MMIX-7
Даже общий анализ формы Романа кое-что проясняет в замысле Автора. Тем более есть смысл присмотреться к содержанию. Может быть тогда удастся прояснить, какую, собственно, весть так страстно желал сообщить всем нам Михаил Булгаков.
В дневнике жены писателя описан один из последних дней его жизни, когда Михаил Афанасьевич еле слышно просит принести рукопись Романа, и повторяет свою просьбу обязательно опубликовать. «Чтобы знали, чтобы знали…»
Что бы мы узнали о чём?!
Может быть о том, что злыми поступками людей управляют потусторонние силы? Или может быть о том, что в Москве 30-х годов происходила явная чертовщина? Тоже мне открытие!.. Тем более что сообщение предназначено, скорее, для потомков. Современников Булгаков, зная о приближении смерти, вполне мог оповестить и сам.
Тут нам кое-кто подбрасывает мнение, будто бы Булгаков чего-то или кого-то боялся, потому и зашифровал свою тайну в рукописи Романа. Но чего бояться смертельно больному человеку, дорожащего лишь своею последней любовью и последним Романом. Но если тайна эта так опасна, что писатель боялся высказать ее, то тем более опасно ставить под удар бедную женщину, да и саму рукопись… Нет, всё же дело не в безопасности.
И всё-таки, если тайна, скрытая в содержании Романа, настолько важна для будущих читателей, почему Булгаков не написал об этом напрямую? Почему заставил два поколения литературоведов и историков, профессионалов и любителей, буквально собирать по крупицам и строчкам всё, что хотя бы косвенно, может пролить свет на происхождение образов и деталей Романа? Может быть, именно в этом и состоит та часть тайного замысла, которая относится к посмертной судьбе Романа и самого Автора?
Единственным достойным объяснением, соответствующим уровню личности гения, является его желание, чтобы мы самостоятельно обнаружили ответ на вопрос, пройдя по оставленным знакам тем же самым путём, что и сам Автор. Но для этого придётся, как минимум, ознакомиться с содержанием тех многочисленных книг, статей, пьес, романов, биографий, послуживших первоисточниками для Романа. И самое главное, внимательно проследить за мыслью Автора.
Вот тоже, кстати, неординарный момент для оценки всего написанного Булгаковым до и в процессе работы над Романом. Насколько можно доверять прежним мнениям самого Автора, если не считать его изначальным владельцем непогрешимой истины?
Даже если поверить самому Булгакову, что к концу жизни ему удалось воплотить в Романе некую истину, важную для всех нас, то добыто это тайное знание лишь в процессе трудной работы над многочисленными версиями Романа. Поэтому, когда для обоснования того или иного толкования Романа их авторы ссылаются на черновики и первые версии, то это вовсе не является подтверждением. Скорее наоборот, если Булгаков убрал из окончательной редакции какую-то ссылку, это говорит о его выборе в пользу иной версии, иной точки зрения… По-моему, это очень важное ограничение для тех, кто хочет выявить точку зрения самого Булгакова. Хотя, разумеется, это просто подарок судьбы - доступ в творческую лабораторию, возможность проследить эволюцию взгляда Автора на предмет, исследуемый им методом художественного воспроизведения.
Ну вот, собственно, мы методом самых общих рассуждений о целях и мотивах Автора подобрались к первому содержательному пункту. Можно ли подтвердить, что целью написания Романа было вовсе не развлечение читателей и даже не сокрытие зашифрованной, но известной Автору истины, а поиск этой самой истины, то есть исследование некоторого предмета?
Соответствующих знаков, подтверждающих это подозрение, вполне достаточно в тексте Романа и в его библиографических окрестностях. Хотя доказательством полезности этих знаков является только возможность уверенного движения в указанном направлении.
Итак, первый или один из первых знаков, которые сразу обращают на себя внимание при чтении Романа. Почему автор называет «роман в романе» именем Понтия Пилата, а не Иешуа Га-Ноцри? Ведь даже в тексте Романа «евангелие от Воланда» возникает после вопроса об Иисусе, а вовсе не о прокураторе?
У Вас не возникал этот вопрос при первом чтении «Мастера и Маргариты»? Помнится, хотя и с трудом, что у меня этот вопрос сразу возник, и как-то потом растворился в воздухе повествования, но никуда не делся. Просто к хорошему привыкаешь быстро, и почему бы не называть это хорошее «романом о Понтии Пилате».
