Бальтазар
Ну вот, та история, которую давно сулил. Только букв довольно много, предупреждаю.
Бальтазара я встретил в маленькой харчевне неподалеку от того квартала в Бамако, где мы тогда жили. Харчевня была сенегальская, я туда заходил поесть и поговорить на волоф: несколько слов на волоф я тогда ещё по старой памяти мог связать, а бамана как-то не пошёл у меня... Поэтому в Бамако, если удавалось, я старался по возможности с французского хоть немного съезжать на волоф или на догон, чтобы как-то погрузиться в местную жизнь чуть больше, чем может белый турист...
За стойкой обычно стоял огромный дородный глуповатый и услужливый племянник (или какой-то ещё из бесчисленных родственников) Бальтазара, а сам он сидел во внутреннем дворике и наблюдал за происходящим. Маленький, худой, незаметный, но всё замечающий. Ко мне он вышел где-то на третий раз, когда понял, что я захожу сюда регулярно. Вышел знакомиться, не без торжественности. Т.е. обо мне он уже каким-то образом всё, что ему надо, знал (ни разу не спросив, но, как я потом имел возможность убедиться, все его сведения были точны) -- но посчитал нужным представиться. И поговорить. В первый раз мы поговорили недолго, но потом он стал всегда подсаживаться за мой столик, иногда ел, иногда нет, иногда молчал, иногда что-то рассказывал, то быстро, то с длинными паузами, во время которых он замирал и глядел вдаль. По-французски он говорил очень хорошо, бегло, почти без акцента и удивлял необычным словарным запасом.
Вообще он всегда удивлял. Как-то раз я спросил его, почему его назвали Бальтазар. Он засмеялся: "Это я сам себя так назвал. Царское имя. Я царь Бальтазар. Но это для христиан. Для мусульман у меня другое имя. У меня всюду, где я жил, разные имена. Так всегда должно быть. Когда я жил в Швейцарии, я решил, что я буду Бальтазар. Поэтому с тобой я тоже Бальтазар." Он говорил, что был моряком и несколько назойливо расписывал свои победы. Wife in every port, все дела. Это, пожалуй, единственное, что слушать бывало порой утомительно, в остальном он совершенно завораживал. И дальние плавания, и неожиданные суждения о жизни -- всё было удивительно. В общем, пока мы жили в Бамако, я стал приходить к Бальтазару почти каждый день, и мы, не торопясь, беседовали ни о чём. Иногда, правда, бывало, что он по нескольку дней отсутствовал. Говорил, что уезжал по делам, каким -- не уточнял, а я и не спрашивал: захочет -- сам скажет. Совать свой нос куда не надо и вообще неуместно, а уж в Африке особенно.
Кажется, я даже не говорил ему, когда должен уехать, он, как всегда, всё узнал сам. И за несколько дней до моего отъезда без предисловия начал: "Слушай, вот ты скоро уезжаешь (я кивнул), к Рождеству будешь в Париже (я опять кивнул). У меня к тебе просьба (хотя, наверное, он сказал -- поручение, да, конечно, поручение). Там в Париже есть одна женщина. Она... в общем, неважно. Ты передашь ей вот это" -- он достал раскрытый конверт, в котором была записка, вложил в него несколько фотографий (одна из них, как мне показалось, была недавней -- мы с ним вместе фотографировались во дворике, мы сидели, а племянники почтительно толпились рядом), конверт заклеил. На конверте было имя и телефон. Я спросил: "А адреса у тебя нет?" -- "Ты должен отдать ей это лично в руки, -- сказал он. -- Запомни: из рук в руки. Обещаешь?" Напор его был таким сильным, что я почти испугался -- и, конечно, обещал. -- "Вы должны познакомиться. Она обязательно захочет тебя увидеть." Потом вздохнул и добавил: "А вообще, эти couples mixtes... ничего хорошего никогда не выходит." Он, кстати, не первый раз такое говорил, про couples mixtes, видно было, что эта мысль его занимала.
