть точная генеалогия дьявола. Тут ни в одном пункте, ни в одной стадии - нет положительного, все отрицательно от начала до конца. И в этом смысле наша культура «демонична», ибо в основе ее лежит сравнение. А так как сравнение всегда, математически приводит к опыту. Знанию неравенства, то оно всегда приводит и к протесту. Равенство утверждается как недолжность никаких различий. А поскольку они есть - к борьбе с ними, то есть к насильственному уравнению и, что еще страшнее, к отрицанию их как самой сущности жизни; та «личность», мужская или женская, неважно, - которая жаждет равенства, уже, в сущности, опустошена и безлична, ибо «личное» в ней составляло как раз то, что «отлично» от всех других и что не подчинено абсурдному закону «равенства».
Демоническому принципу «сравнения» христианство противопоставляет любовь, вся сущность которой как раз в полном отсутствии в ней и как «источника», и как «сущности» - сравнения. Поэтому в мире нет, и не может быть равенства, что он создан любовью, а не принципами. И жаждет мир любви, а не равенства, и ничто - мы знаем это - не убивает так любви, не заменяет ее так ненавистью. Как именно это постоянно навязываемое миру как цель и «ценность» равенство. (стр. 247)
Безусловно так. Все живое в мироздании сотворит с Творцом, но человек предназначен к большему - к свободному осознанному сотворчеству. И христианство есть подъем человека с животного уровня сотворчества на человеческий, на тот, для которого человечество и было предназначено, и на уровне этом конкуренцию, которая есть побудительный стимул творчества животного уровня сменяет иной стимул - любовь. И смена эта невозможна без глубинного изменения самого человека, и никакие попытки отменить конкуренцию «в приказном порядке» не состоялись и состояться не могли.
И как и на 71-й улице - никаких антенн, ни малейшего интереса, внимания к другим мирам, да и просто к реальности. Ее не существует. «только зеркалу зеркало снится...» (стр. 260)
И не произойди в свое время старообрядческий раскол - боюсь и до сих пор в России не было бы «никаких антенн». Стоит однако задуматься...
Иногда такое чувство, что большинство людей действительно, хотя и неведомо для себя, живут скрываньем от себя - реальности (не только смерти), и что именно в этом скрывании - основная для них функция религии. (стр. 261)
Хуже. Падшее, отделенное от Бога человечество, на животном уровне пытается делать невозможное - сотворить с Ним. Христиане, единственные, для которых невозможное может стать реальностью, сладко спят, убаюканные призрачной сказкой призрачной эсхатологии. И как результат - жизнь, реальная, история, симфония Бога и человечества - проходит мимо...
Вопрос всякой жизни: как с достоверностью разобраться, что в ней - от Бога, как послушание Ему («чего хочет от меня Бог...») и что - от «мира сего» (и того, кто за ним). Вопрос о призвании. (стр. 263)
Думаю, это вопрос не только каждой жизни конкретного христианина, это еще и вопрос вопросов богословия будущего - как отличить первое от второго.
Религия и идеология порабощает. Освобождает только вера. Религия и идеология говорят о «свободе». Вера говорит о послушании. Но только в ней свобода (послушание Богу есть единственная в этом мире свобода и источник свободы). (стр. 265)
«Вот поэтому я и думаю - Бог отбирает влюбленных.
В Него и дело Его
Для разделения жизни с Ним, что обязательно означает и разделение дела Его
Ибо невозможно разделять жизнь с Творцом, устраняясь от дела Его - творчества
...
Зачем мне свобода от смысла жизни моей?
Зачем мне свобода от любимого дела моего?
Зачем мне свобода от Возлюбленного моего?»
(Чаепитие в Интернете. Тема 2. Свобода воли)
Я чувствую себя полным «видением», для которого еще (или уже?) нет органа восприятия, и все же чувствую очень глубоко правоту этого видения. Христианство, пока оно отвечает, хочет отвечать на «проблематику», навязанную миром сим и потому ab initio vitiosam, - не звучит. Получаются прописи и идеология... Речь только об одном - где сокровище сердца нашего... Все остальное - болтовня... (стр. 275)
По прочтении этой статьи - чувство: а вдруг?! А вдруг действительно в пустыне секуляризма что-то от Бога? И именно на это люди реагируют? Какая огромная, неожиданная радость, если это правда... (стр. 278)
Удивительное ощущение не покидало меня, словно в детской игре - все горячее и горячее, и кажется - вот сейчас откроется - сокровище, реальность, мечта... Ведь кажется - ну вот же оно, все ближе, все яснее, все очевиднее...
