Часть 11. Письмо
Чуть позже, когда я немного успокоилась, вернулся отец, рассказал, как проводил наших гостей. Дом казался совсем пустым, тихим. Я при первой же возможности - ушла в свою комнату, сославшись на то, что надо все там прибрать.
Поднялась по лестнице на свой второй этаж, вошла в комнату и поняла, что не могу я все это просто так убрать. Постель, на которой они спали на полу, сохранила ЕГО запах, штормовка моя пропахла дымом, я жадно вдыхала, мне казалось, пока я чувствую эти запахи - все еще не кончилось. Казалось, что вот-вот услышу шаги, войдет ОН.
Я села, обняв подушку, уткнувшись в нее носом и слезы опять сами собой покатились. Как теперь жить?
Я собрала по комнате все, что напоминало: коробочки из-под пленки, веточку зизифоры из заповедника, веточку тамарикса из пустыни, пустые баночки из под «звездочки», карамельку, которая валялась в кармане штормовки. Разложила это все на полке как самые драгоценные сокровища. Смотрела на все это, нюхала зизифору - и опять не могла сдержать слезы. Понимала, что надо как-то успокоиться - ведь родители подумают бог знает что, я ведь не смогу им ничего объяснить. Вышла на балкон - отдышаться. Внизу, на улице резвились соседские дети. Играли в бадминтон, катались на великах. Я смотрела на это все и чувствовала себя странно - еще недавно я тоже иногда там с ними гуляла, ходили на речку… Но теперь все это показалось далеким и чужим. Я понимала, что больше просто не смогу так жить. Но при этом - совсем не понимала как смогу.
Весь день прошел, как во сне. Родители, к счастью, не задевали меня, не задавали вопросов, я старалась при них держаться обычно, но как только все дела дневные кончились - ушла к себе с облегчением, и снова стала перебирать свои «сокровища». И поняла, что надо написать письмо - все, что я не могла сказать в глаза, теперь разрывало, требовало выхода… Но сев за стол, снова расплакалась. Подумала, что лучше с утра тогда писать. Может станет полегче?
Уснула снова в обнимку с подушкой, вдыхая родной аромат.
Утром пришлось сначала помогать по дому - многие дела были отложены из-за гостей, и теперь надо нагонять. Мы все еще достраивали комнаты к дому, а скоро уже сентябрь, начнется школа у нас, работа у родителей, времени почти не будет.
Но как только освободилась, первым делом решила сесть и написать письмо. Ведь что теперь стесняться - возьму и все напишу, как есть. На бумаге не страшно. Писала с перерывами. Начинала и сразу текли слезы, приходилось вставать, успокаиваться. Я даже не знала, что может быть так много слез у человека. Казалось, они не кончатся теперь никогда. Слезы капали на страницы, строчки плыли в глазах, но вместе с тем, я чувствовала, что хоть немного, но становится легче. Я вспоминала все заново, как они приехали, как «соблазнили» на съемки показом слайдов, как мы ездили в горы, в пустыню. Снова принюхивалась к запахам, которые остались в комнате, брала веточку зизифоры… Перебирала в памяти все моменты, и снова казалось, что они не уехали, что стоит сейчас спуститься вниз, а там уже заварили чай и только меня ждут…
«Здравствуй Юра!
Только ничему не удивляйся. Все оказалось гораздо серьезнее, чем я думала. Видно, очень глубоко в сердце ты мне запал. Целый день сегодня я сама не своя. Как подумаю, что только вчера ты еще был здесь, мы с тобой разговаривали, а сегодня ты очень далеко и может даже еще не вспомнил обо мне, так страшно становится. Я со вчерашнего вечера плачу и плачу. Ничего делать не могу, все из рук валится. Ну, вот, лист закапала. А самое страшное, что я не могу вспомнить твое лицо. Помню губы, руки, голос, а лицо не могу. К тому же постоянно вспоминаю песню «Зизифора» - помнишь, у Кости слушали, когда к нему слайды смотреть ездили? А как вспомню саму эту траву, пустыню, тебя - опять реву. И так целый день. Но только не думай, что я жалею о встрече, что буду укорять тебя за то, что так все получилось. Нет. Я жалею о другом. О том, что не успела многого тебе сказать, хотя и хотела много раз. Хоть напишу теперь. Милый! Какие у тебя теплые, мягкие, добрые и сильные руки, как было приятно чувствовать себя в них, уютно и надежно. Только теперь очень страшно, что наверное зря я тебе все это пишу. У тебя наверно таких, как я, влюбленных навалом, и все эти слова тебе знакомы и уже не волнуют. И все равно уж выскажу все, что собиралась. Я тоже навсегда запомнила наши ночные «разговоры», даже самые маленькие. Ведь я иногда чувствовала, что ты страшно хочешь спать, а тогда, когда ты однажды захрапел, даже стало очень обидно. Но эта обида улетучилась вместе с утренним прикосновением твоей руки. Снова становилось радостно и хотелось, чтобы ночь не кончалась. А теперь совсем все кончилось. Я теперь не знаю, что будет. Меня ничто не волнует, кроме того, что напоминает о тебе.