В Париже, надо сказать, всё так завертелось после приезда, что позвонить я смог не сразу -- и в первый раз по телефону никто не ответил. Я уж подумал, что передать письмо не удастся, но на всякий случай позвонил ещё раз -- перед самым новым годом. И на этот раз в трубке раздался резкий, сухой женский голос -- такой часто бывает у не очень молодых француженок. С первых секунд голос звучал не то что недоброжелательно, но так, что я как-то сразу запутался и не знал, что сказать. Чувствуя, что выходит по-дурацки, я зачастил: "Мадам, здравствуйте, вы меня не знаете, я приехал из Мали, у меня к вам письмо от Бальтазара, он просил его передать вам лично в руки." На другой стороне царило молчание. Я начал снова: "Из Мали. От Бальтазара. Лично в руки. Он просил. Мы можем встретиться?" Трубка наконец ожила: "Встретиться? Сейчас, перед новым годом? Это невозможно. А вы вообще кто такой?" Я окончательно смешался и сказал: "Ну, я... я, собственно, не француз..." -- "Да, я заметила," -- не слишком любезно ответила трубка. "Я... я хотел сказать, что здесь не живу и скоро уезжаю". -- "А вы из какой страны?" -- "Из России." -- "Вот как? Забавно. Забавно. А как вы вообще его нашли, Бальтазара?" Тут впервые (или мне показалось) в голосе на той стороне зазвучало что-то отдалённо человеческое, а не механическое. "Да никак... просто встретил... Мы случайно познакомились. Я работал в Бамако..." -- "Я так и думала", -- перебила вдруг женщина с каким-то мрачным удовлетворением. -- "Это очень похоже на него. Он притягивает людей." Она так и сказала: Il attire les gens; и это, пожалуй, было самое человеческое, что я от неё услышал. Потом маленькая дверца сразу захлопнулась: "Ну в общем так. Встречаться мы, конечно, не будем, это немыслимо. Ни у меня, ни у вас нет времени. Если считаете нужным, пошлите мне письмо по такому адресу (она продиктовала). Я надеюсь, это вас не введёт в расходы?" Я хотел было сказать, что Бальтазар очень просил, чтобы лично в руки, и хотел нас познакомить (даже, я бы сказал, мечтал), но голос так уверенно лепил образ такой законченной стервы, что желание знакомиться как-то совершенно пропало. Да и, действительно, времени особо не было. А кроме того, последний её вопрос, про расходы, меня совсем уж неприятно задел (хотя для европейского этикета был, в общем, нормальным и даже в каком-то смысле вежливым). Но я решил счесть себя оскорблённым -- за себя и за Бальтазара, конечно. В общем, я сказал "да, мадам, разумеется, извините, что побеспокоил", и мы расстались. Письмо я на следующий день отправил по почте. Я был всё-таки довольно молод тогда, и обидеть меня, как всякого молодого человека, чрезмерно трудной задачей не было.
Некоторое чувство вины у меня, впрочем, осталось. И вот эта фраза -- il attire les gens -- как-то она так была сказана... сложно была сказана. Я её часто вспоминаю, по разным поводам...
Но вообще couples mixtes, да... Думаю, здесь Бальтазар совершенно прав.
Бальтазара я встретил в маленькой харчевне неподалеку от того квартала в Бамако, где мы тогда жили. Харчевня была сенегальская, я туда заходил поесть и поговорить на волоф: несколько слов на волоф я тогда ещё по старой памяти мог связать, а бамана как-то не пошёл у меня... Поэтому в Бамако, если удавалось, я старался по возможности с французского хоть немного съезжать на волоф или на догон, чтобы как-то погрузиться в местную жизнь чуть больше, чем может белый турист...
За стойкой обычно стоял огромный дородный глуповатый и услужливый племянник (или какой-то ещё из бесчисленных родственников) Бальтазара, а сам он сидел во внутреннем дворике и наблюдал за происходящим. Маленький, худой, незаметный, но всё замечающий. Ко мне он вышел где-то на третий раз, когда понял, что я захожу сюда регулярно. Вышел знакомиться, не без торжественности. Т.е. обо мне он уже каким-то образом всё, что ему надо, знал (ни разу не спросив, но, как я потом имел возможность убедиться, все его сведения были точны) -- но посчитал нужным представиться. И поговорить. В первый раз мы поговорили недолго, но потом он стал всегда подсаживаться за мой столик, иногда ел, иногда нет, иногда молчал, иногда что-то рассказывал, то быстро, то с длинными паузами, во время которых он замирал и глядел вдаль. По-французски он говорил очень хорошо, бегло, почти без акцента и удивлял необычным словарным запасом.
Вообще он всегда удивлял. Как-то раз я спросил его, почему его назвали Бальтазар. Он засмеялся: "Это я сам себя так назвал. Царское имя. Я царь Бальтазар. Но это для христиан. Для мусульман у меня другое имя. У меня всюду, где я жил, разные имена. Так всегда должно быть. Когда я жил в Швейцарии, я решил, что я буду Бальтазар. Поэтому с тобой я тоже Бальтазар." Он говорил, что был моряком и несколько назойливо расписывал свои победы. Wife in every port, все дела. Это, пожалуй, единственное, что слушать бывало порой утомительно, в остальном он совершенно завораживал. И дальние плавания, и неожиданные суждения о жизни -- всё было удивительно. В общем, пока мы жили в Бамако, я стал приходить к Бальтазару почти каждый день, и мы, не торопясь, беседовали ни о чём. Иногда, правда, бывало, что он по нескольку дней отсутствовал. Говорил, что уезжал по делам, каким -- не уточнял, а я и не спрашивал: захочет -- сам скажет. Совать свой нос куда не надо и вообще неуместно, а уж в Африке особенно.
