(no subject)
Красноярск. Я здесь без машины. Да и ехать-то всего пять остановок. Прыгаю в 85-й автобус - мне удобно. День, и автобус полупустой. Со мной на остановке садится девочка, с животом не знаю на каком месяце. Ну очень серьезный животик.
Я заскакиваю на среднюю площадку, свободно становлюсь к окну. Едем.
Вдруг слышу в салоне автобуса гнусавое: «Расселись тут, это места для пожилых людей. Че расселись тут?»
Поворачиваю голову. Стоит техана, возраста пенсионного, но молодая. Накрашена. Жидкие волосенки завиты в мелкую химическую «химию». Моложавая тетка по всем статьям. Она напирает вплотную на девочку с животиком, которая, оказывается, села на одно из сидений на передней площадке. На те сиденья, которые высокие на переднем колесе. И вот эта техана напирает на нее, и гнусавит: расселись тут.
Девочка убирает от уха сотовый, по которому общается, и говорит: «Сиденья говорите. А беременным-то можно на них сидеть?»
Тетка смотрит на нее испепеляющее, и нехотя выдавливает: можно.
Потом она берет ровно секундную паузу. Набирает воздуха, и гнусавит с новой силой, уже на тон выше: «Расселись тут. Это места для пожилых людей. Вон картинки наклеены. И вы что, не знаете, что вся вот эта первая площадка - это для пожилых людей. Рассядутся тут и еще права качают»
С противоположного сиденья, с такого же, на высоком переднем колесе, соскакивает другая девочка-пассажирка: «Садитесь, пожалуйста».
Тетка резво заскакивает на это высокое сиденье, на которое не каждый полезет - высоко, удобно на нем устраивается, громоздит себе на колени здоровенный торт из дорогой кондитерской «Сладкоежка», и врубает пластинку заново: расселись тут.
Девочка, уступившая место, растеряна: но я же уступила вам.
- «Уступила она. Рассядутся в автобусе. Вы что не знаете, что вся эта передняя площадка? картинки наклеены» и далее по тексту
А на этой площадке вообще-то, на той, на которой «картинки наклеены», едут деды ветеранского вида, генералов каких-то между собой обсуждают, и девочка вот беременная села. Чем не социальная площадка?
Я не выдерживаю. От своего окна в середине включаюсь: вообще-то это, говорю, коммерческий транспорт. Здесь никто никому ничего не должен уступать. Вам уступили место, благодарите, и езжайте.
Тетка впендюривает в меня ржавый взгляд разгневанного робота: а ты че это голос подаешь? Коммерческий - не коммерческий - какая разница?
И дальше она начинает поливать весь автобус, вплоть до задней площадки, во все отверстия и такими словами, что салон почтительно притихает - услышали родное наречие.
Тут робко справа от меня встревает пассажирка. Но не с теткой не согласная, а со мной. Вы не правы, - говорит она мне - какая разница коммерческий транспорт или не коммерческий? Все обязаны всем все уступать. А вот если бы вы сидели, а рядом с вами инвалид стоял, вы бы уступили место?
Вы где-то видите, что я сижу? - отвечаю я ей. - А потом если бы стоял инвалид, то уступила бы, как и большинство адекватных людей. И мне искренне не понятно, почему, когда неадекват (киваю на тетку), который уже вполне комфортно расселся на персональном сиденье с тортом, поливает всех и каждого в этом салоне во все отверстия руганью, то вроде бы адекватные и вроде бы уважающие себя особи даже не пискнут, дабы купировать этот фонтан. Вот это вот мне, говорю, совершенно искренне не понятно.
В салоне начали раздаваться робкие протесты: действительно, уступили ей место, пускай сидит- заткнется. Девочку она беременную выгоняет, на задней площадке не хочешь попробовать парней выгнать?
Но реплики это были робкие, одиночные и - что интересно - женские. Ни один мужчина, включая парня-кондуктора, не проронил ни слова.
Уже и девочка эта беремення сошла на своей остановке, и протестующие женщины вышли на своей, а тетка с тортом не унималась.
Так как я единственная, кто составил ей открытую конфронтацию, и посмела подать голос, как только она меня не обзывала!
