Архангельское-Тюриково - те, кто сберег наш храм в 1920-е и 30-е. ЧАСТЬ ВТОРАЯ
А теперь с благоговением поделюсь с вами еще одни найденным сокровищем - известиями о жизни и вере последнего старосты нашего храма, Дмитрии Ивановиче Цирулеве. Небольшой чиновник в управлении Александровской (ныне - Белорусское направление) железной дороги, он происходил из состоятельных крестьян Тверской губернии (отец исполнял обязанности сельского старосты и судьи) и, видимо, получил неплохое образование, позволившее ему зарабатывать на жизнь за канцелярской конторкой. В Новоархангельском он поселился еще до революции с женой и тремя подростками - сыном и дочерьми. И примечательно, что первое известное нам выступление Дмитрия Ивановича за церковь относятся к году революции - первому году советской власти. Один из свидетелей вспоминает: «В момент выборов в Учредительное собрание в 1917 году в Новоархангельском Цирулев вел агитацию голосовать за меньшевиков… а за большевиков [- говорил он - ] голосовать не нужно, потому что нас зажмут и отвергнут нас от церкви, которую закроют, и отвергнут нас от Бога».
Когда спустя 2 года началась кампания по изъятию церковных ценностей, Дмитрий Иванович вновь поднял голос в защиту Успенского храма, цитирую: «…[Цирулев] по существу ярый церковник, его действия в защиту церкви следующие: еще в 1919-20 годах, когда происходило изъятие церковных ценностей, Цирулев собирал церковные собрания, где и призывал…» «…стойко стоять за то, чтобы не дать изъять ценности из церкви». Судя по описям церковного имущества за 1925 и 1926-й годы решительность Дмитрия Ивановича сохранила для храма бо́льшую часть (если не все) храмовых ценностей, и - больше того - спасла сам храм от закрытия, подарив ему еще десять лет богослужебной жизни.
Перед вами - несколько строчек из описи 1926 года: в венчике иконы Спасителя сохранились аметисты, а лик Божией Матери украшен бриллиантом и алмазом.
К сожалению, нам практически ничего не известно о том, чем жил успенский приход на протяжении большей части 1920-х годов - однако можно с уверенностью сказать, что он не бездействовал. Мы знаем, что именно в середине 20-х годов удалось добиться отмены приписного статуса Успенской церкви и назначения в нее собственного священнослужителя.
Нет никаких сомнений, что наряду с Мурлыковым именно Цирулев в эти тяжелые годы был столпом традиционного уклада в Новоархангельском - в 1926 году он становится приходским казначеем, вместе с Мурлыковым возглавляет церковные собрания, они собирают деньги на ремонт дома священника и продукты для батюшки (это, цитирую свидетелей, «давало возможность укреплять постоянное пребывание попов, и [Цирулев] добился укрепления религии»). По всей видимости, их сотрудничеству не один десяток лет - Степан Тихонович, как я уже говорил, стал старостой еще в 1905 году, а Дмитрий Иванович поселился в Новоархангельском в 1898-м. В своем стоянии за веру они не только держались друг за друга, но и искали единомышленников в округе - благо, окрестная земля была богата храмами и монастырями.
Из материалов допроса свидетелей, цитирую: «…к нему [Цирулеву] приезжают разное духовенство и монашки и ходят наши верующие, где у них бывают какие-то заседания», «...ему [Цирулеву] часто помогают по сельхозяйству монашки из Ивановского монастыря, в 1929 г., месяца не помню, я лично слыхал от Цирулева, он мне говорил, что я привез покойника из Москвы… и похоронили его в Ивановском монастыре», «В одном километре от Новоархангельского есть хутор Ивановского монастыря, где в настоящее время проживает до 30 монашек, к каковым Цирулев часто ходит, и они так же к нему ходят на дом, вообщем имеют между собой прочную связь…» Монахини чернецовского хутора, свидетельствуют допрашиваемые, неоднократно приходили в Новоархангельское для бесед с жителями в защиту веры: «Цирулев имел хорошую связь с монашками хутора Ивановского монастыря, где их человек 30… эти монашки ходят по домам, где ведут разную агитацию, лично мне слышать не приходилось, но некоторые женщины говорили, что вот теперь в колхоз не пойдем и так далее - ясно, что здесь слова чужие». Дмитрий Иванович отвечал на их помощь тем же: «В период коллективизации весной 1930 года Цырулевым хранилось имущество Ивановского монастыря, которое монахини боялись, что у них его отберут».