И прозрение, словно комета - все ближе, все горячее, но черкнуло по краю - и вот удаляется, в бесконечность... И хочется плакать, кричать - как несправедливо, почему... И найти адрес, и написать, и как то подсказать - но он уже ушел, туда, куда не доходят ни письма, ни послания в Интернет. Почему же ему так и не открылось, эта простая истина, открывшаяся мне - что ВСЕ ЭТО ПРАВДА. Какая бы это была для него огромная радость. Как все же несправедливо.
«Что жизнь и смерть. А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя»
Как все же несправедливо.
В Очакове на берегу моря сидела я и плакала.
И еще раз за эти дни почувствовал, до какой степени это литургическое «инобытие» существенно для простого бытия, дает этому последнему terms of reference. (стр. 280)
Церковь - это прежде всего поток, непрерывность потока, звука, мелодии. Можно и нужно восстать против обессмысливания их в восприятии, сознании, благочестии, но - не будь этого потока и этой непрерывности, не было бы того, «во имя чего» можно и нужно восставать... ... В том, следовательно, смысл этого «потока» Церкви, что в нем всегда можно найти «образ неизреченной славы», ту трансцендентную реальность, вне которой человек все равно «разваливается», сколько бы Кантов не появилось... Пускай этот поток загрязняется - языческим благочестием, приходскими комитетами, узким «богословием», ни истина, ни сила потока от этого не уменьшаются. (стр. 285)
Чудные прохладные, солнечные дни. Вчера шел от вечерни домой среди торжествующей красоты блестящих на солнце деревьев и думал: сколько незаслуженного счастья дал нам Бог. (стр. 293)
«Умение жить» начинается с удивление - сколько незаслуженного счастья дал мне Бог.
И другой «вечный» вопрос - о соотношении «пророчества», то есть обличения, «разрыва», - с Православием. С одной стороны, мне так очевидно, что новое вино просто не вливается в ветхие мехи. С другой же - только через это ветхое, даже - обветшавшее, дошло до нас то, во имя чего - нужно до зарезу «пророчество» (стр. 295)
Церковь - это прежде всего поток, непрерывность потока работы Духа Святого, и именно в Византии было создано то, ради чего можно и нужно восставать, и восставать можно и нужно именно против попыток остановить поток, который есть Церковь, на уровне созданного в Византии. И в мироздании, которое творит Бог, не было, нет и не будет ничего остановленного - ни в материальном космосе, ни в Церкви, ни в самом Божественном творчестве - ни ранее, ни сейчас, ни в Вечности.
«Религиозный опыт». Слушая других, стараясь их понять, убеждаешься в том, насколько этот «опыт» многообразен, насколько один отличен от другого - и это внутри одной и той же «веры», одного и того же Православия... Что же говорить о других религиях! (стр. 297)
Умный человек (тот, что предсказал исламизацию государств с отделенной христианской церковью) сказал как-то в раздумье: «Дело в том, что религии возникают, развиваются, умирают». «Да, но есть одно но - ответила я. Религия никогда не исчезала, она всегда сменялась, иной религией. И вот этой идущей на смену христианству новой религии сейчас то как раз и нет!». Что говорить о других религиях? Каждая религия - свободный выбор свободным человеком способа взаимодействия с Богом, и вопрос истинности религии лишь в одном - согласен ли на такое взаимодействие Сам Бог.
Начало «ложной религии» - неумение радоваться, вернее - отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отнесению к ней - правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости - они легко становятся «демоническими», извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: все это соблазны, все это «прелесть». Но до чего же она сильна не только в мире, но и внутри Церкви... И почему-то у «религиозных» людей радость всегда под подозрением. Первое, главное, источник всего: «Да возрадуется душа моя о Господе...». Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает. Чувство вины, морализм не «освобождают» от мира и его соблазнов. Радость - основа свободы, в которой мы призваны «стоять». Где, как, когда извратилась, замутнилась эта «тональность» христианства или, лучше сказать, где, как и почему стали христиане «глохнуть» к ней? Как, когда и почему вместо того, чтобы отпускать измученных на свободу, Церковь стала садистически запугивать их и стращать? (стр. 297)
Что всегда удивляло меня - атеист, который как трава полевая, сегодня есть, а завтра и нет его, и зароют как собаку, умеет радоваться своей мимолетной бесцельной жизни. Но у верующих, причем это относится не только к христианам, впечатление такое, что в жизни произошла страшная трагедия - оказалось, что Бог таки есть!