А салон продолжал благородно безмолвствовать. Утыкался в сотовые, отворачивался к окну, опускал глаза. Ругательства, не воинственно-изощренные, а самого нижайшего пошиба, неслись по салону рекой, не встречая на пути никакого сопротивления. Тетка хамит в удовольствие. Было видно, как ей от этого хорошо. Кондуктор помалкивает. Пассажиры не вмешиваются. Русская народная идиллия.
Потом, когда вышла из салона, я подумала, что хамство, вот это самое низкое, беспардонное российское хамло, «бессмысленное и беспощадное», задело не очень.
А вывела из себя глупая молчаливая бытовая покорность людей, которые вроде бы всяко себя уважают. Ведь бесновалась эта тетка на весь автобус, тетка эта такого низкого пошиба, что даже презрения для нее слишком.
А как надо было? Как надо было поступить, дабы уважение к себе и к окружающим не оказалось попранным?
Почему-то думаю, что должны были несколько человек одновременно встать, взять ее за шкварник и высадить на ближайшей остановке. И сказать ей, что нас оскорбляет ехать в одном салоне с эдаким хамлом. И пускай она ищет себе других попутчиков, которые захотят терпеть ее оскорбления и ругань. Просто ссадить на остановке во имя самоуважения. А потом скинуться мелочью, и заплатить кондуктору, допустим, за три билета. Во имя самоуважения. И водитель оказался бы ни при чем - пассажиры ссадили. И кондуктор бы не в накладе - оплатили в тройном размере. И самоуважение оказалось бы не попранным.
Но этого не произошло. Почти все ехали молча, себе под нос, и тщательно делали вид, что самоуважение у них есть. Для них происходящее было как бы нормально.
А потом подумала, что вот сейчас раскручивается градус неприязни к каким-то отдельным группам - к «пиндонасам», к «нацменам», к геям. И что если какой-нибудь представитель из этой группы непрязни случайно окажется в такой вот благоприятной среде, навроде этого автобусного салона, где его начнут травить - бежать ему с тонущего корабля будет некуда. Такие вот «тетки» будут терзать его за инаковость, за акцент, за цветные штаны, а окружающие будут жевать себе под нос сопли, и делать вид, что это их не касается. И не их это унижают.
Поэтому не спрашивайте, почему в России «Pussy» и Путин. Вот потому
Я заскакиваю на среднюю площадку, свободно становлюсь к окну. Едем.
Вдруг слышу в салоне автобуса гнусавое: «Расселись тут, это места для пожилых людей. Че расселись тут?»
Поворачиваю голову. Стоит техана, возраста пенсионного, но молодая. Накрашена. Жидкие волосенки завиты в мелкую химическую «химию». Моложавая тетка по всем статьям. Она напирает вплотную на девочку с животиком, которая, оказывается, села на одно из сидений на передней площадке. На те сиденья, которые высокие на переднем колесе. И вот эта техана напирает на нее, и гнусавит: расселись тут.
Девочка убирает от уха сотовый, по которому общается, и говорит: «Сиденья говорите. А беременным-то можно на них сидеть?»
Тетка смотрит на нее испепеляющее, и нехотя выдавливает: можно.
Потом она берет ровно секундную паузу. Набирает воздуха, и гнусавит с новой силой, уже на тон выше: «Расселись тут. Это места для пожилых людей. Вон картинки наклеены. И вы что, не знаете, что вся вот эта первая площадка - это для пожилых людей. Рассядутся тут и еще права качают»
С противоположного сиденья, с такого же, на высоком переднем колесе, соскакивает другая девочка-пассажирка: «Садитесь, пожалуйста».
Тетка резво заскакивает на это высокое сиденье, на которое не каждый полезет - высоко, удобно на нем устраивается, громоздит себе на колени здоровенный торт из дорогой кондитерской «Сладкоежка», и врубает пластинку заново: расселись тут.
Девочка, уступившая место, растеряна: но я же уступила вам.
- «Уступила она. Рассядутся в автобусе. Вы что не знаете, что вся эта передняя площадка? картинки наклеены» и далее по тексту
А на этой площадке вообще-то, на той, на которой «картинки наклеены», едут деды ветеранского вида, генералов каких-то между собой обсуждают, и девочка вот беременная села. Чем не социальная площадка?