Еще свидетельства: «Цырулев Д. И. ведет дружбу с попом Соловьевым И. С., находящимся в ссылке, с архимандритом Ивановского монастыря монахом Илларионом… [речь о схиархимандрите Иларионе Удодове, старце святой жизни, рассказ о котором нам сегодня еще предстоит услышать]», продолжаю цитировать: «…Вся это компания [Мурлыков и Цирулев] имела тесную связь с монашками Ивановского монастыря, которые принимали участие на нелегальных собраниях». Среди духовных центров, с которыми казначей Успенского храма поддерживает прочную связь, упоминается даже Спасо-Влахернский монастырь в Деденево, что в 40 километрах от Новоархангельского.
И в этой веренице свидетельств множества допрашиваемых видны энергичность и инициативность Цирулева, его понимание, что поодиночке - только пропадать, стремление объединить верных Северо-Восточной земли и связать их живыми нитями общей молитвы и взаимопомощи.
В конце 20-х годов начинается новое наступление на Церковь. На этот раз накат идет в связи с волной колхозного строительства - которое, как я уже говорил, имело цели отнюдь не только хозяйственные. Коллективизация должна была подорвать сами устои прежнего быта и сформировать новый, и Церковь, как прочнейшая объединительная сила «старого мира», ярчайший символ быта прежнего, стала очевидным врагом сокрушительных реформ.
После ареста в октябре 1929 года Степана Тихоновича Мурлыкова Дмитрий Иванович Цирулев незамедлительно занял место старосты Успенской церкви. Не может быть сомнений, что он прекрасно осознавал все последствия этого бескорыстного шага (а староста храма никакого денежного содержания не получал), но, видимо, иного выбора христианская совесть ему не оставляла. Ровно через год, в октябре 1930-го года, следователи придут уже и за Дмитрием Ивановичем - и этот последний год богослужебной жизни Успенского храма будет полон отчаянной борьбы нового председателя церковного совета за сохранение церкви и веры в сердцах односельчан.
Можно предположить, что арест старосты Мурлыкова наглядно продемонстрировал некоторым новоархангельцам, в какую сторону клонится чаша весов, да и колхоз как центр новой силы был уже создан - против Степана Тихоновича свидетельствовало всего лишь двое, против Дмитрия Ивановича - уже больше десяти односельчан (кто-то из свидетелй обмолвился, что до организации колхоза сельсовет попросту боялся принимать какие-либо меры). Благодаря столь обильным свидетельствам мы знаем, что вопрос о закрытии церкви встал уже в начале 1930 года, спустя всего лишь 2-3 месяца после образования созданного-таки благодаря аресту Мурлыкова колхоза им. Крупской №2.
Цитирую: «В момент закрытия церкви [Цирулев] собирал подписи и будировал (т.е. агитировал) крестьянство на открытие церкви», еще: «в момент коллективизации Цирулев часто бегал по домам к старикам и вел среди них агитацию о том, чтобы не давали закрывать церковь…» И вновь благодаря Дмитрию Ивановичу храм закрыть не удалось - цитирую: «В марте месяце 1930 г. Цирулевым была создана община, именно только с той целью, чтобы удержать церковь, так как для существования ее требовалось не меньше 30 верующих, и он ходил и собирал подписи». Богослужения продолжались - но продолжались и попытки удушения богослужебной жизни со стороны властей, цитирую: «30-го марта 1930 года после обедни в присутствии 20-30 человек Цырулев выступал с речью, что большевики не дают нам собирать деньги на нужды церкви. Но я думаю, что кто [помнит] и чтут религию принесет деньги ко мне на дом… Не бойтесь большевиков… наша вера опять возсияет».
Помимо запрета на сбор средств для храма власти препятствовали членам клира в проведении богслужений, отправляя их, как «лишенцев», на принудительныел лесозаготовки (на фото - такая вот повестка, выданная сыну старосты Мурлыкова, угрожающая уголовным кодексом за неявку). Цитирую: «Цырулев, придя в Новоархангельский сельсовет в присутствии меня и Горлова сказал, что нужно освободить от работы гражданина Бирюкова, дьякона церкви, от работы на лесозаготовках, т.к. он представитель церкви и нужен для богослужения. Насилия и гонения не может быть, потому что церковь отделена от государства, и мы вам не подчиняемся, а это все издевательства над церковными служащими».