«Зато слова: цветок, ребенок, зверь...» (Ходасевич). Думаю об этих словах, смотря на золотые, пронизанные послеобеденным солнцем деревья за окном, на кошку, на идущих из школы детей. Это меня в сто раз больше обращает к Богу, чем все богослужения и религиозные разговоры вместе взятые. И еще приходит в голову: «Кто вам сказал, что человек должен что-то сделать на этой земле...» (стр. 302)
Бог, Бытие 2:15.
Как все таки жаль...
В Очакове на берегу Черного моря сидела я и плакала...
Бог, творя мир, не «решал проблем» и не ставил их, а творил то, о чем мог сказать : «Добро зело». Вне этого ничего не понять, не увидеть, не почувствовать и не «разрешить». Бог сотворил мир, а Диавол превратил и его - мир, и человека, и жизнь в «проблему». И миллион (лучше же сказать, «легион имя им») «специалистов» ее решают. И только потому в мире так темно, так холодно, так «безотрадно». (стр. 304)
Мы все твердим себе и другим: «Человек несчастен без Бога». Но почему же тогда он так несчастен «с Богом»? (стр. 306)
Бог сотворил человека по образу Своему, а дьявол внушил атеистам, что они по образу обезьяны, а христианам, что они по образу птички певчей. Все остальное лишь следствия
Как может быть счастлива тварь, отвергающая предназначение, данное Творцом?
Я убежден, однако(да и история старообрядчества тому доказательство), что они отлично пользуются этим, их не интересующим, не занимающим, миром, его, так сказать, «эксплуатируют». Я убежден, что и ненависти к этому миру у них нет, как нет ненависти у человека, убивающего к обеду курицу. Убежден, наконец, что они ничего не ждут и ничего не хотят, ибо атрофировано у них само - бесконечно христианское! - чувство времени. Смотря на них, следя за ними - думал об основной правоте моего ответа Солженицину. «Всякий выход из «мира сего» без полноты эсхатологической веры извращает что-то самое основное в христианстве. И ничего не меняет тот факт, что на фоне расфуфыренной, суетной, шумной толпы они - словно видение «иного мира». (стр. 309)
Почему же только старообрядчества?
Один батюшка, сторонник христианского государства, в государстве этом христианском науку в порядке икономии все же допускает. Так на своем сайте и написал - наука будет допущена в порядке икономии. Ну слава тебе Господи, спасибо и на этом, хоть на костер ученых не собирается посылать. Воистину, как к той курице к обеду в пост...
На берегу Черного моря в Очакове, в сказочной голубой полусфере, читала я Дневники, только море, небо и Дневники о.Александра передо мной, и Белый Пароход на невидимом горизонте...
На берегу Черного моря в Очакове, в сказочной голубой полусфере, читала я Дневники, только море, небо и Дневники о.Александра передо мной, и Белый Пароход на невидимом горизонте...
Ясность и красота этих - здесь уже первых осенних - дней, ярко-красных кленов. Очевидная для меня «одушевленность « природы, только совсем не «пантеистическая», а вся целиком состоящая в откровении именно Лица, Личности. И это так потому как раз, что природы нет «самой по себе». Она «становится» каждый раз, когда из-за нее, в ней, благодаря ей происходит встреча личности с Лицом, совершается «эпифания». (стр. 201)
Да, потому и невозможно было для меня жить в атеизме , убито все - Бог, я сама, природа.
Эта книга написана близнецом, и написана с каким-то трагическим восхищением. Одиночество и «ярость» Ленина. Одиночество и «ярость» Солженицына. Борьба как содержание - единственное! - всей жизни. Безостановочное обращение к врагу. Безбытность. Порабощенность своей судьбой, своим делом. Подчиненность тактики - стратегии. Тональность души... Повторяю - страшно... (стр. 215)
А на глубине сознания, почти в подсознании - непрекращающийся спор с Солженициным, словно весь смысл того, что с ним происходит, - в нашем с ним 2единоборстве», что именно нам - мне и ему - суждено столкнуться на «узкой дорожке». Словно для меня это вопрос «экзистенциальный» - ошибся ли я в том, что я в нем услышал («триединая интуиция», «зрячая любовь»...), или нет... (стр. 217)
Удивительное непонятное для меня восхищение Солженицыным. Предчувствие - это не может продолжаться долго, «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»... Предчувствие оправдалось, восторги закончились к 215 странице...
