Пенелопе
"...О да! Просто надо очень любить этот лук! Плавный, но мощный изгиб, тепло костяных накладок, отдающихся ласке пальцев, упругую силу тетивы, прямое древко стрелы с бронзовым жалом на конце - гладкое, любовно отполированное мастером, созданное, как птица, для полета!
Надо всем сердцем любить своего врага, связанного с тобой шелковой нитью полета стрелы: ведь ты даришь ему наиценнейший дар - блаженную эвтаназию, легкую смерть! Враг, друг, любимый мой, ты даже не заметишь...
Они не замечали. Спотыкались посреди боя. Валились наземь скошенной травой. Запоздало понимали: да, все... Счастливцы, им от рождения было дано: понимать.
Я, Одиссей, сын Лаэрта-Садовника и Антиклеи, лучшей из матерей. Внук Автолика Гермесида, по сей день щедро осыпанного хвалой и хулой, - и Аркесия-островитянина, забытого едва ли не сразу после его смерти. Правнук молнии и кадуцея. Владыка Итаки, груды соленого камня на самых задворках Ионического моря. Муж заплаканной женщины, что спит сейчас в тишине за спиной; отец младенца, ворочающегося в колыбели. Герой Одиссей. Хитрец Одиссей. Я! я… Вон их сколько, этих. И все хотят вернуться. Еще никуда не уехав, они уже хотят вернуться. Так может ли случиться иначе?
Конечно, взрослые тоже путают сон с явью, что-то забывают и перевирают - но речь об ином. Детские воспоминания - родина. Место, где тебя любят; где ждут. Есть в них тайная непосредственность, искренность, та невыразимая словами подлинность высшей пробы, что заставляет нас раз за разом прибегать к помощи своего внутреннего Крона, Повелителя Времени. И возвращаться туда, - вернее, в тогда, когда краски были ярче, деревья выше, дождь - мокрее, а родной остров казался целым миром.
- Я тебе сейчас покажу, - словно прочтя мои мысли, обернулся Далеко Разящий; я даже не заметил, когда он снял тетиву обратно. - Ты тоже хочешь - силой. А надо иначе. Надо просто очень любить этот лук...
Древко изогнулось обезумевшей от страсти женщиной, радугой над пенною водой, податливо и с наслаждением изогнулось оно, подчиняясь пальцам - нет! голосу! трепету! словам Далеко Разящего! - ...надо очень любить эту тетиву...
Змея, сплетенная из жил - нет! из слов! смеха! тайны! - скользнула между пальцами; роговой наконечник вошел в тетивное ушко, как дух ясновиденья входит в пророка, как входил Лаэрт-Садовник к возлюбленной супруге своей, чтобы дом однажды огласился детским плачем - и натянувшаяся струна застонала, отдаваясь. - ...надо очень любить... очень... ибо лук и жизнь - одно!*...
- Ты разрешаешь мне выстрелить? один раз?! пожалуйста!
- ...вы неправильно начинали. Дело не в силе. Дело не в мастерстве. Дело совсем в другом; в малом. Просто надо очень любить этот лук...
Роговой наконечник скользнул в ушко тетивы сам собой.
- ...очень любить эту стрелу...
Тетива, скрипя, поползла назад, к плечу.
- ...надо очень любить свою родину, этот забытый богами остров на самой окраине...
Медное жало вопросительно уставилось на красавчика-Антиноя: ты понял? не понял? жаль...
- ...надо очень, очень любить свою жену... своего сына...
…он выхватил моего сына из колыбели. Я сидел у окна талама, раскачиваясь и тупо мыча свадебный гимн, а Паламед-эвбеец шагнул с порога прямо к колыбели, и вот: на сгибе левой руки он держит пускающего пузыри Телемаха, а в правой у него - меч. Ребенок засмеялся, потянулся к блестящей игрушке. Паламед засмеялся тоже:
- Выбирай, друг мой. Хочешь остаться? - отлично. Останешься сыноубийцей. Как твой любимый Геракл. Я спущусь вниз один и скажу всем, стеная: "Одиссей-безумец не едет на войну. Он слишком занят похоронами сына, которого зарезал до моего прихода". Мне поверят; ты сам слишком постарался, чтобы мне поверили.
Я допел свадебный гимн до конца.
- Оставь ребенка в покое, - сказал я после, вставая со скамьи. - Пойдем. Я еду на войну.
Тогда я еще не знал, что умница-Паламед приехал не один. Оба Aтридa ждали во дворе, с ног до головы увешанные оружием и золотыми побрякушками; и еще Нестор - этот, как всегда на людях, кряхтел и кашлял, притворяясь согбенным старцем; и еще какие-то гости, которых я не знал. Они беседовали с моей женой и не сразу заметили нас.
- Я спас тебе жизнь, - тихо шепнул Паламед, пропуская меня вперед. - Останься ты дома, хоть безумный, хоть нет, и жизнь твоя будет стоить дешевле оливковой косточки. День, два… может, неделя. И все. Удар молнии, неизлечимая болезнь… землетрясение, наконец. Надеюсь, Одиссей, ты понял меня.
- Я понял тебя, - без выражения ответил я.
- Теперь ты будешь меня ненавидеть?
- Нет. Я буду тебя любить. Как раньше. Я умею только любить.
- Наверное, ты действительно сумасшедший, - вздохнул Паламед.
Я не стал ему ничего говорить. Он просто не знал, что такое - любовь. Настоящая любовь.