Кажется, я даже не говорил ему, когда должен уехать, он, как всегда, всё узнал сам. И за несколько дней до моего отъезда без предисловия начал: "Слушай, вот ты скоро уезжаешь (я кивнул), к Рождеству будешь в Париже (я опять кивнул). У меня к тебе просьба (хотя, наверное, он сказал -- поручение, да, конечно, поручение). Там в Париже есть одна женщина. Она... в общем, неважно. Ты передашь ей вот это" -- он достал раскрытый конверт, в котором была записка, вложил в него несколько фотографий (одна из них, как мне показалось, была недавней -- мы с ним вместе фотографировались во дворике, мы сидели, а племянники почтительно толпились рядом), конверт заклеил. На конверте было имя и телефон. Я спросил: "А адреса у тебя нет?" -- "Ты должен отдать ей это лично в руки, -- сказал он. -- Запомни: из рук в руки. Обещаешь?" Напор его был таким сильным, что я почти испугался -- и, конечно, обещал. -- "Вы должны познакомиться. Она обязательно захочет тебя увидеть." Потом вздохнул и добавил: "А вообще, эти couples mixtes... ничего хорошего никогда не выходит." Он, кстати, не первый раз такое говорил, про couples mixtes, видно было, что эта мысль его занимала.
В Париже, надо сказать, всё так завертелось после приезда, что позвонить я смог не сразу -- и в первый раз по телефону никто не ответил. Я уж подумал, что передать письмо не удастся, но на всякий случай позвонил ещё раз -- перед самым новым годом. И на этот раз в трубке раздался резкий, сухой женский голос -- такой часто бывает у не очень молодых француженок. С первых секунд голос звучал не то что недоброжелательно, но так, что я как-то сразу запутался и не знал, что сказать. Чувствуя, что выходит по-дурацки, я зачастил: "Мадам, здравствуйте, вы меня не знаете, я приехал из Мали, у меня к вам письмо от Бальтазара, он просил его передать вам лично в руки." На другой стороне царило молчание. Я начал снова: "Из Мали. От Бальтазара. Лично в руки. Он просил. Мы можем встретиться?" Трубка наконец ожила: "Встретиться? Сейчас, перед новым годом? Это невозможно. А вы вообще кто такой?" Я окончательно смешался и сказал: "Ну, я... я, собственно, не француз..." -- "Да, я заметила," -- не слишком любезно ответила трубка. "Я... я хотел сказать, что здесь не живу и скоро уезжаю". -- "А вы из какой страны?" -- "Из России." -- "Вот как? Забавно. Забавно. А как вы вообще его нашли, Бальтазара?" Тут впервые (или мне показалось) в голосе на той стороне зазвучало что-то отдалённо человеческое, а не механическое. "Да никак... просто встретил... Мы случайно познакомились. Я работал в Бамако..." -- "Я так и думала", -- перебила вдруг женщина с каким-то мрачным удовлетворением. -- "Это очень похоже на него. Он притягивает людей." Она так и сказала: Il attire les gens; и это, пожалуй, было самое человеческое, что я от неё услышал. Потом маленькая дверца сразу захлопнулась: "Ну в общем так. Встречаться мы, конечно, не будем, это немыслимо. Ни у меня, ни у вас нет времени. Если считаете нужным, пошлите мне письмо по такому адресу (она продиктовала). Я надеюсь, это вас не введёт в расходы?" Я хотел было сказать, что Бальтазар очень просил, чтобы лично в руки, и хотел нас познакомить (даже, я бы сказал, мечтал), но голос так уверенно лепил образ такой законченной стервы, что желание знакомиться как-то совершенно пропало. Да и, действительно, времени особо не было. А кроме того, последний её вопрос, про расходы, меня совсем уж неприятно задел (хотя для европейского этикета был, в общем, нормальным и даже в каком-то смысле вежливым). Но я решил счесть себя оскорблённым -- за себя и за Бальтазара, конечно. В общем, я сказал "да, мадам, разумеется, извините, что побеспокоил", и мы расстались. Письмо я на следующий день отправил по почте. Я был всё-таки довольно молод тогда, и обидеть меня, как всякого молодого человека, чрезмерно трудной задачей не было.
Некоторое чувство вины у меня, впрочем, осталось. И вот эта фраза -- il attire les gens -- как-то она так была сказана... сложно была сказана. Я её часто вспоминаю, по разным поводам...
Но вообще couples mixtes, да... Думаю, здесь Бальтазар совершенно прав.