Может быть. Схему «внутреннего устроения» можно было бы представить в некой, опять таки «триединой» интуиции, в постоянном хранении даже не в сознании, а именно нутром, душой следующих «отнесенностей»:
«Космическая» - это само чувство жизни hinc et nun, это хранение душой общения с космосом: природа, «это» время, свет, сам во всем этом. Это - обратное отделению, отчужденности, изоляции. Мир - как постоянно даруемый и постоянно принимаемый дар. Благодарность. Радость. И в этом смысле - сама жизнь, как молитва.
«Историческая». Это - внутренняя отнесенность к своему делу, месту, призванию, это послушание, смирение, готовность, знание опасности, искушений, борьбы, «блюдите како опасно ходите». Тут молитва о помощи, молитва экзорцизм, молитва-прояснение (дай силу принять...»)
И, наконец, «эсхатологическая». Отнесенность к последнему, к взыскуемому и ожидаемому. «Да придет Царствие Твое...» (стр. 219)
Аминь, аминь, аминь. Но в Царствии - что? Вот главный вопрос эсхатологии - что в Царствии? И когда наступление взыскуемого ожидаемого, того ради чего только и стоит жить, в чем действительно только и обретают смысл первые два пункта - сама жизнь и служение, но когда наступление этого взыскуемого отменяет и саму жизнь, и само служение, в чем тогда остается мечта? В вечном наслаждении? То есть в итоге все замыкается на меня же, на мое наслаждение? Да полно, стоит ли такая игра свеч?
«К атеистическому миру я агрессивна, это преступный, не имеющий права на существование мир, а к вашему миру - что ж, он может и быть, только в вашем мире без Бога я пойду пить водку, чтобы получить свою долю наслаждения, и мне совершенно все равно, какого уровня будет это наслаждение и в чем оно будет состоять, если все в конечном итоге замыкается на него»
(Это из моего письма Аоуране, основательнице «Тетрады» в Москве). После которого ее восторги по отношению ко мне тоже прекратились, воистину, «в одну телегу впрячь не можно»...
Тайна христианства: красота поражения, освобождение от успеха. «Скрыл сие от премудрых...» Все в этом рассказе - поражение, и весь он светится необъяснимой, таинственной победой: «Ныне прославился Сын Человеческий...» (стр. 220)
Думаю, тайна христианства - подъем человечества на тот уровень сотворчества с Богом, для которого оно было создано. И на этом уровне как побудительный мотив сотворчества отсутствует конкуренция, работа «на успех»
Набираться глубины, вот этой самой отрешенности, отнесенности, молитвы не словами и поклонами, а вниманием всего существа: зрением, слухом, подспудным знанием присутствия. (стр. 222)
И хочется выйти на свежий воздух, увидеть небо и звезды, прикоснуться к живой жизни и в ней почувствовать Бога, а не в наркотической «священности» (стр. 227)
С АМ на общинном дне (вернее общинном вечере). АМ объясняет способ молитвы -все отключить, чувства, мысли, и когда установится полная тишина...
Я возражаю - есть и другой способ, наоборот, все подключить...
Погружение в обычную жизнь, состоящую из безостановочной траты моего времени. Но, может быть, это так и нужно. Может быть, в этом, на поверхности, абсурде - «смысл» моей жизни? (стр. 235)
Нам дано участвовать в сотворчестве, но не дано оценивать результаты. Возможно, весь смысл жизни о.Александра и был в написании этих Дневников...
«И Слово стало плоти.». Плотью, а не текстом, - с примечаниями, разночтениями и аппаратами. (стр. 236)
Ох, это мой вечный спор с ЮА.
«Итак, исследование текста показывает, что его автор во время его написания никак не мог подразумевать...»
«А какой смысл вкладывает в него сейчас Церковь?»
«А какая разница, мы же исследуем текст?»
«А какая разница, какой смысл вкладывал древний автор, мы ж не древнему автору верим, а Автору?»