Однако этот вопрос вновь материализуется и повисает в воздухе, как клетчатый регент на Патриарших, как только мы решаем пойти по следам Автора в поисках источников. И тут выясняется, что книг, статей и даже пьес под общим в первом приближении названием «Жизнь Иисуса» или же альтернативных «евангелий» в библиотеке Булгакова, а также в виде выписок в его архиве или прямых заимствований в тексте Романа - великое множество. Здесь и самые авторитетные авторы - Ренан, Феррар, Штраус, Мережковский, здесь же Лев Толстой в роли «Левия», и здесь же рапповский прототип Бездомного с пьесой об Иешуа Ганоцри - обманщике и политикане.
Но лишь один из таких «первоисточников», посвященных реконструкции евангельской истории, принадлежал перу Анатоля Франса и был озаглавлен «Прокуратор Иудеи»!
Следуя далее по этой цепочке, исследователь обнаруживает изданную в России в 1908 году биографию А.Франса, в которой Булгаков мог прочитать характеристику взглядов французского мэтра на историю и на роль художественного метода в ее исследовании. Франс противопоставляется своему предшественнику на «альтернативно евангельском» пути - Эрнесту Ренану, который даже от имени вымышленных лиц продвигает свои философские идеи. «Ирония же Франса кроется за простосердечием. Ренан скрывается, Франс перевоплощается. Он пишет, становясь на точку зрения древнего христианства…» /Г.Брандес «Анатоль Франс»/
Судя по столь важному знаку, как фактическое заимствование названия «романа в романе», для Булгакова важен не только художественный метод перевоплощения А.Франса и простосердечие его героев, воплощающих древние философские идеи. Встав на сторону Франса в части художественного метода, Булгаков должен определиться и по поводу общего философского убеждения Франса в том, что история не познаваема научными методами историков, а только художественными. Собственно, именно этой крайней полемической позицией А.Франс и отметился в философии истории.
Само содержание и стиль «романа в романе» однозначно свидетельствует, что Булгаков вполне согласен с А.Франсом в части возможности и необходимости художественного метода исследования исторических событий. Поэтому булгаковский ответ предшественнику дает герой художественного Романа, «простодушно» излагающий свое «евангелие от Воланда».
Но вот что касается второго тезиса о неприменимости научных методов к истории, то еще до позитивного ответа на первый тезис Воланд довольно точно воспроизводит тезисы программной статьи Иммануила Канта, посвященной как раз именно этому самому вопросу - о возможности «научной истории». Я уже цитировал ранее этот пассаж. Кант утверждает принципиальную возможность и необходимость создания такой же фундаментальной теории в исторической науке, какую Кеплер и Ньютон создали для движения физических тел. Положительно, стоит привести еще одну цитату из статьи, о которой Воланд стремится сообщить, едва оказавшись на улицах Москвы:
«Не правда ли, странным и, по видимости, нелепым намерением кажется попытка составить Историю согласно идее о том, каким должен бы быть мировой ход вещей, если бы он осуществлялся сообразно определенным разумным целям; кажется, что в соответствии с таким замыслом мог бы появиться только Роман.» /Иммануил Кант, «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане»/
Похоже, нет необходимости доказывать, что в первой главе Романа, плавно переходящей в «роман о Понтии Пилате» Булгаков с помощью Воланда осуществил обмен мнениями между А.Франсом и И.Кантом. При этом автор произведения о Понтии Пилате оказывается и прав, и не прав одновременно. Действительно, подлинно научное познание истории, в смысле точной реконструкции исторических событий, невозможно до тех пор, пока не будет создана чаемая Кантом фундаментальная теория.
Заметим, что Кант достаточно прозрачно связывает с появлением такой фундаментальной теории достижение всем человечеством зрелости - «всемирно- гражданского состояния». Причем на пути к этому идеалу должны произойти революции.
А между тем, как мы выяснили немного ранее, все творчество Булгакова - это поиск верной позиции, самоопределение по отношению к Русской революции. Поэтому статья Канта, если уж попалась, как мы выяснили, на глаза Булгакова, не могла не вызвать его самого глубокого интереса. Ведь получается, что по Канту революция - это то необходимое зло, которое необходимо пережить и преодолеть для достижения искомого идеального состояния.
Чтобы убедиться в том, что Булгакова эти мысли Канта действительно взволновали до глубины души, еще раз перечитайте вышеприведенную цитату. Обратите внимание на два слова, выделенные самим Кантом. А теперь ответьте не на вопрос - «О чём этот Роман?», а на более простой: «О ком этот Роман?»
Ответ очевиден - это роман об Историке, написавшем Роман.