Я не выдерживаю. От своего окна в середине включаюсь: вообще-то это, говорю, коммерческий транспорт. Здесь никто никому ничего не должен уступать. Вам уступили место, благодарите, и езжайте.
Тетка впендюривает в меня ржавый взгляд разгневанного робота: а ты че это голос подаешь? Коммерческий - не коммерческий - какая разница?
И дальше она начинает поливать весь автобус, вплоть до задней площадки, во все отверстия и такими словами, что салон почтительно притихает - услышали родное наречие.
Тут робко справа от меня встревает пассажирка. Но не с теткой не согласная, а со мной. Вы не правы, - говорит она мне - какая разница коммерческий транспорт или не коммерческий? Все обязаны всем все уступать. А вот если бы вы сидели, а рядом с вами инвалид стоял, вы бы уступили место?
Вы где-то видите, что я сижу? - отвечаю я ей. - А потом если бы стоял инвалид, то уступила бы, как и большинство адекватных людей. И мне искренне не понятно, почему, когда неадекват (киваю на тетку), который уже вполне комфортно расселся на персональном сиденье с тортом, поливает всех и каждого в этом салоне во все отверстия руганью, то вроде бы адекватные и вроде бы уважающие себя особи даже не пискнут, дабы купировать этот фонтан. Вот это вот мне, говорю, совершенно искренне не понятно.
В салоне начали раздаваться робкие протесты: действительно, уступили ей место, пускай сидит- заткнется. Девочку она беременную выгоняет, на задней площадке не хочешь попробовать парней выгнать?
Но реплики это были робкие, одиночные и - что интересно - женские. Ни один мужчина, включая парня-кондуктора, не проронил ни слова.
Уже и девочка эта беремення сошла на своей остановке, и протестующие женщины вышли на своей, а тетка с тортом не унималась.
Так как я единственная, кто составил ей открытую конфронтацию, и посмела подать голос, как только она меня не обзывала!
А салон продолжал благородно безмолвствовать. Утыкался в сотовые, отворачивался к окну, опускал глаза. Ругательства, не воинственно-изощренные, а самого нижайшего пошиба, неслись по салону рекой, не встречая на пути никакого сопротивления. Тетка хамит в удовольствие. Было видно, как ей от этого хорошо. Кондуктор помалкивает. Пассажиры не вмешиваются. Русская народная идиллия.
Потом, когда вышла из салона, я подумала, что хамство, вот это самое низкое, беспардонное российское хамло, «бессмысленное и беспощадное», задело не очень.
А вывела из себя глупая молчаливая бытовая покорность людей, которые вроде бы всяко себя уважают. Ведь бесновалась эта тетка на весь автобус, тетка эта такого низкого пошиба, что даже презрения для нее слишком.
А как надо было? Как надо было поступить, дабы уважение к себе и к окружающим не оказалось попранным?
Почему-то думаю, что должны были несколько человек одновременно встать, взять ее за шкварник и высадить на ближайшей остановке. И сказать ей, что нас оскорбляет ехать в одном салоне с эдаким хамлом. И пускай она ищет себе других попутчиков, которые захотят терпеть ее оскорбления и ругань. Просто ссадить на остановке во имя самоуважения. А потом скинуться мелочью, и заплатить кондуктору, допустим, за три билета. Во имя самоуважения. И водитель оказался бы ни при чем - пассажиры ссадили. И кондуктор бы не в накладе - оплатили в тройном размере. И самоуважение оказалось бы не попранным.
Но этого не произошло. Почти все ехали молча, себе под нос, и тщательно делали вид, что самоуважение у них есть. Для них происходящее было как бы нормально.
А потом подумала, что вот сейчас раскручивается градус неприязни к каким-то отдельным группам - к «пиндонасам», к «нацменам», к геям. И что если какой-нибудь представитель из этой группы непрязни случайно окажется в такой вот благоприятной среде, навроде этого автобусного салона, где его начнут травить - бежать ему с тонущего корабля будет некуда. Такие вот «тетки» будут терзать его за инаковость, за акцент, за цветные штаны, а окружающие будут жевать себе под нос сопли, и делать вид, что это их не касается. И не их это унижают.
Поэтому не спрашивайте, почему в России «Pussy» и Путин. Вот потому