Если кто-нибудь когда-нибудь будет «изучать» «источники» моего богословия(!), он вряд ли догадается, что на меня всегда неимоверную тоску нагоняли, например, Кавасила, Дионисий Археопагит и т.п. , а что в “cheminement obscure: моего мироощущения, и, следовательно, мысли и убеждений сыграли странную, но несомненную роль: прислуживание в церкви (корпус, rue Daru), русская и французская поэзия, Андре Жид, дневник Жульена Грина и дневник же Поля Леото (прочел все восемнадцать томов! - как они оба этому удивились бы!) и бесконечное число самых разнообразных биографий (например, Талейран и де Голь). Как объяснить самому себе, прежде всего, что я люблю Православие и все больше и больше убежден в его истине, и все больше и больше не люблю Византии, Древней Руси, Афона, то есть всего того, что для всех - синоним Православия. Я бы умер со скуки на «конгрессе византинистов». Только самому себе я могу признаться в том, что мой интерес к Православию обратно пропорционален тому, что интересует - и так страстно! - православных. (стр. 236)
Самое удивительное для меня при чтении подобных текстов, которых в Дневниках немало, это то, кто есть их автор. О.Александр был для меня первым человеком, показавшем красоту решений Вселенских соборов, показавшем, что удивительным образом совершенно вне человеческой логики принятые решения оставили православие догматически открытым к той реальности, которая наблюдается сейчас - к сотворчеству человека с Богом, способу, которым это сотворчество выполняется. Хотя нигде в «Исторический путь православия» (первая книга, которую я взяла в нашей приходской библиотеке) он прямо об этом не говорил, весь строй книги приводил меня именно к этому осознанию. Но ведь не в США 20 века, а именно в Византии первых семи веков была по сути разработана удивительная православная догматика.
Еще более удивительным представляется мне то, что я чувствую точно то же, что и о.Александр.
Всегда чувствую, что тут - самая важная и потому самая трудная тайна христианства: спасительность страдания. Не «искупительность», а именно «спасительность». Единственное, чего «природный» человек хочет на глубине, это - не страдать. Единственное, что христианство ему предлагает, - это страдание. Почему? Потому, что в духовной победе над ним, в духовном «претворении» страдания - совершается духовный рост человека, вхождение его в другое измерение. (стр. 237)
Возможно и пригодное для «готовящегося к смерти» обычное решение проблемы страдания (уход от мира, страдание как способ совершенствования) представляется мне совершенно не срабатывающим для «умеющего жить». Потому что, не знаю как для о.Александра, но в момент страдания как раз мое «умение жить» и разрушается и слишком велика должна быть цена страдания именно как служения, возможности участия в Его творчестве, а не совершенствование «себя, драгоценной», чтобы оно сохранилось. Если такое сохранение возможно вообще.
...вопрос в голове: что такое подлинная свобода? Как быть свободным? (стр. 240)
«Потому что на уровне обычного человека мы жестко запрограммированы на
конкуренцию. И первый механизм конкуренции - гордость.
Меня унизила моя дочь - она совершенно со мной не считается... Моя мать
думает - я все еще ребенок... Муж пошел к другой - он предпочел ее мне... Я
работала как вол - а вся слава ему...
Но униженная гордость - это на поверхности, это то, через что инстинкт
действует, а глубинная причина - участие в конкурентной борьбе. Чижики, бьющие
соперника по голове.
А второй механизм конкуренции - драка за материальные блага. Потому Иисус
тут же говорит: «И кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку,
отдай ему и верхнюю одежду».
Мы все играем в эту игру - от рождения до смерти. Не только мы задействованы
в ней - сама игра задействована как один из механизмов развития общества.
Я это вижу настолько четко - и саму игру, и что за ней стоит. И я не хочу
быть чижиком, я не хочу бить сама и не хочу быть битой, эта игра мне
отвратительна. Но я ничего не могу сделать - я тоже задействована в ней.
И вот - о прекрасная весть, оказывается Бог дает мне право выйти из этой
игры.
Вот она - христианская свобода, право выйти из этой всеобщей игры.»
(Темы для обсуждения. «Свободна, свободна, свободна наконец»).
Невозможность найти решающие аргументы ни за, ни против - решающие в смысле объективной убедительности для обеих сторон. Каждый оказывается правым для себя, то есть внутри своей перспективы, «причинной связи» своей аргументации.
...
