тайное женское знание
Всю жизнь будто складываешь огромный паззл. Пытаешься слепить из крошечных, обрывочных кусочков опыта цельную, связную картину. Стыкуешь одни части с другими, радуешься тому, как все сочетается, а потом вытаскиваешь из неупорядоченной кучи элемент, который не подходит вообще ни к чему, и приходится начинать новую картину, начисто забыв о старых.
Но в тот момент, когда обнимаешь своего ребенка, вдруг случается чудо. Все разрозненные элементы паззла враз становятся по своим местам, все становится просто и ясно, и ничего больше не нужно искать и собирать. Это то тайное знание, которым обладают все матери: и часть тебя, и другой человек. И рядом с тобой, и сам по себе.
Это та самая недвойственность, вход в которую для женщины прост и естественен: обнять и замереть. Мадонна с младенцем, первый год жизни ребенка, когда ему не нужно ничего, кроме близости материнского тела - время женской самой высокой медитации, самой ясной недвойственности. Потом - учить ходить, читать, писать, рисовать, пробираться сквозь мир концепций - обратно, к этому простому единству.
Я не знаю много ли я медитировала в горах или мало, долго ли была в поле силы просветленных учителей, или совсем недолго, но за все это время я не нашла ничего яснее или выше этого простого состояния. Я нашла только его, его одно, даже там - только его. И я могла бы сказать, что потратила уйму времени зря, ездила так далеко, искала тайные ключи, в то время как самые первые и главные ворота, к которым они подходят, не только были рядом, но и открыты, всегда открыты. Я не скажу этого. Я не потратила зря ни минуты. Ведь все дети когда-нибудь вырастают, перестают радостно бросаться в материнские объятья и никакое бесцеремонное вмешательство в их жизнь не позволяет вернуть целостность, память о которой остается извечной тоской.
Я просто хочу сказать всем матерям, которые грустят о тысяче вещей, которую не могут сделать из-за чада, уютно свернувшегося на коленях, что если в этот момент они внимательно посмотрят в свой ум, то где бы и что бы потом не искали, они не найдут никакого другого счастья, которое бы отличалось от того, что есть здесь и сейчас. И если научиться не забывать, что оно всегда и везде - то это, наверно, и будет самое настоящее просветление.
Но в тот момент, когда обнимаешь своего ребенка, вдруг случается чудо. Все разрозненные элементы паззла враз становятся по своим местам, все становится просто и ясно, и ничего больше не нужно искать и собирать. Это то тайное знание, которым обладают все матери: и часть тебя, и другой человек. И рядом с тобой, и сам по себе.
Это та самая недвойственность, вход в которую для женщины прост и естественен: обнять и замереть. Мадонна с младенцем, первый год жизни ребенка, когда ему не нужно ничего, кроме близости материнского тела - время женской самой высокой медитации, самой ясной недвойственности. Потом - учить ходить, читать, писать, рисовать, пробираться сквозь мир концепций - обратно, к этому простому единству.
Я не знаю много ли я медитировала в горах или мало, долго ли была в поле силы просветленных учителей, или совсем недолго, но за все это время я не нашла ничего яснее или выше этого простого состояния. Я нашла только его, его одно, даже там - только его. И я могла бы сказать, что потратила уйму времени зря, ездила так далеко, искала тайные ключи, в то время как самые первые и главные ворота, к которым они подходят, не только были рядом, но и открыты, всегда открыты. Я не скажу этого. Я не потратила зря ни минуты. Ведь все дети когда-нибудь вырастают, перестают радостно бросаться в материнские объятья и никакое бесцеремонное вмешательство в их жизнь не позволяет вернуть целостность, память о которой остается извечной тоской.
Я просто хочу сказать всем матерям, которые грустят о тысяче вещей, которую не могут сделать из-за чада, уютно свернувшегося на коленях, что если в этот момент они внимательно посмотрят в свой ум, то где бы и что бы потом не искали, они не найдут никакого другого счастья, которое бы отличалось от того, что есть здесь и сейчас. И если научиться не забывать, что оно всегда и везде - то это, наверно, и будет самое настоящее просветление.