Но как нам ответить на вопрос «О чём?».
Может быть, есть смысл вернуться к самому началу работы Автора над Романом? Ведь, начиная какую-нибудь книгу, писатель всегда следует какому-то первому импульсу. Что-то должно было подтолкнуть Булгакова к написанию именно такого Романа.
Биографические, библиографические и архивные данные дают достаточно простой ответ на этот вопрос. Легко выяснить, что в 1923 году в том же томе альманаха «Возрождение», в котором была напечатана повесть Булгакова «Записки на манжетах» была опубликована повесть Э.Миндлина, с которым Булгаков вместе работал в редакции «Накануне». Повесть называлась «Возвращение доктора Фауста». Сюжет повести достаточно прямолинейно заимствован у Гёте, но герой, доктор химии из Москвы Фауст, перенесен автором в современное время, как и иностранный профессор К.Х.Мефистофель из Праги.
То есть подсказанный коллегой сюжет современного Фауста очевидно лег в основу замысла булгаковского Романа. Более того, в самой ранней редакции Романа героя, даже внешне похожего на московского Фауста из повести Миндлина, зовут очень похоже, хотя и смешно - Феся. И новый Мефистофель, который имел у Гёте еще одно имя - Фаланд, тоже звучит лишь немного иначе - Воланд.
Похоже, но все же не так. И по мере работы над работой Булгаков все дальше уходит и от изначального иронического отношения. И очевидное изначальное сходство Фауста и Мастера, Фаланда и Воланда, Гретхен и Маргариты - становится не столь очевидным, как и отношения в этом треугольнике, явно заимствованном у Гете.
Да, о чём говорить? - воскликнет внимательный читатель, если в самом начале самой первой главы Романа мы можем легко обнаружить эпиграф:
«...Так кто ж ты, наконец?
- Я - часть той силы,
что вечно хочет
зла и вечно совершает благо».
/Гете. "Фауст"/
Чего ж тут обсуждать, если Автор сам во всём признается?
Ой ли? Так ли прост наш Автор, как хочет показаться некоторым своим визави? Разве, согласно канонам литературы, эпиграф - это часть произведения? Эпиграф обычно связывает авторский текст с контекстом литературы, указывает на источник вдохновения или подражания. Он является частью произведения, но частью, пришедшей извне, как вопрос корреспондента является внешней частью интервью, и не является частью ответа.
И если сам Булгаков настойчиво заставляет нас искать тайну, ответы на вопрос, сам смысл которого нам всё еще не ясен, то где бы он оставил подсказку? А может быть и сам вопрос, на который отвечает весь остальной текст Романа. Наверное, как и положено - в самом начале.
Похоже, что вопрос этот, заимствованный у Гёте, обращен Автором к своему герою - Воланду. А значит, ответ для самого Булгакова не столь очевиден, как для многих из его толкователей.
Из дневников Елены Сергеевны известно, что после первой читки Романа для друзей, Михаил Афанасьевич первым делом попросил всех записать на отдельных бумажках ответ именно на этот вопрос - кем, по мнению слушателей, является Воланд. Некоторые из слушателей написали «сатана», другие «не угадали». Однако сам Булгаков не стал ни подтверждать, ни опровергать. Просто был явно удовлетворен результатами импровизированного опроса.
Так может быть именно это его, в первую очередь, и интересовало при работе над Романом - выяснить, кто на самом деле скрывается под именем Воланда?
Как так, скажете Вы, разве писатель не властен над своими героями, и не может сам сделать их отрицательными и положительными? Может, конечно, если захочет. Но вот разобраться со своими желаниями бывает сложно и не столь тонким и глубоким личностям как наш Автор.
Посему, за неимением лучшего, примем за рабочую гипотезу, что главным вопросом для Булгакова является его собственное отношение к Воланду, ради чего и пришлось двенадцать лет отдавать все душевные силы этому Роману.
А вот насколько эта гипотеза верна, выяснится, если нам удастся с её помощью достаточно далеко продвинуться вглубь скрытого смысла Романа.
Отмечу только, что я вполне понимаю сомнения самого Булгакова по поводу героев своего Романа. Вот так начнешь чего-нибудь писать, а оно само собой выруливает в сторону, перпендикулярную первоначальному простому с виду замыслу. Я уже сомневаюсь, удастся ли так легко выбраться из ситуации. Хотел написать пару заметок на манжетах, то бишь в ЖЖ, а вон как всё выходит, уже и о политике писать некогда. Так что и в следующий раз, когда удастся выкроить время, придется писать о новом Фаусте.