Ересь всегда нечто очень цельное, не надуманное, она действительно прежде всего выбор на глубине, а не поправимая ошибка в частностях. Отсюда - безнадежность всех «богословских диалогов», как если бы речь всегда шла о «диалектике», об аргументах. Все аргументы в богословии post factum, все укоренены в опыте; ели же опыт другой, то они и неприменимы, что и становится - в который раз! - очевидным в этом споре о «священстве женщин». (стр. 247)
Отсутствие убедительных для обеих сторон аргументов - еще один аспект подлинной свободы. Я выбираю то, что хочу, а не рабски следую за тем, что есть НА САМОМ ДЕЛЕ. Потому что при взаимодействии субъектов, один из которых есть Творец, в отличие от взаимодействия кирпичей, никакого САМОГО ДЕЛА на САМОМ ДЕЛЕ нет, взаимодействие становится истинным фактом согласия на него двух взаимодействующих сторон, и САМОЕ ДЕЛО не существует априори, оно творится в процессе свободного взаимодействия обладающих свободой субъектов.
Нужно отвергнуть всю современную культуру в ее духовных - ложных, даже демонических - предпосылках. Глубочайшая ложность принципа «сравнения», лежащего в основе пафоса равенства. Сравнением никогда и ничего не достигается, оно источник зла, то есть зависти (почему я не как он), далее - злобы и, наконец, восстания и разделения. Но это и есть точная генеалогия дьявола. Тут ни в одном пункте, ни в одной стадии - нет положительного, все отрицательно от начала до конца. И в этом смысле наша культура «демонична», ибо в основе ее лежит сравнение. А так как сравнение всегда, математически приводит к опыту. Знанию неравенства, то оно всегда приводит и к протесту. Равенство утверждается как недолжность никаких различий. А поскольку они есть - к борьбе с ними, то есть к насильственному уравнению и, что еще страшнее, к отрицанию их как самой сущности жизни; та «личность», мужская или женская, неважно, - которая жаждет равенства, уже, в сущности, опустошена и безлична, ибо «личное» в ней составляло как раз то, что «отлично» от всех других и что не подчинено абсурдному закону «равенства».
Демоническому принципу «сравнения» христианство противопоставляет любовь, вся сущность которой как раз в полном отсутствии в ней и как «источника», и как «сущности» - сравнения. Поэтому в мире нет, и не может быть равенства, что он создан любовью, а не принципами. И жаждет мир любви, а не равенства, и ничто - мы знаем это - не убивает так любви, не заменяет ее так ненавистью. Как именно это постоянно навязываемое миру как цель и «ценность» равенство. (стр. 247)
Безусловно так. Все живое в мироздании сотворит с Творцом, но человек предназначен к большему - к свободному осознанному сотворчеству. И христианство есть подъем человека с животного уровня сотворчества на человеческий, на тот, для которого человечество и было предназначено, и на уровне этом конкуренцию, которая есть побудительный стимул творчества животного уровня сменяет иной стимул - любовь. И смена эта невозможна без глубинного изменения самого человека, и никакие попытки отменить конкуренцию «в приказном порядке» не состоялись и состояться не могли.
И как и на 71-й улице - никаких антенн, ни малейшего интереса, внимания к другим мирам, да и просто к реальности. Ее не существует. «только зеркалу зеркало снится...» (стр. 260)
И не произойди в свое время старообрядческий раскол - боюсь и до сих пор в России не было бы «никаких антенн». Стоит однако задуматься...
Иногда такое чувство, что большинство людей действительно, хотя и неведомо для себя, живут скрываньем от себя - реальности (не только смерти), и что именно в этом скрывании - основная для них функция религии. (стр. 261)
Хуже. Падшее, отделенное от Бога человечество, на животном уровне пытается делать невозможное - сотворить с Ним. Христиане, единственные, для которых невозможное может стать реальностью, сладко спят, убаюканные призрачной сказкой призрачной эсхатологии. И как результат - жизнь, реальная, история, симфония Бога и человечества - проходит мимо...
Вопрос всякой жизни: как с достоверностью разобраться, что в ней - от Бога, как послушание Ему («чего хочет от меня Бог...») и что - от «мира сего» (и того, кто за ним). Вопрос о призвании. (стр. 263)
Думаю, это вопрос не только каждой жизни конкретного христианина, это еще и вопрос вопросов богословия будущего - как отличить первое от второго.