И все-таки, какие бы слезы не текли, как бы ни было грустно и тоскливо (а тоска страшная!), все равно огромное тебе спасибо за то, что ты есть на Земле, за то, что ты приехал (и «соблазнил»), и за всю твою ласку и доброту.
Юля наверно счастлива! Ну и что, пусть. Передай пожалуйста ей привет от нас от всех. Как жаль, что у меня нет твоей фотографии. Ведь это ужасно! Все помню - улыбку, глаза, только отдельно, а лицо не могу вспомнить. Если можешь, облегчи мои страдания - пришли хоть самую маленькую фотографию.
Ну, все, больше не могу, задыхаюсь от слез. Завтра отправлю письмо. Одна радость - твои книги, да «звездочка» (бальзам, который ты оставил) и зизифора (она осталась еще с первого похода, посылаю тебе листик).
Теперь все. До свиданья. Не забывай. Целую. Твоя Олька.
21.VIII.
P.S. Сегодня утром прочитала «Легкое дыхание» Бунина, что ты мне советовал, и снова вспомнила все-все. Распечатала конверт и пишу дальше.
Милый! После этих 20-ти дней, включающих и путешествия, и слайды, и музыку, и конечно съемки и ночи, я как бы заново на все смотрю. Понимаешь, вдруг то, что было до августа, показалось таким детским, ненужным, жалким по сравнению с этими 20-ю днями. Вот это и было действительно соприкосновение с самой собой, с природой и еще с чем-то неизвестным. Я стала заново пересматривать многие вещи, я по-новому ощущаю мир. Я абсолютно другая, чем была до августа, до тебя.
Ты как бы вывернул мою душу наизнанку и огромное тебе спасибо за это.
Сегодня я немного успокоилась, но все равно не хватает чего-то. Наверное, крепкого чая, ожидания шагов по лестнице и еще… сам знаешь. Я как невзорванная бомба - готова взорваться, но нет применения. Стараюсь всячески себя успокоить, слушаю музыку, которая объединяет меня с тобой, смотрю на коробочки из-под пленки, на баночку из-под бальзама, нюхаю зизифору, тамарикс, и только еще больше слез льется.
Самое смешное - я стала как наркоманка, живу запахами. Все началось с подушки, сохранившей твой запах, а потом - моя штормовка, насквозь пропахшая горами, зизифора, тамариск, бальзам - как вдохну, закрою глаза, и все оживает, вот-вот ты придешь и позовешь пить чай или скажешь, что вы с папой поедете за продуктами для новой экспедиции, или что-нибудь в этом роде.
В общем измучилась я страшно. И все равно, опять же - СПАСИБО!
Теперь вроде все.
Еще раз целую.
(Если сможешь - ответь и пришли фотографию).
Еще раз целую. Твоя Олька.
22.VIII.
Уже чуть не запечатала конверт и вдруг как гром среди ясного неба - осенила мысль: чего ты добивался вопросами о моих впечатлениях? Мне кажется, я поняла, чего ты хочешь. Я знаю - нам всем «все» понравилось. Но ведь «все» это у всех разное. Вот ты и хотел узнать наше «все». Если правильно поняла, так и пиши. В следующем письме напишу свое «все».
Вот теперь уже точно все. Еще раз крепко целую, жму руку.
Твоя Олька.
23.VIII.
P.S. Сегодня утром видела фантастический пейзаж: горы, голубое небо в свинцовых облаках, над вершинами гор светлый просвет и низкие-низкие клочки облаков, словно горы дымятся. Все это в блеклых красках, но так впечатляет, если бы только не провода и столбы. Кончится гроза, пойду наконец отправлять письмо.