А вот конец весны 1930 года, вновь запрещено проведение крестного хода - цитирую: «Весною 1930 года сельсоветом не было дано разрешения на крестный ход. Цирулев явился в cельсовет, где присутствовали крестьяне, крича: “это издевательство над религией” - и крестьяне с ним согласились. Цирулев очень часто приходит ко мне в cельсовет и говорит что соввласти издеваются и по другим вопросам. Как-то раз на собрании верующих, а равно и во время не разрешения крестного хода летом 1930 года во время отсутствия дождя, - он говорил, что верующие требуют крестного хода, никаким барометрам мы не верим - и с голоду умирать не хотим. А крестный ход есть символ к дождю» (отметим в скобках, что вряд ли человек, всю жизнь проработавший на железной дороге, сын и зять которого служили электромонтерами, действительно был столь невысокого мнения о технике - просто дело тут было совсем не в барометрах…)
Скупо и знаменательно одно из последних по хронологии событий свидетельств о стоянии Дмитрия Ивановича Цирулева за веру. «Перед праздником 28/VIII.30 года Цырулев ходил по домам, агитируя за празднование. В своей повседневной жизни Цырулев настойчиво ведет и отстаивает религию». 28 августа 1930 года. Это было последнее Успение, последний престол, который Дмитрию Ивановичу суждено было встретить в родном храме, и он хотел встретить его в полноте прихода. Позвольте еще раз повторить веские слова, завершающие это свидетельство из двух предложений: «В своей повседневной жизни Цырулев настойчиво ведет и отстаивает религию».
А колхоз разрастался, всеми правдами и неправдами втягивая в себя все больше новоархангельцев и делая жизнь тех из них, кто вступать отказывался, невыносимой за счет все возрастающих поборов. И тут мы неожиданно сталкиваемся с красноречивым свидетельством не только личной борьбы Дмитрия Ивановича Цирулева, но и поддержавшей его общины - собственно, общинного выступления против насильственной коллективизации села. Цитирую: «В сентябре 3-го мес 1930 года на общем собрании крестьян по вопросу хлебозаготовк и о колхозном строительстве. Цирулев выступал на собрании, говоря, что доклада нам не надо - с этой повесткой ходить на собрание не надо и обсуждать не будем. После своего выступления демонстративно с собрания ушел, за ним ушло 30 человек, и собрание было сорвано, и только на другой день было созвано собрание, где были проведены намеченные [вопросы]. Цирулева на этом собрании не было».
Скорее всего те 30 человек, что сорвали собрание, покинув его во главе с Дмитрием Ивановичем, были церковной общиной Успенского храма. И скорее же всего именно этот демарш стал причиной скорого ареста Дмитрия Ивановича, переполнив чашу терпения сельских и вышестоящих властей. Ведь это было явное организованное выступление против колхозной политики. Заседание состоялось 3 сентября 1930 года, а уже 29 октября Дмитрия Ивановича вызывают повесткой к местному уполномоченному ОГПУ, а оттуда отправляют на Лубянку, затем - в Бутырскую тюрьму. Согласно сохранившейся в деле квитанции, единственной вещью, которую изъяли у арестованного при помещении в камеру, было Евангелие.
По постановлению «тройки» Дмитрий Иванович Цирулев был выслан в Казахстан сроком на 3 года за антисоветскую агитацию. Отбыв там 2 года, он был освобожден досрочно по состоянию здоровья, но - с запретом жить в ряде городов и областей, в том числе и Московской, а значит вернуться к семье в Новоархангельское права он не имел. Последнее известие о 62-летнем больном старике приходит из Ельца, процитирую несколько строчек этого документа, написанного крупным аккуратным почерком:
«…в настоящее время живу в городе Ельце Центральной черноземной области.
По преклонности возраста и слабости здоровья на службу в городе Ельце не принят. До высылки я был середняк и избирательных прав не лишен, семья моя и в настоящее время голоса не лишена. Для поддержания жизни в городе Ельце работаю поденно на питомнике “Агролес” со 2 мая 1933 года и получаю от 1 р. 87 коп. до 2 руб в день и 400 гр. хлеба (столовой нет); на этот заработок жить нельзя и я ослабел сильно.
Помощи от своей семьи, состоящей из жены 75 лет, нетрудоспособной, и дочери-инвалидки II группы Александры 30 лет (сама не может обходиться без посторонней помощи) получить я не могу и работать по слабости тоже не могу.