Религия и идеология порабощает. Освобождает только вера. Религия и идеология говорят о «свободе». Вера говорит о послушании. Но только в ней свобода (послушание Богу есть единственная в этом мире свобода и источник свободы). (стр. 265)
«Вот поэтому я и думаю - Бог отбирает влюбленных.
В Него и дело Его
Для разделения жизни с Ним, что обязательно означает и разделение дела Его
Ибо невозможно разделять жизнь с Творцом, устраняясь от дела Его - творчества
...
Зачем мне свобода от смысла жизни моей?
Зачем мне свобода от любимого дела моего?
Зачем мне свобода от Возлюбленного моего?»
(Чаепитие в Интернете. Тема 2. Свобода воли)
Я чувствую себя полным «видением», для которого еще (или уже?) нет органа восприятия, и все же чувствую очень глубоко правоту этого видения. Христианство, пока оно отвечает, хочет отвечать на «проблематику», навязанную миром сим и потому ab initio vitiosam, - не звучит. Получаются прописи и идеология... Речь только об одном - где сокровище сердца нашего... Все остальное - болтовня... (стр. 275)
По прочтении этой статьи - чувство: а вдруг?! А вдруг действительно в пустыне секуляризма что-то от Бога? И именно на это люди реагируют? Какая огромная, неожиданная радость, если это правда... (стр. 278)
Удивительное ощущение не покидало меня, словно в детской игре - все горячее и горячее, и кажется - вот сейчас откроется - сокровище, реальность, мечта... Ведь кажется - ну вот же оно, все ближе, все яснее, все очевиднее...
И прозрение, словно комета - все ближе, все горячее, но черкнуло по краю - и вот удаляется, в бесконечность... И хочется плакать, кричать - как несправедливо, почему... И найти адрес, и написать, и как то подсказать - но он уже ушел, туда, куда не доходят ни письма, ни послания в Интернет. Почему же ему так и не открылось, эта простая истина, открывшаяся мне - что ВСЕ ЭТО ПРАВДА. Какая бы это была для него огромная радость. Как все же несправедливо.
«Что жизнь и смерть. А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя»
Как все же несправедливо.
В Очакове на берегу моря сидела я и плакала.
И еще раз за эти дни почувствовал, до какой степени это литургическое «инобытие» существенно для простого бытия, дает этому последнему terms of reference. (стр. 280)
Церковь - это прежде всего поток, непрерывность потока, звука, мелодии. Можно и нужно восстать против обессмысливания их в восприятии, сознании, благочестии, но - не будь этого потока и этой непрерывности, не было бы того, «во имя чего» можно и нужно восставать... ... В том, следовательно, смысл этого «потока» Церкви, что в нем всегда можно найти «образ неизреченной славы», ту трансцендентную реальность, вне которой человек все равно «разваливается», сколько бы Кантов не появилось... Пускай этот поток загрязняется - языческим благочестием, приходскими комитетами, узким «богословием», ни истина, ни сила потока от этого не уменьшаются. (стр. 285)
Чудные прохладные, солнечные дни. Вчера шел от вечерни домой среди торжествующей красоты блестящих на солнце деревьев и думал: сколько незаслуженного счастья дал нам Бог. (стр. 293)
«Умение жить» начинается с удивление - сколько незаслуженного счастья дал мне Бог.
И другой «вечный» вопрос - о соотношении «пророчества», то есть обличения, «разрыва», - с Православием. С одной стороны, мне так очевидно, что новое вино просто не вливается в ветхие мехи. С другой же - только через это ветхое, даже - обветшавшее, дошло до нас то, во имя чего - нужно до зарезу «пророчество» (стр. 295)
Церковь - это прежде всего поток, непрерывность потока работы Духа Святого, и именно в Византии было создано то, ради чего можно и нужно восставать, и восставать можно и нужно именно против попыток остановить поток, который есть Церковь, на уровне созданного в Византии. И в мироздании, которое творит Бог, не было, нет и не будет ничего остановленного - ни в материальном космосе, ни в Церкви, ни в самом Божественном творчестве - ни ранее, ни сейчас, ни в Вечности.