Целую. Олька. Уже три ночи ты снишься мне.
24.VIII».
продолжение
Поднялась по лестнице на свой второй этаж, вошла в комнату и поняла, что не могу я все это просто так убрать. Постель, на которой они спали на полу, сохранила ЕГО запах, штормовка моя пропахла дымом, я жадно вдыхала, мне казалось, пока я чувствую эти запахи - все еще не кончилось. Казалось, что вот-вот услышу шаги, войдет ОН.
Я села, обняв подушку, уткнувшись в нее носом и слезы опять сами собой покатились. Как теперь жить?
Я собрала по комнате все, что напоминало: коробочки из-под пленки, веточку зизифоры из заповедника, веточку тамарикса из пустыни, пустые баночки из под «звездочки», карамельку, которая валялась в кармане штормовки. Разложила это все на полке как самые драгоценные сокровища. Смотрела на все это, нюхала зизифору - и опять не могла сдержать слезы. Понимала, что надо как-то успокоиться - ведь родители подумают бог знает что, я ведь не смогу им ничего объяснить. Вышла на балкон - отдышаться. Внизу, на улице резвились соседские дети. Играли в бадминтон, катались на великах. Я смотрела на это все и чувствовала себя странно - еще недавно я тоже иногда там с ними гуляла, ходили на речку… Но теперь все это показалось далеким и чужим. Я понимала, что больше просто не смогу так жить. Но при этом - совсем не понимала как смогу.
Весь день прошел, как во сне. Родители, к счастью, не задевали меня, не задавали вопросов, я старалась при них держаться обычно, но как только все дела дневные кончились - ушла к себе с облегчением, и снова стала перебирать свои «сокровища». И поняла, что надо написать письмо - все, что я не могла сказать в глаза, теперь разрывало, требовало выхода… Но сев за стол, снова расплакалась. Подумала, что лучше с утра тогда писать. Может станет полегче?
Уснула снова в обнимку с подушкой, вдыхая родной аромат.
Утром пришлось сначала помогать по дому - многие дела были отложены из-за гостей, и теперь надо нагонять. Мы все еще достраивали комнаты к дому, а скоро уже сентябрь, начнется школа у нас, работа у родителей, времени почти не будет.
Но как только освободилась, первым делом решила сесть и написать письмо. Ведь что теперь стесняться - возьму и все напишу, как есть. На бумаге не страшно. Писала с перерывами. Начинала и сразу текли слезы, приходилось вставать, успокаиваться. Я даже не знала, что может быть так много слез у человека. Казалось, они не кончатся теперь никогда. Слезы капали на страницы, строчки плыли в глазах, но вместе с тем, я чувствовала, что хоть немного, но становится легче. Я вспоминала все заново, как они приехали, как «соблазнили» на съемки показом слайдов, как мы ездили в горы, в пустыню. Снова принюхивалась к запахам, которые остались в комнате, брала веточку зизифоры… Перебирала в памяти все моменты, и снова казалось, что они не уехали, что стоит сейчас спуститься вниз, а там уже заварили чай и только меня ждут…
«Здравствуй Юра!
Только ничему не удивляйся. Все оказалось гораздо серьезнее, чем я думала. Видно, очень глубоко в сердце ты мне запал. Целый день сегодня я сама не своя. Как подумаю, что только вчера ты еще был здесь, мы с тобой разговаривали, а сегодня ты очень далеко и может даже еще не вспомнил обо мне, так страшно становится. Я со вчерашнего вечера плачу и плачу. Ничего делать не могу, все из рук валится. Ну, вот, лист закапала. А самое страшное, что я не могу вспомнить твое лицо. Помню губы, руки, голос, а лицо не могу. К тому же постоянно вспоминаю песню «Зизифора» - помнишь, у Кости слушали, когда к нему слайды смотреть ездили? А как вспомню саму эту траву, пустыню, тебя - опять реву. И так целый день. Но только не думай, что я жалею о встрече, что буду укорять тебя за то, что так все получилось. Нет. Я жалею о другом. О том, что не успела многого тебе сказать, хотя и хотела много раз. Хоть напишу теперь. Милый! Какие у тебя теплые, мягкие, добрые и сильные руки, как было приятно чувствовать себя в них, уютно и надежно. Только теперь очень страшно, что наверное зря я тебе все это пишу. У тебя наверно таких, как я, влюбленных навалом, и все эти слова тебе знакомы и уже не волнуют. И все равно уж выскажу все, что собиралась. Я тоже навсегда запомнила наши ночные «разговоры», даже самые маленькие. Ведь я иногда чувствовала, что ты страшно хочешь спать, а тогда, когда ты однажды захрапел, даже стало очень обидно. Но эта обида улетучилась вместе с утренним прикосновением твоей руки. Снова становилось радостно и хотелось, чтобы ночь не кончалась. А теперь совсем все кончилось. Я теперь не знаю, что будет. Меня ничто не волнует, кроме того, что напоминает о тебе.