(с) Г.Л. Олди, "Одиссей, сын Лаэрта"
______________________________________________________________
* Слова "лук" и "жизнь" в греческом языке являются омонимами - "биос". Пишутся и читаются одинаково.
Надо всем сердцем любить своего врага, связанного с тобой шелковой нитью полета стрелы: ведь ты даришь ему наиценнейший дар - блаженную эвтаназию, легкую смерть! Враг, друг, любимый мой, ты даже не заметишь...
Они не замечали. Спотыкались посреди боя. Валились наземь скошенной травой. Запоздало понимали: да, все... Счастливцы, им от рождения было дано: понимать.
Я, Одиссей, сын Лаэрта-Садовника и Антиклеи, лучшей из матерей. Внук Автолика Гермесида, по сей день щедро осыпанного хвалой и хулой, - и Аркесия-островитянина, забытого едва ли не сразу после его смерти. Правнук молнии и кадуцея. Владыка Итаки, груды соленого камня на самых задворках Ионического моря. Муж заплаканной женщины, что спит сейчас в тишине за спиной; отец младенца, ворочающегося в колыбели. Герой Одиссей. Хитрец Одиссей. Я! я… Вон их сколько, этих. И все хотят вернуться. Еще никуда не уехав, они уже хотят вернуться. Так может ли случиться иначе?
Конечно, взрослые тоже путают сон с явью, что-то забывают и перевирают - но речь об ином. Детские воспоминания - родина. Место, где тебя любят; где ждут. Есть в них тайная непосредственность, искренность, та невыразимая словами подлинность высшей пробы, что заставляет нас раз за разом прибегать к помощи своего внутреннего Крона, Повелителя Времени. И возвращаться туда, - вернее, в тогда, когда краски были ярче, деревья выше, дождь - мокрее, а родной остров казался целым миром.
- Я тебе сейчас покажу, - словно прочтя мои мысли, обернулся Далеко Разящий; я даже не заметил, когда он снял тетиву обратно. - Ты тоже хочешь - силой. А надо иначе. Надо просто очень любить этот лук...
Древко изогнулось обезумевшей от страсти женщиной, радугой над пенною водой, податливо и с наслаждением изогнулось оно, подчиняясь пальцам - нет! голосу! трепету! словам Далеко Разящего! - ...надо очень любить эту тетиву...
Змея, сплетенная из жил - нет! из слов! смеха! тайны! - скользнула между пальцами; роговой наконечник вошел в тетивное ушко, как дух ясновиденья входит в пророка, как входил Лаэрт-Садовник к возлюбленной супруге своей, чтобы дом однажды огласился детским плачем - и натянувшаяся струна застонала, отдаваясь. - ...надо очень любить... очень... ибо лук и жизнь - одно!*...
- Ты разрешаешь мне выстрелить? один раз?! пожалуйста!
- ...вы неправильно начинали. Дело не в силе. Дело не в мастерстве. Дело совсем в другом; в малом. Просто надо очень любить этот лук...
Роговой наконечник скользнул в ушко тетивы сам собой.
- ...очень любить эту стрелу...
Тетива, скрипя, поползла назад, к плечу.
- ...надо очень любить свою родину, этот забытый богами остров на самой окраине...
Медное жало вопросительно уставилось на красавчика-Антиноя: ты понял? не понял? жаль...
- ...надо очень, очень любить свою жену... своего сына...
…он выхватил моего сына из колыбели. Я сидел у окна талама, раскачиваясь и тупо мыча свадебный гимн, а Паламед-эвбеец шагнул с порога прямо к колыбели, и вот: на сгибе левой руки он держит пускающего пузыри Телемаха, а в правой у него - меч. Ребенок засмеялся, потянулся к блестящей игрушке. Паламед засмеялся тоже:
- Выбирай, друг мой. Хочешь остаться? - отлично. Останешься сыноубийцей. Как твой любимый Геракл. Я спущусь вниз один и скажу всем, стеная: "Одиссей-безумец не едет на войну. Он слишком занят похоронами сына, которого зарезал до моего прихода". Мне поверят; ты сам слишком постарался, чтобы мне поверили.
Я допел свадебный гимн до конца.
- Оставь ребенка в покое, - сказал я после, вставая со скамьи. - Пойдем. Я еду на войну.
Тогда я еще не знал, что умница-Паламед приехал не один. Оба Aтридa ждали во дворе, с ног до головы увешанные оружием и золотыми побрякушками; и еще Нестор - этот, как всегда на людях, кряхтел и кашлял, притворяясь согбенным старцем; и еще какие-то гости, которых я не знал. Они беседовали с моей женой и не сразу заметили нас.
- Я спас тебе жизнь, - тихо шепнул Паламед, пропуская меня вперед. - Останься ты дома, хоть безумный, хоть нет, и жизнь твоя будет стоить дешевле оливковой косточки. День, два… может, неделя. И все. Удар молнии, неизлечимая болезнь… землетрясение, наконец. Надеюсь, Одиссей, ты понял меня.
- Я понял тебя, - без выражения ответил я.
- Теперь ты будешь меня ненавидеть?
- Нет. Я буду тебя любить. Как раньше. Я умею только любить.
- Наверное, ты действительно сумасшедший, - вздохнул Паламед.
Я не стал ему ничего говорить. Он просто не знал, что такое - любовь. Настоящая любовь.
(с) Г.Л. Олди, "Одиссей, сын Лаэрта"
______________________________________________________________
* Слова "лук" и "жизнь" в греческом языке являются омонимами - "биос". Пишутся и читаются одинаково.