А потому покорнейше прошу Вас освободить меня совсем и от ограничительного минуса на жительство и разрешить проживание с моей семьей в своем доме в дер. Новоархангельской Коммунистического района Московской обл., дабы я мог оказать хотя некоторую помощь своим инвалидам жене и дочери…»
Никаких резолюций на документе нет, и нам неизвестно, где как и когда окончил свою жизнь Дмитрий Иванович Цирулев, последний староста храма Успения в Архангельском-Тюрикове до его закрытия.
На этом фото - Успенская церковь сегодня, престол. Двери распахнуты, церковный двор полон народу, который приходит сам, без зова - словом, все то, за что стоял, о чем, конечно же, молился 80 лет назад Дмитрий Иванович Цирулев - то, за что он отдал свое здоровье и земное благополучие.
Итак, возвращаясь к сказанному ранее - все или почти все, что я сегодня рассказал вам - это материалы уголовных дел. То есть это то, чего мы с вами никогда бы не узнали, если бы прихожане наши не пошли на мученичество, не встали на пути смоловшего их земные жизни Молоха. И это поразительно - пойдя за Христом, они сохранили себя не только для жизни вечной - в скрижалях неправедных, руками самих богоборцев же Господь передал нам свидетельство славы и самые портреты этих людей - нам, вошедшии в полуразрушенные стены храма спустя 60 лет после исповеднического подвига наших предшественников. В этом великая тайна исповедничества и мученичества - те, кто в земной злобе своей хочет стереть малейший след и свидетельство существования верного, по Промыслу Божьему воздвигает ему памятник более прочный и долговечный, чем те, которые строятся в тщании честолюбия человеческого, земного.
Не их ли, исповедников наших, молитвой был сохранен храм, развалины которого неоднократно собирались было окончательно снести? Думаю, для человека верующего сомнений быть не может - конечно же, и их. Молитвой тех, кто душой и сердцем был привязан к маленькой усадебной церкви, месту своего спасения и, как оказалось впоследствии, подвига исповедничества - тех, кто делал все возможное, чтобы двери храма не закрылись и чтобы люди не прекращали приходить в него. И, о чудо, верность в вере и истине оказались старательно засвидетельствованы - запротоколированы - рукой неправедной. То, что тогда казалось обличителям красноречивым свидетельством вины подсудимых, для нас сегодня звучит не иначе, как донесенный Господом в чистоте пасхальный привет из прошлого от наших с вами соприхожан. Почему пасхальный? Когда видишь - слышишь! - слова отца Алексея Максимова и Дмитрия Цирулева: «Наша вера восторжествует - наша вера опять воссияет» - душа православная сама отвечает: «Воистину воссияла - воистину восторжествовала!»
И вот чем бы хотелось завершить свой доклад. Сегодня здесь, рядом с нами, среди нас, присутствуют не только родственники наших исповедников, и не только свидетельства обличающих прозвучат в зале - примите, пожалуйста, и безгласное свидетельство находящегося среди нас непосредственного современника Мурлыкова, Цирулева и отца Алексия Максимова, больше того - участника событий, о которых вы только что услышали.
Вот - наша храмовая чудотворная икона «Явление Божией Матери преподобному Сергию Радонежскому». Она была украшением Успенской церкви еще задолго до революции, она значится в первой имеющейся в нашем распоряжении описи церковного имущества за 1925 год, а в аналогичном документе за год 1926-й она уже указана как пропавшая (без объяснений, просто пометка: «Иконы нет»). Именно поэтому я называю ее не только свидетелем, но и участником событий тех страшных лет. Неизвестным нам путем (возможно, от руки злоумышленника или осквернителя, схожего с обвинителями о которых говорилось выше), так или иначе, но по Промыслу Божию она, эта древняя икона, перед которой несомненно молились, к которой прикладывались архангело-тюриковские исповедники, ушла из храма незадолго до закрытия и начала разрушения церкви, как чуть спустя уходили отсюда в ссылку те, кто молился перед ней. Но икона вернулась - спустя 60 лет, была чудесным образом обретена в нашем усадебном парке в виде почерневшей доски с неразличимым изображением. Однако по мере восстановления храма, изничтожения мерзости запустения, объявшей святое место, восстановления духовной и исторической справедливости, памяти, икона эта без всякого постороннего искусственного вмешательства, без реставрации «прозревала» - и с ней вместе прозревали мы. И сегодня каждый может видеть черты Божией Матери с предстоящими на этом образе совершенно отчетливо - точно так же, как еще год назад неразличимые и неизвестные, стоят сегодня перед нами образы тех, кто почитал эту икону и Успенский храм, образы принявших страдания за веру и Христа исповедников архангело-тюриковских.