И все-таки, какие бы слезы не текли, как бы ни было грустно и тоскливо (а тоска страшная!), все равно огромное тебе спасибо за то, что ты есть на Земле, за то, что ты приехал (и «соблазнил»), и за всю твою ласку и доброту.
Юля наверно счастлива! Ну и что, пусть. Передай пожалуйста ей привет от нас от всех. Как жаль, что у меня нет твоей фотографии. Ведь это ужасно! Все помню - улыбку, глаза, только отдельно, а лицо не могу вспомнить. Если можешь, облегчи мои страдания - пришли хоть самую маленькую фотографию.
Ну, все, больше не могу, задыхаюсь от слез. Завтра отправлю письмо. Одна радость - твои книги, да «звездочка» (бальзам, который ты оставил) и зизифора (она осталась еще с первого похода, посылаю тебе листик).
Теперь все. До свиданья. Не забывай. Целую. Твоя Олька.
21.VIII.
P.S. Сегодня утром прочитала «Легкое дыхание» Бунина, что ты мне советовал, и снова вспомнила все-все. Распечатала конверт и пишу дальше.
Милый! После этих 20-ти дней, включающих и путешествия, и слайды, и музыку, и конечно съемки и ночи, я как бы заново на все смотрю. Понимаешь, вдруг то, что было до августа, показалось таким детским, ненужным, жалким по сравнению с этими 20-ю днями. Вот это и было действительно соприкосновение с самой собой, с природой и еще с чем-то неизвестным. Я стала заново пересматривать многие вещи, я по-новому ощущаю мир. Я абсолютно другая, чем была до августа, до тебя.
Ты как бы вывернул мою душу наизнанку и огромное тебе спасибо за это.
Сегодня я немного успокоилась, но все равно не хватает чего-то. Наверное, крепкого чая, ожидания шагов по лестнице и еще… сам знаешь. Я как невзорванная бомба - готова взорваться, но нет применения. Стараюсь всячески себя успокоить, слушаю музыку, которая объединяет меня с тобой, смотрю на коробочки из-под пленки, на баночку из-под бальзама, нюхаю зизифору, тамарикс, и только еще больше слез льется.
Самое смешное - я стала как наркоманка, живу запахами. Все началось с подушки, сохранившей твой запах, а потом - моя штормовка, насквозь пропахшая горами, зизифора, тамариск, бальзам - как вдохну, закрою глаза, и все оживает, вот-вот ты придешь и позовешь пить чай или скажешь, что вы с папой поедете за продуктами для новой экспедиции, или что-нибудь в этом роде.
В общем измучилась я страшно. И все равно, опять же - СПАСИБО!
Теперь вроде все.
Еще раз целую.
(Если сможешь - ответь и пришли фотографию).
Еще раз целую. Твоя Олька.
22.VIII.
Уже чуть не запечатала конверт и вдруг как гром среди ясного неба - осенила мысль: чего ты добивался вопросами о моих впечатлениях? Мне кажется, я поняла, чего ты хочешь. Я знаю - нам всем «все» понравилось. Но ведь «все» это у всех разное. Вот ты и хотел узнать наше «все». Если правильно поняла, так и пиши. В следующем письме напишу свое «все».
Вот теперь уже точно все. Еще раз крепко целую, жму руку.
Твоя Олька.
23.VIII.
P.S. Сегодня утром видела фантастический пейзаж: горы, голубое небо в свинцовых облаках, над вершинами гор светлый просвет и низкие-низкие клочки облаков, словно горы дымятся. Все это в блеклых красках, но так впечатляет, если бы только не провода и столбы. Кончится гроза, пойду наконец отправлять письмо.
Целую. Олька. Уже три ночи ты снишься мне.
24.VIII».
продолжение