«Религиозный опыт». Слушая других, стараясь их понять, убеждаешься в том, насколько этот «опыт» многообразен, насколько один отличен от другого - и это внутри одной и той же «веры», одного и того же Православия... Что же говорить о других религиях! (стр. 297)
Умный человек (тот, что предсказал исламизацию государств с отделенной христианской церковью) сказал как-то в раздумье: «Дело в том, что религии возникают, развиваются, умирают». «Да, но есть одно но - ответила я. Религия никогда не исчезала, она всегда сменялась, иной религией. И вот этой идущей на смену христианству новой религии сейчас то как раз и нет!». Что говорить о других религиях? Каждая религия - свободный выбор свободным человеком способа взаимодействия с Богом, и вопрос истинности религии лишь в одном - согласен ли на такое взаимодействие Сам Бог.
Начало «ложной религии» - неумение радоваться, вернее - отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отнесению к ней - правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости - они легко становятся «демоническими», извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: все это соблазны, все это «прелесть». Но до чего же она сильна не только в мире, но и внутри Церкви... И почему-то у «религиозных» людей радость всегда под подозрением. Первое, главное, источник всего: «Да возрадуется душа моя о Господе...». Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает. Чувство вины, морализм не «освобождают» от мира и его соблазнов. Радость - основа свободы, в которой мы призваны «стоять». Где, как, когда извратилась, замутнилась эта «тональность» христианства или, лучше сказать, где, как и почему стали христиане «глохнуть» к ней? Как, когда и почему вместо того, чтобы отпускать измученных на свободу, Церковь стала садистически запугивать их и стращать? (стр. 297)
Что всегда удивляло меня - атеист, который как трава полевая, сегодня есть, а завтра и нет его, и зароют как собаку, умеет радоваться своей мимолетной бесцельной жизни. Но у верующих, причем это относится не только к христианам, впечатление такое, что в жизни произошла страшная трагедия - оказалось, что Бог таки есть!
«Зато слова: цветок, ребенок, зверь...» (Ходасевич). Думаю об этих словах, смотря на золотые, пронизанные послеобеденным солнцем деревья за окном, на кошку, на идущих из школы детей. Это меня в сто раз больше обращает к Богу, чем все богослужения и религиозные разговоры вместе взятые. И еще приходит в голову: «Кто вам сказал, что человек должен что-то сделать на этой земле...» (стр. 302)
Бог, Бытие 2:15.
Как все таки жаль...
В Очакове на берегу Черного моря сидела я и плакала...
Бог, творя мир, не «решал проблем» и не ставил их, а творил то, о чем мог сказать : «Добро зело». Вне этого ничего не понять, не увидеть, не почувствовать и не «разрешить». Бог сотворил мир, а Диавол превратил и его - мир, и человека, и жизнь в «проблему». И миллион (лучше же сказать, «легион имя им») «специалистов» ее решают. И только потому в мире так темно, так холодно, так «безотрадно». (стр. 304)
Мы все твердим себе и другим: «Человек несчастен без Бога». Но почему же тогда он так несчастен «с Богом»? (стр. 306)
Бог сотворил человека по образу Своему, а дьявол внушил атеистам, что они по образу обезьяны, а христианам, что они по образу птички певчей. Все остальное лишь следствия
Как может быть счастлива тварь, отвергающая предназначение, данное Творцом?
Я убежден, однако(да и история старообрядчества тому доказательство), что они отлично пользуются этим, их не интересующим, не занимающим, миром, его, так сказать, «эксплуатируют». Я убежден, что и ненависти к этому миру у них нет, как нет ненависти у человека, убивающего к обеду курицу. Убежден, наконец, что они ничего не ждут и ничего не хотят, ибо атрофировано у них само - бесконечно христианское! - чувство времени. Смотря на них, следя за ними - думал об основной правоте моего ответа Солженицину. «Всякий выход из «мира сего» без полноты эсхатологической веры извращает что-то самое основное в христианстве. И ничего не меняет тот факт, что на фоне расфуфыренной, суетной, шумной толпы они - словно видение «иного мира». (стр. 309)
Почему же только старообрядчества?
Один батюшка, сторонник христианского государства, в государстве этом христианском науку в порядке икономии все же допускает. Так на своем сайте и написал - наука будет допущена в порядке икономии. Ну слава тебе Господи, спасибо и на этом, хоть на костер ученых не собирается посылать. Воистину, как к той курице к обеду в пост...
На берегу Черного моря в Очакове, в сказочной голубой полусфере, читала я Дневники, только море, небо и Дневники о.Александра передо мной, и Белый Пароход на невидимом горизонте...